Фашисты

Наташа вздохнула и представила сценку. Режиссёр Панкрашов разглядывает на экране ноутбука фотографии актрис, задерживается на Наташиной, поворачивается к ассистенту и говорит: «Слушай, старик, а она ничего, давай на главную роль попробуем?» Правда, дальше в фантазию влезли мамины страхи, и ассистент Кузин ответил: «А можно я её потом высеку? Надо у реквизиторов кнут попросить». Панкрашов проворчал: «Только не как в прошлый раз! Пол не отмыть было».

– Такие вот новости, – сказала Наташа, чувствуя, что весь восторг куда-то улетучился.

– А гонорар тебе полагается? – спросила мама.

– Наверное.

– Ты не спросила?

– Я немного растерялась. Когда он подошёл, я испугалась, даже газовый баллончик приготовила.

– Кстати! – сказала мама. – Если всё-таки пойдёшь на эти пробы, баллончик держи при себе. Мало ли что.

– Обязательно!

– И про деньги спроси. А вдруг хорошо заплатят?

– Конечно, спрошу.

Они ещё немного поболтали. Вернее, говорила в основном мама. Она пожаловалась на чирей, рассказала про знакомую, заболевшую раком, назвала Гордона марамоем, а губернатора города старым маразматиком. Наташа сидела у окна, смотрела на улицу, слушала и время от времени повторяла:

– Ага. Ага. Ага. Ага.

Наконец, мама попрощалась.

Суп потихоньку выкипал. Наташа погасила огонь, налила в две тарелки, подождала, пока он немного остынет, и привела Ирочку.

– Мама, а когда мы будем в кино сниматься? – спросила дочь.

– Завтра всё узнаем, – сказала Наташа.

– А папе расскажешь?

– Посмотрим. Ешь.

– А можно я ему позвоню и расскажу?

– Давай мы сначала снимемся, а потом, когда уже фильм будет готов, ты ему расскажешь, сделаешь сюрприз. Договорились?

– Папа узнает, что мы в кино снимались, и сразу захочет вернуться, – заключила Ирочка.

Наташа промолчала.

Утром они пришли на «Ленфильм». С погодой не повезло, моросил холодный октябрьский дождик. Ирочка капризничала. Наташа плохо себя чувствовала. Она нервничала и толком не спала ночью. Задремать удалось лишь под утро. Почти сразу зазвонил будильник. Встала с тяжёлой, неповоротливой головой. Возник соблазн никуда не идти. Но не хотелось расстраивать Ирочку. Дочь весь вечер говорила о съёмках.

В прохладном вестибюле «Ленфильма» толпился народ. Десяток обветшалых старух и несколько стариков, похожих на алкашей. Наташе показалось, что все на неё смотрят. Смутившись, она вывела Ирочку на улицу и набрала номер Кузина. Из трубки раздался протяжный женский стон. И тут же заиграло что-то скрежещущее, видимо, какой-то хеви-метал. Или как он там называется? Наташа в этом не разбиралась.

– Слушаю вас, – ответил усталый мужской голос.

– Валерий Александрович? – спросила Наташа. От волнения её голос слегка взвизгнул.

– Кто это?

– Наталья Попова. Вы вчера нас пригласили на пробы в кино. Помните, в парке? Мы с Ирочкой приехали.

– А, ну здорово, – сказал Кузин. – Вы внизу?

– Мы на улице стоим.

– Заходите внутрь.

И отключился.

– Мама, кому ты звонила? – спросила Ирочка.

– Режиссёру, – ответила Наташа.

– А что он сказал?

– Сказал зайти.

Они вернулись в вестибюль. К ним тут же подошла старуха с опухшим лицом, наклонилась к Ирочке и начала сюсюкать:

– А кьто тють у няс? Кьто? А как няс завуть?

Наташе стало противно. Ирочке, кажется, тоже. От старухи пахло пылью, паутиной и, возможно, могилой. Она достала из кармана конфету и чуть ли не силой запихала Ирочке в руку.

– Утю-тю-тю-тю. Какая миленькая, какая розовенькая.

– Простите, – сказала Наташа. – А вы тоже на пробы?

Старуха выпрямилась.

– Куда? – спросила она.

Из длинного коридора вышла полная женщина лет пятидесяти, стриженная под машинку.

– Так-так, – сказала она басом. – Все в сборе? Идёмте переодеваться.

Народ потянулся в коридор. Наташа стояла на месте. Заметила, что Ирочка разворачивает конфету, отобрала и сунула в карман. Дочь выпятила нижнюю губу и прослезилась.

– Это плохая конфета, – сказала Наташа. – Её нельзя кушать.

– Почему?

– Бабушка носила её в попе.

Ирочка сморщилась и высунула язык.