Сакура

Вскоре нас накормили баландой, мало отличающейся от того, чем кормили в Глазовской тюрьме, только порции здесь были немного побольше.

Потом кто-то рассказал, что среди нас есть человек, за которым имеются какие-то нездоровые грешки по воле. Конечно же все заинтересовались и заставив подозреваемого усесться посреди нар начали расспрос. То оказался довольно молодым парнем невысокого роста, с пухлыми и рдеющими от волнения щёчками. Он отрицал своё какое-либо отношение к тому, в чём его подозревали, а так как у того, который высказал свои сомнения не было каких-либо точных доказательств или сведений, от него со временем отстали.

– Смотри!..Если это правда-то тебе лучше сразу занять своё место, -предупредил его Сергей, неодобрительно и косо смотря на того:-Если всплывёт потом, то бить тебя будут все. Предъявят, так сказать за то, что был в несознанке.

Тот согласно закивал головой, глупо улыбаясь и не смотря никому в глаза.

– Чего улыбаешься? -перекривил его Сергей, наводя на того жути:-Понравиться хочешь, что-ли?

Все засмеялись этой незлобной шутке, а подозреваемый попытался было стать более серъёзным, но это ему не удалось и он снова расплылся в своей глупой улыбке, очевидно пряча за ней свой страх.

Затем его начали расспрашивать о деле, жизни на свободе, желая разговорить и, быть может подловить на чём-то. Тот нехотя отвечал, краснея и сбиваясь от возникшего интереса окружающих к его персоне. Оказалось, что тот был собачником и держал дома несколько породистых собак, которые его очень любили. Вроде как он был неплохим дрессировщиком и к нему неоднократно обращались многие, для его услуг…

Вскоре от него отстали, потеряв интерес и тот скрылся с нашего поля зрения, стараясь не попадать в него лишний раз.

Где-то ближе к вечеру практически всю нашу кампанию вызвали и увели в другую отдельную камеру, которую нам предоставили абсолютно пустой, к нашей радости. Там мы начали более-менее обустраивать наш быт, приближая его на некое подобие человеческих условий. Собачника попросили убраться и подмести в камере, на что тот с радостью и готовностью согласился, явно желая угодить всем. Таким образом у нас появился добровольный шнырь, которого никто не заставлял даже прислуживать кому-либо. Если бы тот отказался-то его заставлять никто бы и не стал, однако отказываться от добровольного слуги-тоже ни у кого не возникло желания. Позднее всё-таки открылось, что тот имел гомосексуальный опыт на свободе и неоднократно совращал малолеток у себя дома. За это его отправили в гарем, но это было уже в зоне…

Количество мест в камере более-менее соответствовало нам и мы впервые могли вздохнуть уже более свободно, если так можно выразиться. Сергей занял самое козырное место, которое ему с готовностью уступили, признавая его лидерство. Тот на правах старшего распределил каждого по местам, указав мне на нижние нары напротив себя у окна и таким образом приблизив к себе, давая понять своё расположение. С его решением споров также не возникло, а я, воспользовавшись ситуацией, попросил положить Виктора надо мной, на второй ярус. Сергей великодушно кивнул головой, лишь неодобрительно бросив косой взгяд на подельника Виктора, уже неуклюже взбирающегося на третий ярус над Виктором. Он стукнул его кулаком по ноге, когда тот случайно зацепил его:

– Осторожней!

Из-под потолка раздалось недовольное и неразборчивое бубнение:

– Чего-чего? -переспросил Сергей, нахмурив брови и грозно взглянув наверх.

– Ничего, -с неохотой ответил верхолаз и затих, очевидно обидевшись.

– Ты, блин, смотри у меня!..-незлобно пригрозил тому Сергей и поглядев на нас с Виктором чуть не подавился со смеху, тщательно сдерживаясь, чтобы не выдать своих чувств и приложив свой палец к своим губам. Мы еле сдержали приступ хохота, закрывая рты…

Там нас подержали где-то около двух недель, очевидно формируя группу, для дальнейшего этапирования и ожидая соответствующей даты. Нас практически никто не беспокоил и мы могли делать почти всё что угодно, в разумных пределах, конечно. Даже могли устроить себе дневной сон, не страшась понести за это наказание, чего нельзя было сказать о Глазове. Сначала мы опасались спать днём, а затем, когда поняли, что за это наказания не последует-уже спали в открытую. Никаких хлопот надзирателям наша камера не доставляла и нас не трогали, лишь проводили соответствующие проверки и кормёжку, согласно внутреннему тюремному расписанию. На удивление даже никто не визжал истошным и истерическим криком на продоле типа: Подъём! -или-Отбой! Однако и на прогулки нас тоже не выводили, хотя мы от этого особо не страдали. Окно было довольно просторным для тюрьмы и не забитым с улицы-так что мы могли видеть небо через решётку и небольшой ряд колючей проволоки, очевидно тюремное ограждение. Больше увидеть ничего не удавалось. Свежий воздух бесприпятственно поступал к нам и мы уже не задыхались от паров собственных тел и табачного дыма, хотя и было очень жарко-подходил конец августа.

В целом, если не считать напрягов с передачами и наших понемногу иссякающих запасов, казалось, что мы ещё и неплохо сидим. Некоторые даже умудрились поправиться на лице, что явно было заметно. По поводу кормёжки невольно шутили, что так можно сидеть. Отношения в коллективе были ровными и, можно сказать-дружными. Делить нам было нечего, а ругаться и ссориться из-за пустяков не имело смысла. У нас, как я уже говорил, появился добровольный шнырь, в обязанности которого входила ежедневная уборка-так же его можно было попросить приготовить кипяток, что тот с готовностью и чуть-ли не с радостью исполнял. Иногда даже возникало желание остаться здесь, для отбывания срока… Однако дата этапирования была назначена-о чём нас загодя уведомили конвоиры и мы с некоторым сожалением даже покидали эти стены. Когда пришло время, нас вновь погрузили в автозеки и повезли на вокзал, повторяя уже знакомые нам процедуры. Единственным плюсом, наверное было лишь то, что людей на этот раз было значительно меньше и мы могли уже более комфортно расположиться, если так можно выразиться…

Через несколько часов поезд остановился и была выгружена часть заключённых, прибывших к месту отбывания своего наказания-нас же повезли дальше и спустя ещё некоторое время, так же выгрузили из вагона.

На улице ожидали автоматчики с собаками на привязи. Пока шла разгрузка нас заставили присесть на корточки и, положив вещи наземь-завести руки за голову. Далее была произведена перекличка и сверение личностей с сопроводительными документами. Передав нас другому конвою и получив необходимые подтверждающие документы и подписи, вагонные провожатые захлопнули двери.

– Граждане осужденные, вы поступаете в распоряжение конвоя. При попытке к бегству будет применено огнестрельное оружие, -предупредил нас, очевидно старший конвоир. Далее он объяснил правила передвижения и особо подчеркнул, что по сторонам смотреть категорически запрещается. Затем был отдан приказ подняться и, взяв свои вещи двигаться, выполняя команды и распоряжения конвоя. Где-то около километра мы шли под окрики и то и дело стращяющие рычание и лай собак. Может быть расстояние и было значительно меньше, однако для людей довольно долгий период времени практически не двигающихся путь показался очень долгим, длинным и утомительным. Поэтому, когда мы подошли к воротам и дверям в административном здании колонии-мы невольно вздохнули с облегчением. Через КПП нас ввели внутрь и также заставили присесть на корточки, но уже в внутреннем дворе колонии. Ноги сводило от непривычной нагрузки, а лёгкие готовы были разорваться-то и дело кто-нибудь из нас заходился кашлем и все пытались привести дыхание в порядок, поборов одышку. Интересно было бы посмотреть-далеко ли хоть кто-нибудь из нас убежал в тот момент?..

Точно также была проведена перерекличка, сверение документов, обмен подписей и нас передали другим конвоирам с дубинками, но уже без автоматов и собак. Те, отдав приказ подняться, проводили нас к мрачному строению с выбеленными, но грязными бетонными стенами. Всего нас было человек 15—20.Внутри строения, чем-то напоминающего тюрьму, нас завели в камеру и захлопнули двери.

Камера значительно отличалась от тюрьмы-не было никаких нар, посреди стоял длинные узкий стол, вмурованный в пол, а по обе стороны узкие скамьи, так же неподвижные. Вход в камеру преграждала дополнительная решётка, ограждающяя дверь с трёх сторон. С одной стороны этой решётки находился туалет, а другой же угол был свободен.

Побросав наши вещи у стен, мы сели на скамейки и стали переводить дыхание, пытаясь прийти в себя-курить пока никому не хотелось. В камере имелось узкое окно, вытянутое горизонтально. Оно также было зарешёчено и застеклено непрозрачным стеклом, которое могло пропустить лишь дневной свет и ничего более. Так же имелась форточка, которую можно было либо открыть, либо закрыть. Спустя какое-то время нас накормили, провели проверку и оставили в покое. Кто провалился в сон или дрём, прислонившись к стене или положив голову на скрещенные руки на столе, кто-то принялся тихо прогуливаться по камере по узкому и маленькому пространству…

Утром нас накормили, затем провели проверку и вывели в прогулочный дворик, состоящий из бетонных стен по периметру и зарешёченный сверху. Так же как и в тюрьме, над нами иногда прохаживался надсмотрщик и следил за тем, что мы делаем. Наведался к нам человек явно осужденный, но держался он вполне свободно и с ментами говорил на ты, что нас несколько озадачило. Оказалось это был нарядчик. Он по очереди стал задавать нам какие-то вопросы, заполняя карточки, а затем, когда закончил своё дело, разговорился со одним из своих земляков, москвичём, расспрашивая того о последних городских новостях. Утолив своё любопытство-он удалился, без чьего-либо сопровождения, как бы сам по себе. Дверь за ним захлопнулась и раздался скрежет закрываемых засовов. В общей сложности там мы провели 2—3 суток, по истечении которых нам приказали выходить с вещами. Затем нам были выданы чёрные робы, состоящие из нательного х/б белья, куртки и штанов, кирзовые сапоги и какие-то шапки, наподобие кепок-вид был ещё тот, конечно. Практически никому размер не подошёл и каждый приспосабливал эту одёжу под себя, кто как мог. Наши вещи были подвержены досмотру, а одежда, в большинстве случаев-изъята.

На улице нас выстроили в колонну и куда-то повели по широкой центральной аллее с выбеленными дорожными бордюрами и усыпанной не то мелким гранотсевом, не то шлаком. Впрочем аллеей это назвать было довольно трудно-никаких деревьев по обе стороны не наблюдалось, лишь за исключением небольшой посадки около длинного двухэтажного административного корпуса, выложенного из красного кирпича с решётками на каждом окне.

По обе стороны Централки-так называли эту, с позволения сказать практически единственную улицу, располагались двухэтажные кирпичные здания, и лишь по правую сторону было строение несколько больше и выше остальных. Как мы узнали чуть позже-это был клуб, с находящейся на первом этаже столовой и даже спортзалом, который я заметил сразу же и наивно обрадовался его наличию.

Летнее солнышко слепило нас и мы щурились от него, словно слепые кроты, отвыкшие от дневного света. Обилие красок и зелени поражало воображение, уже привыкшее к однообразию и убогости серого бетона.

Нас проводили и завели в довольно большой и обширный, по нашим тогдашним представлениям двор, ограждённый с трёх сторон 3—4 метровым забором, состоящим из металлических прутьев и рядами витков колючей проволоки наверху. Там нас построили в одну шеренгу перед невысокого роста, около 150 см, милиционером в фуражке и погонами майора, в сопровождении двоих заключённых, стоящих по обе стороны от него и рассматривающих нас с нескрываемым любопытством.

– Я-майор Зонов, -представился нам представитель администрации:-Обращаться ко мне можете просто-гражданин начальник. Со внутренним режимом заведения вас ознакомит осужденный Санников, назначенный старшим над вами.

Он кивнул головой в сторону одного из заключённых, стоящего рядом с ним.

– Осужденный Бендриков является завхозом отряда и его требования вы также обязаны выполнять, -на этот раз майор указал на другого заключённого, довольно высокого, -За невыполнение их требований и нарушения режима содержания предусматривается заключение в штрафной изолятор. В виду того, что срока заключения некоторых осужденных немаленькие-я рекомендую вам подчиняться внутреннему распорядку учреждения. Любые нарушения фиксируются в вашем личном деле и будут учитываться во время действия амнистий, либо при возможности условно-досрочного освобождения. Поэтому не советую вам допускать нарушений. Во время нахождения в карантине вы будете привлечены для хозработ по благоустройству территории-отказ от данного вида работ, также является нарушением и наказывается 15 сутками содержания в ШИЗО. Поэтому спрашиваю вас сразу-отказники есть?..

Все промолчали, переваривая информацию.

– Хорошо… У вас будет время подумать над этим, -продолжил тот своё выступление, -Запрещается самовольное передвижение по территории колонии, то есть-из дворика не выходить! Наш отряд является рабочим для хозобслуги, поэтому калитка не закрывается… Но если вы выйдете за неё-получите 15 суток. Надеюсь, это всем ясно… Вопросы ко мне есть?

Никто не задал никаких вопросов, потому что ни у кого их пока не возникло.

– На этом наше с вами знакомство можно считать оконченным-со всем остальным вас ознакомит Санников. Обращайтесь к нему, если что-то неясно и непонятно… А сейчас… Разойтись!

Отдал он приказ и поспешил ретироваться восвояси по своим неотложным ментовским делам, напустив на себя грозный и серъёзный вид. Было довольно смешно смотреть на этого ментёнка, фамилия которого вполне соответствовала заведению-Зонов!..Мы невольно скрыли ухмылки, опасаясь выдать своё отношение к нему и привлечь на себя его внимание, а вместе с ним напускной и напыщенный гнев. Позднее выяснилось, что заключенные прозывали его Зонтиком между собой и постоянно над ним потешались. Данное отношение к нему было и среди его коллег и все его напускные жесты и манеры говорили о тщательно скрываемом страхе перед осужденными, иногда бывали такие ситуации, когда он имел неосторожность шарахаться от собственной тени.

Когда он скрылся в недрах своего кабинета, расположенного на первом этаже близстоящего и ограждающего территорию дворика, раздался звук закрываемого на ключ замка, очевидно он перевёл там дух, присев на стульчик и вытирая вспотевшую лысину трясушейся от нервного напряжения рукой. От подобной мысли мы все заулыбались и тихонечко рассмеялись, присоединился к нам и назначенный старшим над нами Санников Олег. Он позвал нас за собой и провёл внутрь помещения, минуя коридор и ряды двухъярусных металлических кроватей, стоящих по обе стороны казармы. Здесь имелось 3 просторных комнаты данного типа, отгороженные друг от друга несущей стеной и простенками. Соединяли их все двухстворчатые двери, которые как правило всегда были открыты, за исключением зимних морозов и ночного времени суток. Олег провёл нас в самый конец, где оказалась ещё одна четвёртая комната, значительно меньшая остальных. У двух широких окон стояли не кровати, как в соседних, а деревянные нары в два яруса. Расстояния между ними не предусматривалось и оба ряда шли сплошным и цельным рядом-от стенки к стенке. Одна-единственная большая тумбочка стояла в углу, очевидно выделенная для общих нужд карантина.

Мы начали располагаться на отведённых нам покоях, разместив наши сумки внизу, под нарами-прямо на полу. Было высказано предложение собрать общак и практически все понемногу, кто что мог или счёл нужным положил на тумбочку. Сергей, конечно же, занял самое лучшее место у окна на нижнем ряду, я расположился рядом с ним, а рядом со мной-Виктор… Подельника Виктора мы, не сговариваясь, загнали на второй ярус над нами, выслушивая опять его недовольное ворчание и уже не скрываясь посмеиваясь в открытую над ним. Даже Виктор не стал скрывать своего к нему отношения. Ни тот, ни другой практически не имели так необходимой поддержки с воли. У Виктора мать незадолго до его преступления повесилась и очевидно, что это сыграло свою отрицательную роль и, вполне возможно, что подтолкнуло его на необдуманные действия…

У него оставался на свободе отец, но тот был большим любителем выпить и на его поддержку Виктору рассчитывать не приходилось-быть может раз в год тот и присылал ему скудную передачку, а подельник его вообще был никому не нужен. Если к этому добавить ещё и то, что тот не отличался умом, то и неудивительно, что отношение к нему было соответствующее. Он постоянно ходил оборванный и грязный, вообще не следя за собой-за что его вполне справедливо обозвали чертом и начали шпынять. Виктор сам начал ругать того и пытался хоть как-то образумить, но всё было бесполезно. В конце-концов тот махнул на него рукойи даже начал стыдиться:

– Послал же бог подельника… -не раз повторял он высказанную мысль Сергея, когда тот в очередной раз косячил что-нибудь и практически все смеялись над ним. Так как мы сообща собирали общий запас сигарет, чая, конфет и кое-каких продуктов-это значительно помогало им продержаться в карантине, но когда нас раскидали по отрядам и тот остался вообще без поддержки, то он начал опускаться прямо на глазах до тех пор, пока не занял место среди шнырей…

Сергей в шутку прозвал его Чикатиллой, тот и вправду чем-то походил на гоблина. Так эта кличка к нему и приклеилась.

– Эй, Чикатилло, сделай чифир! -попросил его Сергей устраиваясь поудобнее на нарах.

– Ты что, шныря во мне увидел? -попытался было отмахнуться от его просьбы тот. Сергей аж оторопел и выпучив глаза вылез взглянуть на это понятливое чудо:

– Чего-о-о?..Ты что-понятливый такой что-ли?..Да не вопрос-я сам сделаю, только ты уж чифирить не будешь, смотрите-ка… западло ему воду вскипятить! -вдруг взъелся на него Серёга, вылазя с нар в намереньях пойти и вскипятить воду.

– Да ладно тебе, я сам сделаю, – успокоил я того и желая немного прогуляться. Однако Чикатилло видимо испугался, что останется без чифира и пулей слетел с нар, схватив стеклянную банку с ручкой, которую нам подогнали бывшие этапники и оставившие её внутри тумбочки. Через несколько минут он появился с горячей банкой в руках, осторожно неся её перед собой. Он открыл было тумбочку, чтобы заварить напиток, но Серёга окриком и жестом отогнал его:-Иди отсюда, я сам заварю… Опять накосячишь чего-нибудь…

Подельник Виктора понял, что ляпнул довольно глупую фразу на просьбу Сергея и пытался исправить положение. Сделать кипяток по чьей-либо просьбе не считалось ни для кого зазорным, тем более, если она исходила от своих же… Выпуская пар, Сергей начал читать лекцию тому и пытаясь внушить политику партии.

– При чём тут шнырь-то, Чикатилло?..Вот если бы я тебя попросил мне носки постирать-тогда другое дело!..Не нужно путать одно с другим… -он уже успокоился и просто начал незлобно прикалываться над тем:-Ну что-постираешь мне носки-то?…

– Не-а!..-заулыбался тот, принимая правила игры. При взгляде на него, Сергей скорчил смешную рожицу-смесь скрываемого отвращения и ужаса, все своим видом показывая, что вот-вот разрыдается:

– Ой… ой… Чикатилло, не улыбайся, а то когда ты улыбаешься мне плакать хочется!

Все рассмеялись, включая и самого Чикатиллу. На наш смех явился и Санников Олег. Мы пригласили его присоединиться к нам-тот не отказался.