Никто не знает Сашу

Ему хотелось по-большому. В единственном работающем туалете, переделанным в био из обычного, прямо на опущенном ободке застыли чьи-то размазанные нечистоты. Бумаги не было, на креплении болталась пустая картонная втулка. Он, конечно, мог попросить бумагу у проводницы, но вспомнил нескончаемую бойкую речь, купите шоколадку… Саша пошёл в соседний вагон, оскальзываясь в ледяной межвагоной тьме. Мрачный мужик в тельняшке у туалета зыркнул на Сашу:

– Очередь – и неопределённо кивнул через плечо, в темноту.

Саша вернулся на своё место и попытался уснуть. Он опять представлял лицо Полли. Оно то и дело расплывалось перед внутреннем взором, покрывалось помехами, мешалось, и сменялось на лицо бывшей жены. Но чаще почему-то – на лицо Риты. Рита была ошибкой, глупостью, сумасшедшая травакурка и растаманка, оставила его в Индии без гроша, бог с ней. Саша больше на это не поведётся. Саша сделает с Полли всё тепло, по-дружески и легко. Никаких серьёзных связей. Он ей так и скажет. А может, не скажет? Саша не знал. Толстый мужчина храпел.

Саша спал мало. Проводница подняла всех за час.

Когда Саша вывалился на перрон, виски у него тянуло той особой болью, что могла пройти внезапно и плавно в середине дня, а могла литься до самого вечера. Как струйка из крана. У Саши был спазмалгон, спасительная горечь, но он решил доехать до Полли, привести себя в порядок, и, если голова не пройдёт – выпить таблетку. Саша вспомнил слова непальского учителя. Это просто ощущение. Интенсивное, грубое, но ощущение. Оно не будет длиться вечно. Оно появится, пробудет какое-то время и исчезнет.

– Такси-такси, куда надо, парень? Недорого. – Саша протискивался через толпу обступающих водил, смотря под ноги.

Отойдя от вокзала в серый квадрат площади, Саша заказал самое дешёвое через Рутакси. Он стоял у всех на виду, ему хотелось в туалет, он чувствовал себя по-идиотски с гитарой, в пальто, в Туле… Ну ты и бард, Саша. Можно, конечно, сходить в туалет на вокзале, но знаем мы эти туалеты на вокзале, кровавые сопли на дверях, жёлтый зёв унитаза с чужим дерьмом, моча сотен посетителей на ободке.

– Парень, куда едем? Дёшево по городу.

– Спасибо, не надо.

Саша шагнул в сторону. Таксист пожал плечами, усмехнулся то ли Сашиному пальто, то ли гитаре, сплюнул, ушёл в развалку. Саша мёрз. Прошло двадцать минут – машина на карте то приближалась, то отдалялась, комета в геометрии улиц. В животе что-то гулко перевернулось и стало полегче. Голова пульсировала. Саша захотел отменить заказ, но машина двинулась в его сторону. Саша прождал ещё пятнадцать минут. И ещё минуту. И ещё. Приложение зависло. Саша перезашёл и увидел, что водитель сам отменил заказ. Саша вызвал второе через Яндекс. Сзади у вокзала пили кофе и хохотали таксисты. Второе такси приехало быстро. Это был разбитый «Рено Логан», некогда синий, но настолько заросший серой грязью, что цвет почти не угадывался. В машине раздавалась прилипчивая песенка, что золотцем упала с неба звезда, что, не загадала, нет, ну как всегда, Саша против обыкновения бросил гитару на заднее, заваленное какими-то тряпками, сам сел вперёд, рюкзак положил на колени. Он всегда по возможности садился вперёд. Его сильно укачивало сзади, особенно утром, после поезда, или сразу после концерта, или непосредственно до, когда всего потрясывает от тревоги. А таксисты воспринимали это как сигнал к разговору.

– Здрасьте.

– Здарово.

В машине пахло носками и застарелым потом, пот отдавал то ли шаурмой, то ли беляшами. С раздолбанной панели смотрели святые. Водитель был маленьким мужичком лет сорока, с короткой стрижкой. Он пучил глаза-клёпки, и криво ухмылялся. Голос его был хрипловатый, торопливый, чуть громче, чем нужно, приподнятый над собой.

– Куришь? Я закурю – он скорее уведомил, чем спросил. Закурил какую-то дешёвую дрянь. Голова заболела сильнее.

– С Москвы? Музыкант? Да не пристёгивайся! – водитель крутил баранку и с искреннем любопытством поглядывал на Сашу. Саша никак не мог воткнуть ремень в раздолбанное крепление.

– С Поволжска. – Вот про что надо было спеть. Про таксистов.

– Ого. Как занесло тебя! Так музыкант?

– Не, другу попросили передать. – Саша заметил, что как обычно зачем-то говорит бодрящимся советским голосом, комсомолец из фильма. Да-да, надо спеть про таксистов и их виды. Написать такую же мерзкую блатняковую песню про нелёгкую жизнь таксиста. На вот такие аккорды, да с дешёвыми синтезаторами.

– …музыканты народ счастливый. Написал хит и живёшь годами. Так ведь? Ты вот какую музыку любишь?

– Да я не особо музыку… – Или заложить в эту блатняцкую песню иронию, чтобы такие вот водилы думали, что это блатняк для них, но на самом деле, это блатняк про них. Прямо проранжировать этих таксистов по видам и куплетам.

– …с гитарой и не любишь? А я вот люблю, да. В музыке главное, знаешь, что? Душа, да? Тебя как зовут?

– Андрей. – Не буду говорить ему, как зовут. Лучше сцеплю зубы покрепче, чтобы не так укачивало, не так бурлило в животе и не так болела голова от едких табачных нитей. И окошко приоткрою, впущу сырую улицу, гудки и буду себе тихонько дышать, и думать, как меня встретит Полли, как я дам сегодня последний концерт, а потом мы приедем к ней…

– Ты чего распахнул-то? Давай печку прибавлю! А знаешь, музыки нормальной же почти не стало. Чтобы с душой. Вот у тебя друг какую музыку играет? Ты ему передай, чтобы играл что-нить душевное. Для народа, да? Для простых людей! – Ох какая вонь от его печки. И жар – сухой, вонючий – прямо в лицо, и чем я шире окно, тем сильнее он печку, громче музыку, не затыкается, снова закуривает и говорит, говорит, лишь бы не блевануть прямо здесь, не обосраться, хотя кажется, этому «Рено» ничего не страшно, сколько там по навигатору, ой нет, лучше на дорогу, разбитый асфальт, призрак разметки…

– Ты чего побледнел-то, а? Может, закрыть? Закрой-закрой, простудишься. И я, не дай боже. Это ты музыкант, а мне крутить ещё всю ночь, да? – – Да уж, ты в своём деле можешь быть не первым и за это никто не осудит, не спросит: «таксист?! Ого. Странно, вы меня никогда не подвозили, а как вы начали подвозить, а про что вы подвозите? Нет у тебя такой зависимости от мнения своих клиентов, даже если они тебе влепят одну звезду, ты переживёшь, хотя, кто я такой, чтобы судить тебя, что я про тебя знаю… А что я знаю про таксистов? Таксисты бывают нескольких видов. Если так, широко брать. Есть вот такие классические. Мужички-шансощики. Уже вымирающий вид, их вытесняет рэпом и Ютубом в эти городки, куда и меня выдавливает со своими песенками. Убитые дешёвые иномарки, пропахшие носками, потом и шаурмой, шансончик, разговоры, с неизменным финалом, что русская душа загадочна, а Путин, конечно, мужик. В таких машинах укачивает сильно, но скорее, от вони, от курева, глупого разговора, прямо как сейчас.

Есть молодые парни на тонированных заниженных «Приорах». Неразговорчивы, салон сильно чище, но до одури воняет синтетическим ароматизатором, радио-рекорд или энерджи или кальян-рэп. Мощнейшая акустика, от баса трясутся печёнки, а корпус гитары жалобно вибрирует. Неразговорчивые, лихие, то ли обчерченные «васьком», то ли просто дурные, водят опасно. В таких машинах укачивает сильно, но доезжают они быстрее, всегда молчат, переписываются по телефону, чаще смотрят в экран, чем на дорогу.

И самый ужасный тип – таксисты-рокеры. Те же дешёвые иномарки, в меру ухоженные, не прокаченные и не убитые. Водят мужчины от двадцати пяти до сорока, лица светлые, взгляды честные и прямые, но уже с обидой, слушают «Наше радио», конечно, изредка «Максимум», если есть в их городе. Завидев Сашину гитару, начинают неизменный ненавистный разговор, что музыка, мол, нынче не та, что измельчало всё, где новый Цой, Высоцкий, да Шевчук на худой конец. Всё не то. Вот раньше-то было. Вот Кинчев. А сейчас что? Сплошной рэп. А настоящего русского рока больше нет. Какое-то тупое поколение выросло. Хотя вот я слушал «Горгород», вот это интересный альбом… Да, эти самые отвратительные, хотя они-то и ближе всего к моей публике, и от этого только стыднее. Есть ещё всякие узбеки, киргизы, таджики, казахи, не разберёшь. Молчаливы, вежливы, плохо говорят по-русски, слушают что-то нейтральное, и с такими бы катиться сквозь ночь или вот такое мутное утро, когда тошнит и хочется в туалет. И всем им Саша всегда говорил, что гитару попросили передать, а сам он не имеет никакого отношения к музыке, словно передавал эту гитару из города в город, словно она никак не найдёт себе хозяина, мифического друга, который наконец, расчехлит её и сыграет на ней… что?

– …поэтому, Путин, конечно, мужик, я считаю. Ведь как это, у Пушкина – умом Россию не понять, да? Вот такую песню я бы послушал. Ну сюда вроде, да? А поставь балл хороший, по-братски?

Когда Саша вышел из машины, потрясывало и шатало. Желание по-большому отступило куда-то вглубь и вверх, но тошнило невыносимо. Будто вся грязь хотела вырваться другим путём. Он постоял, стараясь следить за дыханием, приходя в себя. Когда дома перестали плыть, замерли, он вспомнил адрес, подъезд, квартиру, этаж, написал Полли, что подходит и двинулся в её сторону.

Она встречала его с широкой улыбкой, приготовила кофе и завтрак, что-то шутила и смеялась хриплым голосом, и предлагала сигаретку. Она говорила, что по продажам у нас всё хорошо, уже есть 50 билетов, и ещё много звонков, человек 80 наберётся, она всем своим звонила, высылала в личку, и её муж помог с рассылками. Она была сама приветливость, но Саше было так плохо, что первые 20 минут он на неё вообще почти не глядел, был хмур и неразговорчив. Она озадаченно замолчала, стушевалась. Он почувствовал, что она вот-вот обидится. Он сказал, что неважно себя чувствует, что ему надо в душ, привести себя в порядок. Иди-иди, конечно, – сказала то ли с надеждой, то ли со злостью.

Санузел у Полли, слава богу, был совмещённый. Саша включил душ на полную, проверил, что бумаги полно и наконец-то уселся. Он не мог больше ни о чём думать, кроме как об этом, и это началось – рывками, толчками, спазмом, расслаблением, спазмом, расслаблением и снова спазмом, и он напряжённо поворачивался, распятый на керамической дуге, чтобы и не булькнуть сильно, и не запачкать, а сам уже взглядом искал рукоять ёршика, весь мокрый от напряжения, с пульсом в висках, почти счастливый…

…потом долго стоял под душем, словно пытаясь отмыть себя от вонючего поезда, липкой духоты, разговоров попутчиц, табачного дыма, навязчивой проводницы, водителя, сального салона такси, шансона, тошноты, головной боли. Но виски колотились вовсю, и он решился на таблетку. Он вышел из душа, в чистом:

– Ты прости, что такой хмурый, мне просто надо таблетку и полежать. Я сейчас.

Следующие 20 минут он лежал на широком диване в зале, совмещённом с кухней, ожидая, пока подействует спазмалгон, а Полли молчала, сидя за кухонным столом, где-то севернее его пульсирующей головы. Только отблеск смартфона менялся на лице, и Саша подумал, что всё-таки обидел её. Сейчас я с ней поговорю, сейчас я полежу пять минуточек в Шавасане, от пальцев ног и до макушки, какие кремовые обои, сейчас я выдохну и поговорю, медуза люстры, тёмные шторы, я поговорю. Надо просто дышать и ждать, и тогда пройдёт. Просто ощущение…

В бок ткнулось СМС. Открыл глаза, нашарил твёрдый прямоугольник. Алина. «У Полли на вписке, всё хорошо». Немного подумал. «Прости за вчера. Ты молодец, много сделала, но там реально нельзя было выступить».

«Ладно. Давай делать дальше. Ремизов вроде договаривается с этой тёткой. Попробуем провести концерт как городское мероприятие».

«Хорошо. Спасибо, Алин»

Полли всё также: ногти в стразах клацают о бесконечную ленту. Накрасилась и уложила волосы, хотя ещё ранее утро. И при этом не работает, вспомнил Саша. И с мужем у них вроде всё, никак не разведутся, хотя давно не вместе… Он тихонько разглядывал её. Почти 30, брюнетка с чёрными прямыми волосами, с крупными выразительными чертами лица – такой алый рот, прямой нос, высокий лоб и скулы. Красивая. Глаза-миндалинки. Прямой, чуть удивлённый взгляд. В джинсах и футболке, руки забиты тату, следы рокерской юности. Высокая, крупная, рано родила, ещё в форме, даже не надела лифчика под майку, как бы невзначай. В разговоре обходит свой не-развод формальными фразами, очерчивает слепую зону отношений с бывшим, сверх-пустоту Эридана. Явно ещё спят, но уже параллельны, соревнуются в равнодушии. Полли неуловимо напоминала одну его бывшую, Катеньку, хотя Катенька как раз была всегда неразговорчивой, из неё слова нельзя было вытянуть, а Полина – болтушка, но что-то в болтовне Полли и молчании Катеньки было незаметно общее. Полли была из тех, что как-то вывихнуты из себя, из своего «я», а потому говорят не останавливаясь, боясь допустить паузу, словно в ней смогут прочувствовать свой непоправимый вывих, своё не-здесь. Катенька в своём молчании была к себе на шаг ближе, но её молчание не гарантировало, что внутри у неё не льётся такой же монолог – бесконечно, не прекращаясь. Саша никогда не мог проникнуть в Катеньку, она не впускала его. Это была та тайна, в которую он влюбился и та тайна, из-за которой ушёл. Сейчас, когда Полли молчала, она очень напоминала Катеньку, та тоже любила подолгу обижаться и никогда не признавать обиду. Ещё она напоминала Саше Малую, Риту, травакурку, с которой он сбежал в Индию – может, тем же шальным взглядом на жизнь. Но Рита была совсем сумасшедшая и осталась где-то в Индии, и слава богу в прошлом, и их больше ничего не связывает. А Полли делает Саше концерт, здесь, прямо сейчас. И есть эта надежда. Да, обиделась, подумал Саша и пожалел, что был таким неприветливым. Голову отпустило. Таблетка подействовала. Он вздохнул, встал с постели и сел за кухонный стол.

Он спросил, как дела. Она ответила коротко. Он спросил ещё. Она неохотно оторвала взгляд от ленты. Он рассказал про дорогу, стараясь её рассмешить. Она улыбнулась. Он рассказал про отмену концерта, желая вызвать сочувствие. Она возмутилась и искренне посочувствовала. Он сказал, что она хорошо выглядит. Она смущённо отмахнулась, он отпустил ещё пару каких-то неловких комплиментов, благо она всячески подставлялась: ой, ну в моём возрасте, знаешь; ой, я сегодня усталая; я же уже мать, а не… Он послушно отзывался на всё, играл в её игру, улыбался. Она оттаяла.

– Купили ещё девять! Сейчас ещё раз репостну ссылку во все наши… Ты тоже напиши у себя, окей?

– Попрошу Алину.

– Лучше сам. Ну чтобы более личный посыл. Тебя же девочки твои любят. Если ты их сам позовёшь, глядишь, ещё набегут.

Теперь она сама пошла в атаку. Её флирт был смешан с лёгкими издёвками, она в этом напоминала Ирку из Ростова, только взрослее, увереннее, и Саша незаметно втянулся в это фехтование – взаимные уколы, чтобы скрыть желание, хотя он изначально-то желания не испытывал. Он ведь мог и не ввязываться в это всё, удовлетворить это желание тайком в душе, в изнанке её мира, среди цветных флаконов и тюбиков с шампунями, думая о ней же за стенкой, но всё-таки не сделал этого и теперь флиртовал:

– Ты мне льстишь, конечно, но напишу.

– Заварю кофе. – Улыбнулась. Потрогала волосы рукой. Встала, потянулась, две точки отпечатались под майкой. Посмотрела на него. – Хочешь?

– Не откажусь.

«Тула! Приходите на концерт сегодня. Для меня это важный тур. Вернулся, чтобы порадовать вас своим скромным творчеством».

Саша стёр, всё до слова «сегодня». Самонадеянно.

«Тула. Приходите на концерт сегодня. Порадую вас своим скромным творчеством».

Куцо. Делает вид, что не отменял прошлый тур.

«Тула! Приходите на концерт. Для меня это важный тур. Возвращаю прошлое))) Короче, порадую вас своим скромным творчеством».