Многоликий странник

Выражение «воображаемая безопасность» еще давно в обиход Хейзита ввел один из завсегдатаев «У Старого Замка», зажиточный и всегда холеный торговец оружием Ротрам. Поговаривали, что в таверну он частит не столько за пивом и закусками, сколько в надежде завоевать расположение самой хозяйки. И что будто бы привязанность эта зародилась в нем задолго до того, как Гверна вышла замуж и нарожала двоих детей. Только теперь, когда она осталась без кормильца, привязанность и неразделенная в свое время любовь превратились у стареющего телом, но не душой Ротрама в навязчивую манию. Хейзит обо всем этом слышал и посмеивался. Ротрам был человеком добрым, на удивление щедрым и не чурался подсмеиваться не только над маленьким попрошайкой Хейзитом, но при случае и над самим собой.

– Мой товар, – говорил он, раскладывая прямо на столе таверны замечательной работы клинки с инкрустированными драгоценными камнями рукоятями, – куда надежнее тех стен, что возводит вот уже который год твой замечательный папаша, малыш. – Хейзит в восторге детского непонимания хлопал глазами и осторожно трогал холодный металл. – Когда-нибудь они все-таки рухнут, а мои ножички еще долго будут служить тем, кто не пожадничает их купить.

Гверна считала Ротрама чудаком, но Хейзит знал, что она всегда старается угостить его чем-нибудь особенно вкусным, что ей наилучшим образом удалось прожарить или отварить. Правда, точно таким же образом она вела себя со всеми завсегдатаями «У Старого Замка».

Разглядывая разноцветные домики – а некоторые хозяева умудрялись раскрасить весь дом разными красками, выделяя наличники вокруг окон, ставни, двери, чуть ли не каждое бревнышко отдельной краской, – Хейзит поймал себя на мысли, что воспринимает их теперь в несколько ином свете. То, что сказал Фокдан еще в степи, глубоко врезалось ему в память и заставило лишний раз призадуматься. Похоже, расплачиваться за весь этот хаос застройки, причем расплачиваться в прямом смысле, должны были не строители и обитатели с замком, как сейчас, а сам замок – с ними. Все равно внутри его неприступных стен едва смогла бы найти укрытие – то бишь «воображаемую безопасность» – даже треть нынешнего населения так называемого Большого Вайла’туна. Другое дело, что сегодня никто из этих людей не принимал подобную необходимость в расчет и наслаждался, кто как мог, чуть ли не сказочной удаленностью лесной войны. Но если же в один совершенно не прекрасный для вабонов день обнаглевшие от своих огненных побед над разрозненными деревянными заставами шеважа выплеснутся из чащ Пограничья в степь и устремятся на замок, им придется преодолеть на пути слишком много преград. Уж если кто и находился в безопасности, причем самой что ни на есть реальной, так это обитатели замка, или Малого Вайла’туна, то есть жители тех домиков, что исторически оказались в черте Стреляных Стен – деревянного частокола, обязанного своим причудливым названием тому способу, благодаря которому он был несколько зим назад возведен: Ракли распорядился расставить вдоль настоящих, каменных стен замка лучших лучников гарнизона, и те из своих знаменитых ростовых[13 - «Ростовыми» они назывались потому, что делались точно по росту каждого лучника. Считалось, что совпадение роста хозяина и длины лука (в распрямленном виде, то есть без тетивы) придает последнему особенную силу и точность. Ростовые луки использовались вабонами, главным образом, при обороне укреплений, однако, иногда к ним прибегали и в сражениях на открытых пространствах, чаще всего, как к средству защиты от атакующей конницы противника.] луков должны были стрелять на дальность. В тех местах, куда падали стрелы, были вкопаны заостренные бревна, между которыми дюжина плотников за считанные дни возвела из прочных березовых жердей сплошной забор – Стреляные Стены.

К счастью, таверна их семейства оказалась «У Старого Замка» не только по названию: Хейзит отчетливо помнил, как выпущенная в том направлении стрела, находясь, правда, уже на излете, смачно впилась в висящую над самым входом деревянную табличку. Гверна потом даже попросила, чтобы ее оставили торчать там в память о том знаменательном дне. Плотники шутили, что придется пускать забор прямо по крыше таверны, но они слишком хорошо знали хлебосольную мать Хейзита, чтобы привести свою угрозу в исполнение, да и по неписаным правилам Стреляная Стена не должна была становиться причиной сноса той или иной постройки. Зато, пройдя сразу за окнами таверны, она немилосердно отрезала Хейзита от значительной части того мира, к которому он привык за проведенные здесь годы детства и отрочества. Поскольку ближайшие ворота решено было прорубить довольно далеко от таверны, в том самом месте, куда теперь вела его утопающая в лужах проселочная дорога.

Вообще же ворот в Стреляных Стенах было сделано трое: одни смотрели вниз по течению реки, и ими чаще остальных пользовались доставляющие свой улов рыбаки, другие, через которые по утрам выводили пастись стада коров и овец местные пастухи, – вверх, и, наконец, третьи – в сторону Пограничья, откуда целый день, а порой и ночью шел основной поток посетителей замка, точнее, посетителей тех благ, которые с замком соседствовали: оружейные мастерские, рыночная площадь, лавки кондитеров и – опять-таки – славящиеся собственным пивом таверны.

Интересно получается, думал Хейзит, подъезжая к воротам и с трудом сдерживая нетерпение. Замок дал имя всей округе и в то же время определенно противопоставил себя ей. Раньше, живя здесь постоянно, он этого не замечал, но стоило взглянуть на вещи со стороны да еще глазами более взрослых, более опытных и не в пример ему, восторженному юнцу, циничных воинов, как знакомый мир из пестрого, ничего не значащего многоцветия стал превращаться в извечное противоборство белого и черного, причем, в отличие от однозначности границы между ними там, на заставе, здесь это разграничение оказывалось отнюдь не таким очевидным, как вырастающий впереди с каждым шагом утомившегося коня частокол.

Поскольку при всей своей прочности и внешней неприступности Стреляные Стены выполняли довольно условную роль, на них не только не было эльгяр, как, собственно, и рант, по которым те могли бы ходить, но даже караул приближался к воротам лишь затем, чтобы изредка закрывать их на ночь. Поэтому Хейзит нисколько не удивился, когда никто не окликнул его, и он преспокойно проехал, разве что машинально пригнув голову, внутрь.

Пригибаться, и в самом деле, не стоило: высота ворот была рассчитана на то, чтобы через них мог без труда проехать всадник да еще гордо держащий в руке древко того или иного живописного флага, к которым виггеры издавна питали неподдельную и необъяснимую слабость. Однако Хейзит все же пригнулся, как делает человек, вынужденный ошибочно соизмерять свой рост с новой для себя обстановкой, и это заставило его вспомнить о том, что он по-прежнему сидит верхом. Нет, обычаи Малого Вайла’туна вовсе не требовали от всадников, чтобы те спешивались, пересекая границу. Напротив, находиться в седле всегда считалось среди вабонов занятием почетным и достойным, поскольку говорило либо о заслугах, либо о достатке хозяина, либо о его принадлежности к мергам, как сокращенно, но оттого ничуть не менее уважительно величали тех, кто состоял на службе в легендарной кавалерийской гвардии замка. Именно вопрос достоинства и смутил сейчас Хейзита. Конь ведь принадлежал не ему, а был одолжен исключительно ради дела, причем неотложного: прискакать в замок и доложить Ракли о случившемся. И если первая часть была почти выполнена, то со второй Хейзит в последний момент решил не спешить. При этом он открыто продолжал пользоваться доверенным ему конем. Хейзит, откровенно говоря, понятия не имел, что надлежит делать в подобных случаях. Вместе с тем, он был свидетелем того, как Исли, без зазрения совести, преспокойно ускакал на своей коняге домой, в деревню, и, похоже, совершенно не собирался ее кому-то возвращать. Вероятно, он посчитал вполне справедливым, чтобы за все его военные заслуги замок расплатился с ним хотя бы этим, пригодным для многих полезных вещей животным. Фокдан отправился по назначению. А что теперь делать ему? Спешить в замок, сдавать коня на конюшню, возвращаться к матери, а назавтра снова брести в замок с докладом? Выглядит довольно глупо. Кстати! Ведь Фокдан должен до вечера объявиться в таверне. Вот у кого можно будет спросить совета. Он-то наверняка в курсе установленных порядков. А до тех пор не стоит порот горячку. Итак, домой! Верхом! Но-о, залетная!

Конь весело заржал и припустил по лабиринту тесных проулков между чуть не соприкасающимися крышами домиков.

Если по хорошему, продолжал думать о своем Хейзит, продолжая выискивать с высоты седла кратчайший путь, то в свете последних событий имеет смысл взяться и за перепланировку всей застройки Малого Вайла’туна. Дело нешуточное и вызовет бурю протеста местных жителей, но зато в случае нападения шеважа о нем будет кому вспомнить с благодарностью. В противном случае стоит от метко пущенной стрелы загореться хотя бы одному дому, и оглянуться не успеешь, как запылают все. Не помогут и те не горючие растворы, которыми сегодня при строительстве пропитываются бревна. Надо будет обязательно выложить эту идею Ракли.

– Хейзит! Какого рожна ты тут делаешь? – услышал он не слишком любезный оклик. – Да еще на конягу взобрался.

Поискав взглядом среди спешащих мимо людей того, кто к нему обращается, Хейзит увидел хитро улыбающееся лицо Дита, старого друга отца, до сих пор подрабатывавшего тем, что помогал закупать и доставлять в таверну свежие съестные припасы. Когда-то он тоже работал строителем, но незадолго до гибели отца Хейзита сам получил серьезные увечья, чуть не лишился левой ноги и, в конце концов, стал по мере сил помогать Гверне по хозяйству. Зим ему было, судя по всему, немало, однако всегда насмешливое выражение глаз и курносый нос придавали его внешности мальчишеский задор.

– Я тоже рад тебя видеть, Дит! – приветственно поднял руку Хейзит и, не обращая внимания на посторонних, продолжал: – Как там матушка?

– Рвет и мечет, – отмахнулся тот. – И виноват, разумеется, я, старый дурак. Видите ли, не досмотрел за крышей нашего амбара, а она возьми да прохудись в самый неподходящий момент. Вот дождь за ночь и подпортил чуть ли не все запасы хмеля. Теперь, как видишь, иду за пополнением.

– Подвезти? – неожиданно для самого себя предложил Хейзит. Судя по всему, и с матушкой, и с таверной все и вправду было в порядке, и это известие несказанно взбодрило его после утомительного пути.

– Еще чего надумал! – возмутился Дит. – Сто зим верхом не сиживал – нечего и начинать. Ты вот, я вижу, в большие люди метишь, поезжай-ка лучше домой, да порадуй мать. Глядишь, к моему возвращению у нее на сердце полегчает, и я отделаюсь лишней прогулкой на рынок. Ты, кстати, не обратил внимания, там хмеля завезли? Я имею в виду сухого. – Он хохотнул, как будто сказал нечто остроумное.

– Да я вообще-то не через площадь ехал, – сознался Хейзит, вспомнив, что впервые с тех пор, как стал зарабатывать, возвращается домой с пустыми руками. – Как там Велла, Дит?

– Как пчелка! С утра до ночи хлопочет. Видать, во вкус вошла. А может, кто из прихожан приглянулся. Кто ее теперь знает. Взрослая стала. Своенравная. Ты бы на нее по-братски повлиял при случае.

Дит почему-то называл всех посетителей таверны «прихожанами». Вероятно, в память о тех временах, когда работал в непосредственной близости от Ракли и бывал свидетелем встреч военачальника с простым народом.

Хейзит в ответ только улыбнулся, представив себе сестренку, расторопно разносящую между столиками полные кружки пива, которые она отказывалась ставить на поднос, а держала всегда прямо в руках. Велла была младше его, но при этом могла умело заменить мать, как в смысле готовки на кухне, так и по части воспитания любимого братца. Что, интересно, она скажет, когда увидит его на коне?

Распрощавшись с Дитом, он с легкой душой отправился дальше.

Скорее всего, раз все живы и здоровы и никто его возвращения не ждет, то не ждут от него и подарков, подсказывал Хейзиту внутренний голос.

Чувствовать себя среди пешей толпы ловко ему помогали попадавшиеся то здесь, то там другие всадники. В большинстве своем это были уже упомянутые мерги, имевшие вид суровый и неприступный. Они следили за порядком на улице – довольно важная и нужная обязанность, которую многие из них, тем не менее, считали повинностью. На Хейзита они бросали подозрительные, если не сказать недружелюбные взгляды, но молча проезжали мимо, вероятно, узнавая, благодаря сбруе, коня с заставы Тулли и принимая молодого наездника за гонца, каковым тот, по сути, и являлся.

Однако попадались навстречу Хейзиту и всадники особого толка. Это был весьма немногочисленный, но заслуживающий отдельного рассказа разряд обитателей Вайла’туна, которых можно было встретить преимущественно здесь, в непосредственной близости от замка. Узнать их не составляло труда не только по безупречным нарядам и горделивой осанке, но и по роскошно вышитым, как правило, ярко-красным попонам, под которыми в стужу и зной вынуждены были ходить их послушные лошади. Простой народ называл их эделями, для удобства сокращая общепринятое понятие – эдельбурны. К ним относились целые семьи, корни которых уходили в историю вабонов и прослеживались летописцами и проповедниками культа того или иного легендарного героя до самог? этого героя. Короче говоря, эдели считались прямыми потомками знаменитых предков нынешних вабонов, и в силу уже одного этого обстоятельства причислялись к знати, ставя себя даже выше также относящихся к ней зажиточных торговцев и оружейных дел мастеров. Некоторые из них владели не просто домами, а великолепными особняками с большими участками и утопающими в зелени садами, имели в своем распоряжении целую свиту вооруженных до зубов виггеров и еще множество всяческих благ, недоступных простому люду. Вместе с тем, Хейзит встречал и таких эделей, у которых, кроме коня под попоной, ничего за душой толком и не было. Да и конь содержался на средства замка, поскольку, будучи раз причисленным к эдельбурнам, его хозяин в качестве безвозмездного поощрения за славные деяния почившего пращура получал в придачу к титулу жалование, правда, на совершенно определенные вещи, к коим относилось и достойное содержание коня. Таким образом, среди эделей попадались и те, кому приходилось ютиться за пределами Стреляных Стен, хотя в последнее время стали поговаривать о том, что, напротив, двери в разряд избранных открываются не только по праву глубоких родовых корней, но и по праву глубины кошеля. Тем более что окончательно и бесповоротно титул объявлялся вступающим в силу никем иным как Ракли, род которого шел от самого знаменитого из героев сказов и преданий – Дули, Темного Бойца. Верить подобным слухам Хейзиту не хотелось, однако даже он не мог не заметить, что количество лошадей в попонах на улочках Малого Вайла’туна выросло изрядно, причем восседают на них не только украшенные полученными в боях рубцами и убеленными сединами благородные воины, но и кокетливые дамы, и вздорные юнцы, и почтенные мужи, единственным достоинством которых является обтянутое дорогим камзолом далеко не боевое брюшко. А ведь еще отец объяснял Хейзиту, что эдельбурном может называться только прямой потомок возведенного в культ героя да и то лишь по мужской линии. То есть настоящими и единственными эдельбурнами из потомков, к примеру, того же Дули были Ракли, Локлан и его младший брат Ломм, если бы его в свое время не казнили как преступника. Ни их жены, ни дочери не имели ни малейшего права претендовать на подобный титул. Однако, если разобраться, разве мог кто запретить всем этим дамочкам, не будучи эдельбурнами по сути, пользоваться благами, а тем более конями своих знатных родственников?

Так, сам того не подозревая, Хейзит набрел в своих содержательных размышлениях на образ представительницы одного из подобных благородных семейств, имени которой он не знал, но забыть которую, как теперь выяснялось, не позволили ему даже сумасшедшие перипетии последних дней. Она попадала в поле восторженного зрения будущего строителя неоднократно незадолго до его отъезда в Пограничье, и всякий раз он терял дар речи и не отваживался воспользоваться малейшим поводом, чтобы заговорить с ней. Девушка на вид была ровесницей его сестры, но, в отличие от Веллы, ее нельзя было назвать даже хорошенькой. Она была прекрасна. Каштановые волосы ниже плеч, большущие карие глаза, всегда почему-то грустные, прямой, быть может, чуть-чуть хищный носик, изящная фигурка, не столько скрываемая, сколько подчеркиваемая коротким приталенным платьем. Иногда робкий взгляд Хейзита замечал на ней необычные для здешних женщин узкие шаровары, позволявшие девушке сидеть в седле верхом, а не боком, как того требовал обычай, иногда же – о чудо! – она не стеснялась показывать свои загорелые голые ноги, до колен затянутые шнуровкой маленьких кожаных ско[14 - Как правило, легкая женская обувь наподобие мокасин, но с длинной шнуровкой.] на гладкой подошве. Чудесная незнакомка обращала на себя внимание не только своей красотой, грустным выражением одухотворенного лица или не совсем обычной манерой одеваться и сидеть на лошади, но и тем, что никогда рядом с ней не было видно спутников. Она каталась по Вайла’туну одна. Нет, конечно, Хейзит не предполагал, что на нее кто-нибудь осмелится внезапно напасть, обворовать или поранить – подобное могло случиться разве что за пределами Стреляных Стен, да и то едва ли, – однако ему казалось удивительным, что следом за ней не скачет суровый отец или на худой конец парочка зорких братьев. Не будучи знаком ни с кем из эдельбурнов лично, он рисовал себе их жизнь по рассказам завсегдатаев таверны, и у него складывалось твердое убеждение, что в благородных семьях девушкам не должны позволять пусть даже конные прогулки в одиночестве.

Вот бы повстречать ее сейчас, подумал он и даже невольно вздохнул, завидев впереди знакомую табличку с застрявшей в ней длинной стрелой. Он наконец-то добрался до дома, но теперь ему придется спешиться, а это значит, что знакомство с девушкой «на равных» откладывается на совершенно неопределенный срок.

Навстречу ему никто с распростертыми объятьями не выбежал, что тоже было по-своему хорошим признаком: это означало, что домочадцам даже сейчас, белым днем, некогда смотреть в окна. Обычно наплыв посетителей происходил по вечерам, но раз на раз не приходился, и Гверна была рада, а главное – готова попотчевать гостей в любое время дня и ночи.

Спрыгнув на землю, Хейзит подвел коня к специальной балке, стоявшей при входе на двух деревянных опорах. Думал ли он когда-нибудь, что ему придется ею воспользоваться? Балка предназначалась для высокопоставленных гостей, которые могли бы привязывать к ней своих лошадей, будь то с попонами эделей или без, и чаще всего пустовала, поскольку большинство посетителей таверны предпочитали ходить пешком. Даже торговец оружием Ротрам, имевший в своем стойле, вероятно, не одного породистого рысака, пользовался «лошадной дужкой», как величали вабоны это незатейливое приспособление, лишь в тех редких случаях, когда заранее был уверен в том, что не выпьет лишнего.

Велико же было изумление Хейзита, когда он обнаружил, что из специальной кадки, подвешенной между опорами балки, угощается свежим овсом длинноногий и поджарый жеребец необычной дымчатой масти. Подняв красивую морду и покосившись на нового соседа, жеребец выразительно фыркнул и невозмутимо продолжил трапезу.

С порога посетитель попадал в просторное помещение, правда, с низковатым, чуть ли не в рост высокого человека потолком, поддерживаемым во многих местах специальными деревянными подпорками, которые с годами хозяйки заведения сумели превратить в увитые плющом и цветами колонны. Помещение было сплошь заставленное дубовыми столами, вдоль которых тянулись лавки. Ближе ко входу лавки были самые простые, без спинок, но чем глубже заходил посетитель внутрь, тем гостеприимнее выглядело убранство: кроме спинок, у лавок появлялись подлокотники и подушки для удобства долгого сидения, столы были накрыты полосатыми, желто-серыми скатертями, воспроизводившими основные цвета знамени замка Вайла’тун, точнее, рода Ракли, им владевшего, стены украшало где оборонительное оружие эльгяр, в большинстве своем подаренное любимому заведению щедрым Ротрамом, где орудия каменотесов и каменщиков, бережно собранными еще отцом Хейзита, где – почетные кружки, из которых в свое время пивали пиво известные люди. На особом месте, поближе к кухонной двери, стояла на специальной подставке маленькая и невзрачная кружка, которую, по семейному приданию, в день праздничного открытия таверны пригубил сам Ракли.

За барной стойкой в дальнем конце зала, где вершилось главное таинство приготовления угощений, хозяйничала средних зим женщина вполне заурядной наружности, но зато с густой копной роскошных высветленных волос, для удобства перехваченных на затылке широкой синей лентой. Хейзит никогда еще так долго не отсутствовал дома, и сейчас мать с непривычки показалась ему моложе своих зим. Он невольно застыл на пороге, однако опытный глаз Гверны, умевшей еще от дверей не только подмечать, но и оценивать очередного гостя, скользнул по Хейзиту с головы до ног, и лицо хозяйки преобразилось.

– Будешь поскребыши, сынок? – вместо приветствия поинтересовалась она, поспешно вытирая замасленные руки о чистенький фартук. – Как ты любишь, целая сковорода, горяченькие.

Она не договорила, на мгновение задохнувшись в крепких объятиях сына. За спиной Хейзита послышались подбадривающие смешки и улюлюканье немногочисленных посетителей.

Он снова был дома.

– Дит сказал, что ты рвешь и мечешь, мам. Неужели так много хмеля попортилось? – Хейзит начал не с того, с чего собирался, но запахи таверны и улыбка матери перемешали в его голове все заготовленные заранее слова. – Вроде ж амбарную крышу недавно чинили.

– Недавно. Куда там! За месяц до твоего отъезда, не позже. Время-то уж сколько прошло.

– Это тебе кажется, что долго, – хитро подмигнул Хейзит. – Видать, скучала, оттого дни и тянулись.

Взгляд Гверны на мгновение сделался внимательным, она пристально посмотрела на сына, еще раз вытерла передником руки, и тихо, так, чтобы никто за соседними столами не слышал, спросила:

– У тебя все в порядке?

Хейзит едва заметно покачал головой, а вслух спросил:

– А сестричка где?

Гверна выразительно округлила глаза и ткнула пальцем в дальний угол, где за одним из трех почетных столиков, рассчитанных всего на четырех персон каждый, хорошенькая девушка, с убранными на материнский лад светлыми волосами, кружилась вокруг одного-единственного гостя, сопровождавшего каждое ее изящное движение широкой улыбкой.

Гость был весьма молод, едва ли намного старше Хейзита, однако его довольно приятное худощавое лицо уже украшали тонкие усы, переходившие в остренькую бородку, какие по последней моде носили заботящиеся о своей внешности ничуть не меньше, чем о военной подготовке мерги.

Хейзит сразу сообразил, чьего коня он видел на улице.

Облачен гвардеец был в длинную кольчужную рубаху, поверх которой был надет хорошо сшитый полотняный камзол – до кожаного не дотянул, ехидно заметил про себя Хейзит, – перехваченный на узкой талии поясом из металлических бляшек. Из-за края стола виднелась рукоятка пристегнутого к поясу меча с круглым набалдашником. На правой стороне широкой груди мерга четко вырисовывалась ярко-желтая нашивка в виде перевернутого лепестка, означавшего для посвященных определенный чин. В чинах и регалиях Хейзит никогда не был силен, а потому просто запомнил этот знак, чтобы потом, на досуге, поинтересоваться его значением у всеведающего Ротрама. Зато он с завистью обратил внимание на один из тех предметов, которые привлекали его в виггерах, и особенно в мергах, самого с детства: прямо на стол сбоку от себя юноша положил блестящий стальной шлем в форме перевернутой луковицы и с фигурной прорезью для лица, напоминавшей человеческое сердце, каким его изображают на знаменах, благодаря пересекающему ее вертикально наноснику. Схожий вид имели разбросанные по всей округе каменные или глинобитные беоры, то есть часовни для отправления культа того или иного легендарного героя. И уж кто-кто, а Хейзит точно знал, что именно луковичные шлемы конных гвардейцев, не менявшиеся со стародавних времен, стали прообразом беор. А вовсе не наоборот, как долго уверяла его упрямая Велла. Конечно, она делала это исключительно из желания поспорить, ну да теперь-то, похоже, ей придется досконально разобраться в том, что откуда взялось!

– Это еще что за птица? – понизив голос, поинтересовался Хейзит.

– Только прошу тебя, не начинай сразу лезь на рожон, – предупредила Гверна, машинально хватая сына за рукав. – На мой взгляд, прекрасный молодой человек, бывает у нас теперь чуть ли не каждый день, всегда при деньгах, ссор не затевает. Велле он тоже нравится.

– В этом я не сомневаюсь, – хмыкнул Хейзит.

– А коня его ты видал?