Никто не знает Сашу

– Я выглядел полным идиотом. Я не хотел этих интервью.

– Саш. Не надо…

– Ты что не могла, узнать заранее?

– Саша.

– Я бы не пошёл…

– Да я с работы почти уже уволилась ради тебя! Я всё время на тебя…

– Ладно. Ладно!

– Блин, Саш, зачем ты мне так …

– Прости. Не плачь!

– Блядь. Саша, ну прости, ну я не знала.

– Прости. Успокойся.

– Я хотела как лучше…

– Ты где? Я приеду.

– Не надо! Я просто хотела что-то хорошее… Просто что-то…

– Алин.

– Я не хотела тебе…

– Алин!

– Я не специально же!..

– Алин. Я люблю тебя.

– Я же не…

Пауза.

– Алин?

Пауза.

– Я тоже, Саш.

Просыпались в одной и той же позе, солнечные сплетенье, не разобрать, где чей позвонок. Щиколотка, колени, простыни, подушки. Одеяла, пальцы, солнце по комнате. Смотрели друг в друга, дышали в плечо. Доброе утро. Доброе. Шла в душ, а он всегда долёживал пять минуточек. Варил кофе. Лилась вода за стеной, а он делал самый вкусный завтрак на Земле. Яичницу с сыром, соевый соус – больше любила она. Овсянку с бананом и мёдом – больше любил он. Он всегда не доедал в яичнице белок, и она подцепляла его вилкой и доедала за него, а кофе всегда чуть-чуть убегал. Его чашка – фиолетовая с фестиваля в Поволжске. Её – прозрачная, с очертанием Вологодских церквей. Подарок от слушательницы. С первого выездного концерта, который она ему организовала. Затопляла город белым до самых крыш и крестов. И она всегда недопивала свой с молоком, и оставляла на столе, а он свой чёрный допивал всегда. И на голове её высилось его скрученное полотенце, и она была в его рубашке, и они молча смотрели в окно, а там уже была весна. Он хотел сохранить эти завтраки. Сложить в отдельную папку каждый кухонный файл. Заархивировать.

Потом сушила свои длинные тёмные волосы в прихожей у зеркала, а он направлял фен, ввёл за расчёской, и они улыбались друг другу сквозь гул и жар. Густая горячая река её волос. Он так любил запустить руки в эту горячую реку. Потом она красилась, а он рассылал встречу в ВК на ближайший концерт. И говорил имя-фамилию последнего до лимита: Казанцева Ира. И она повторяла – Казанцева Ира! И он слал ей это имя в сообщения, чтобы она доделала рассылку на работе в обед, и это был их пароль на день. Казанцева Ира. Виктория Буянцева. Артур Городец. Пермь, Екатеринбург, Челябинск. Перечитать их переписку после – каждое утро – новый человек. Каким было утро имени Иры из Екб? Или Артура из Перми? Наименовали своё счастье по дням в честь далёких людей. Он хотел сохранить их.

Затем шли от дома к метро в чёрной толпе. Рука об руку, шаг в шаг. И был локоть, утроба кармана, молчание двоих. И у метро по негласной команде поворачивались друг к другу, и короткий взгляд – до вечера, и поцелуй – до вечера, и люблю – до вечера, и он отпускал её – в метро, толпу, на работу, и смотрел, как она исчезает за поворотом. И только тогда шёл домой. Он всегда провожал её взглядом, пока не исчезнет. Словно держал навесу, доносил до самого турникета, стеклянных дверей. Словно взгляд мог её сберечь. Он хотел сохранить их.

Дома он лежал, пил чай, смотрел в потолок под гул соседского телевизора, ходил по квартире, бренчал на гитаре, чиркал в блокноте, заметках айфона, рассылал встречи, курил, рассматривал петли из дыма. Открывал шкаф и с удивлением смотрел на её вещи. В ванной – на две зубные щётки, что в недоумении уставились друг на друга. Находил её бычок по длинней с призраком помады и ждал. День делился на сочные серые ломти. «Доехала, всё окей» – остаток утра. Застилал кровать и аккуратно допивал её кофе, освобождал Вологду от наводнения. «И тебе приятного)» – обедал, мыл голову, брился – это с двенадцати до первых сумерек. «Выезжаю, там встретимся» – подъезд, до метро, пустые вагоны в центр, улочкой до клуба ёжась в пальто, зал, гримёрка, она. Привет. Привет. Давно не виделись. Обнимались в губы – чуть тайком, хоронясь от взглядов. Саундчек. Фестиваль, общая солянка из музыкантов. Он спрашивал второй микрофон у звукорежиссёра – ваш менеджер уже сказала, сейчас сделаем. У него рвалась струна, и не было запасных, и она бежала в магазин рядом. Прибегала мокрая – прямиком из-под дождя. Прости, я не знал, что там дождь. Ничего. Я тебе воду ещё взяла, а то тут с газом же. Ему больше не надо было решать вопросы, суетиться, думать о чём-то кроме музыки. Она была рядом, плечом к плечу, локоть к локтю. Он хотел сохранить это. Эти гримёрки маленьких московских клубов, или даже простые столики у сцены, где ему теперь не надо было думать, что его кто-то видит и подойдёт поговорить, сделать ненужное селфи. Она всегда была рядом. Нет, Саша пока занят, давайте после.

Она защищала его. Словно младшего брата. Если артист перед ним затягивал своё выступление, она шла разбираться к организатору. Она шипела, сверкала глазами, она выбивала ему лучшее время в программе, следила, чтобы у него всегда была вода, время на чек, свой уголок до концерта. Она отбивала его от навязчивых пьяных музыкантов. Её побаивались, уважали. Все знали, что она сделает для него всё, что угодно. Она была ему предана. Ей было всё равно, что другому артисту надо было уезжать в аэропорт. Нет, Саша не будет уступать своё время. И тогда он сам уже успокаивал её, притормаживал – Алин, всё нормально, я выступлю после. И он смотрел из-за кулис на молодого музыканта из Минска, смотрел с восхищением, и подходил после, и говорил, что его песни прекрасны. Теперь ему не надо было ни с кем воевать. Он хотел сохранить это.

Потом ехали домой. На самый кончик синей ветки. Счастливые, усталые, прильнув друг к другу в метро, придерживая гитару, бутылку шампанского или коньяка, что она умыкнула для него из гримёрки. Шли в круглосуточный у дома. Ходили с одной корзинкой на двоих: шоколадки по акции, яйца, соевый соус, овсянка, презервативы, сигареты – корзинка повторяла их маршрут в обратном порядке. Длинный чек полз под обветренными пальцами кассирши, список их жизни. Он хотел сохранить все эти покупки, скомканные на дне карманов. Развернуть, перечитать. Домик в деревне. Твикс. Контекс. Вог с ментолом. Она так мило и тщательно перечитывала каждый чек у кассы. Словно кто-то мог украсть немного их счастья.

Она начала курить. И он начал курить ради неё. Полюбил ментоловые, хотя раньше терпеть их не мог.

По вечерам, до самой ночи лежали в маленькой ванне вдвоём: он – спиной к стенке, она – вложенная в него, лопатками в его мокрую грудь, укрытая его руками, ногами, в тесноте, в мыле, ментоловом дыму. Говорили тихо. Шутили. Плескались. Смеялись друг в друга, сотрясали друг друга, вспоминали свою дружбу до, переиначивая каждое событие, замолкали, тянулись друг к другу. Как сохранить это? Влага, пар, сдержанный выдох, ватные ноги, холод пола?

Это могло произойти, где угодно. Она любила смотреть, как он играет. Она всегда просила его сыграть. На кухне, в комнате, на балконе. Он пел ей тихо, чуть в сторону, прикрывал глаза. И она просто смотрела. Не снимала, не подпевала, а просто смотрела, и только у самого конца песни, у самого кончика, хвостика, говорила – давай? Подожди, гитара. Давай, Саш. Подожди… Давай. Подожди, дай надену. Давай без? Нет, дай.

Это были дни счастья. Такого огромного, щемящего счастья. Слишком огромного.

По ночам он лежал, обнимал её и боялся всё потерять. Плыли по стенам отблески фар, вся их съёмная однокомнатная лодка плыла через ночь, и они лежали на самом её дне, в обнимку, и она дышала ему в шею, забрав себе его затёкшую руку, словно ничейную провинцию, а он лежал и боялся, что всё это кончится – и комната, и ванна, и чеки из магазина, и сигареты, и смс, её лодыжка на его, и полуостров затёкшей руки – всё это может кончится, всё такое хрупкое, плывёт через ночь в реке её волос, и он обнимал её сильнее, прижимал крепче, на дне однокомнатной лодки, и она чуть просыпалась, совсем чуть-чуть просыпалась, страшный сон, Саш, нет, нет, спи, всё хорошо, спи. Он так хотел сохранить это.

Он боялся писать про это песню. Он уже столько песен написал про тех, что в итоге ушли, про тех, что потерял, и он просто боялся писать про неё. Если перенести эти списки покупок, и шампанское в метро, шёпот в гримёрках, и в ванну в обнимку – перенести в песню, в голос, это отслоится от них и поплывёт прочь, прочь по реке. Нет, он не хочет петь про это. Не сейчас. Пока не время.

Она писала ему записки. Маленькие самодельные открытки. Делала на листках А4 в офисе, разукрашивала маркерами, наклеивая цветную бумагу. Любимому музыканту. Моей рок-звезде. Не сутулься на концерте, Саша. Гляжу в даль, думаю о Дале) Моему зайцу. Он находил их в карманах джинс, в чехле гитары, у самого сердца в кармане пальто. Стоял, рассматривал, улыбался как на первом курсе.

Они любили мечтать по выходным. В день, когда не было концерта, и она была свободна от работы. В какое-нибудь тихое весеннее воскресение. В Измайловском парке или на Лосинном острове. Вдоль Дербеневской набережной, в районе Старой Басманной и на её любимом Крымском мосту, недалеко от её офиса – они мечтали, как будут жить после. Как они выпустят его новые песни, и даже снимут клип. Как аудитории станет больше. Как она уволиться с работы в осточертевшем ивент-агентстве и будет ездить с ним по всем городам, и будут полные залы. Ему не нужна огромная слава, ему не нужен Олимпийский или даже «16 тонн», просто небольшие клубы на сто, двести человек. Но в каждом городе. Ведь этих денег хватит на их жизнь, они даже считали, сколько им нужно денег вдвоём на тихую жизнь на окраине Москвы. На вино по вечерам и кофе по утрам, на завтраки, обеды, иногда одежду и может быть, путешествия. Он свозит её в Индию и покажет Непал, и они вместе пройдут Випассану, которую он так и не прошёл, им же нужно совсем немного. И они считали сколько нужно давать концертов в год, если средний билет будет стоить в Москве рублей шестьсот или даже тысячу, да, тысячу, Саш, а в регионах поменьше. И там выходила даже какая-то реальная цифра. И ездить он будет только в купе, никаких плацкарт, и останавливаться они будут в гостиницах, в скромных и простых, им не надо много, двухместное счастье. Она будет его верной подругой, дорожной женой, домашней женой. Может быть, они переедут в Поволжск, или к её родителям в Крым, они ещё не выбрали, но их ждёт спокойная и ровная, удивительная жизнь вдвоём. Они стояли так на Крымском мосту, смотрели в воду, и представляли, что они в Нью-Йорке, и она сказала ему – это мой любимый мост в Москве, и когда я представляла нас, ещё до всего, я представляла, как мы стоим на этом мосту. И он сказал, видишь, мечты сбываются.

Он бы хотел сохранить эти мечты. В назидании о том, что никогда не случается так, как ты хочешь. И что иногда – случается.

Она была уверена в них. Она не сомневалась. Она хотела уволиться в августе и начать с осени его новый тур. Посвятить всё время Саше. Она написала пост и показала ему, прислала черновик. Пост был о том, что она всегда разделяла работу и личную жизнь. Что она рассекала свои жизни и не любила пересечений. Зарабатывать деньги отдельно. Заниматься творчеством – отдельно. Дружить – отдельно. И просыпаться с кем-то по утрам – отдельно. И если в одной из жизней начиналась какая-то жесть, у неё всегда была другая, куда можно сбежать. Эта было её запасным выходом. Она словно прыгала по черепашкам в компьютерной игре. Если одна жизнь уходила из-под ног, всегда была другая. А теперь случился человек, и разделять стало сложнее. Осталась только одна черепашка, с которой не спрыгнуть. Она поставила всё на одну черепашку. И она счастлива. Это страшно, это по-настоящему, но она счастлива. И она даже не боится. Она прислала ему этот черновик, такой милый почти детский текст, немного наивный текст, она спросила его – можно выложить? Выложи, конечно, это же твой текст. Но…ты не против? Не стесняешься? Нет, конечно. Чего стесняться? Ну, что может кто-нибудь увидит. Нет, выложи.

12. Саша Даль.

Самолёт медленно выруливал на полосу, чтобы отнести в город Пермь Сашино лёгкое тело весом в 67 килограмм и ростом в 181 см, а также: гитару; рюкзак с концертным костюмом, запасными струнами, 3 майками, 5 комплектами нижнего белья и 5 парами носков. Саша сидел слева от прохода, на среднем месте. По левую Сашину руку громоздилась необъятная женщина лет сорока. Женщина вдавливала в мучную щёку смартфон допотопной модели. Женщина вела непрерывную и эмоциональную консультацию своей свекрови по поводу питания сына:

– Мама, вы ему процедите, процедите, кашку-то он уже может.

– Виктор Евгеньевич такое есть не будет. Проследите, чтобы в меню ресторана была красная рыба. – по Сашину левую руку возвышался строгий 30-летний секретарь-помощник, упакованный в идеальный костюм. Его левое ухо излучало уверенность и синее мигание эйрпода. Секретарь давал указание чётким голосом, казалось – всему салону.

– Красная рыба, слышите! Очень важно, чтобы ему понравился ланч;

Домохозяйка справа отвечала, исторгая вязкий уют:

– Срыгнёт так срыгнёт. Ничего страшного! – Саша был в эпицентре сюрреалистичного диалога. В его ногу воткнулась СМС. Он полез в джинсы, изгибаясь дугой, дабы извлечь смартфон. Саша старался никого не задеть, но таки дал рукой под пухлый локоть домохозяйке:

– Ну что вы ей-богу… – просипела она – Это я не вам, мама!

– Простите…

Секретарь скептически покосился на Сашу, мигая наушником: