Никто не знает Сашу

…гда карусель остановилась, а обочина и дорога перестали меняться местами, Саша выдохнул и первым делом посмотрел на них. Они белели на чёрной пластиковой панели, белели от напряжения, но, боже мой, обе были целыми, Саша не сразу, через силу отпустил панель, перевернул и рассмотрел их. Целые. И левая, и правая. И ноги вроде. А гитара?

– Сука такая, а, гнида, ну ты видел, мы же чуть не убились из-за этого гандона! Я ж его, просто подрезал, так он…

Целая! Гриф целый, голова, деки целые, тесно, неудобно, но наощупь, на первый лихорадочный взгляд всё цело…

– Да что ты в неё вцепился? Скажи спасибо, что сами живы, ты видел, как мимо фуры нас – могло ж вообще на части! ты чего бледный, обосрался да? да не ссы, выжили, ну блядь, он и пидор, кто ж так делает, я ж его легонько подрезал…

То есть, получается, только коленом стукнулся, и то несильно, и слава богу, пристегнуться успел, пока этот мудак решил устроить тут гонки. До концерта у меня ещё несколько часов…

– а ты пристегнулся ещё, ха! Ух, где у меня сигареты тут были. Ты чего молчишь-то? Щас эвакуатор вызывать будем, встряли мы тут часа на три, да? Ну посидим-попиздим, да?

Саша вдохнул. Выдохнул:

– Деньги мне верните.

Маленький и юркий водила с бульдожьей мордой уставился на Сашу. Осклабился:

– Ты чего, братан? У тебя шок што ли ещё. Испугался, малой?

Саша отследил, как воздух входит. И как выходит.

– Деньги мне верните.

Водила выдохнул дым в треснутое лобовое

– Эт с какого хуя, дорогой? Ты за поездку оплатил, обмену и возврату товар не подлежит, ха.

Саша следил как воздух входит в нос. В носу щипало от дыма.

– Вы меня не довезли.

– И что? Форс-мажорные обстоятельства. Мы в аварию попали вообще-то!

Водила распалялся всё больше. Нос щипало.

– Нас блядь, чуть не убило! Какие нахуй деньги? Какие, блядь, деньги, скажи мне, а?

Его лицо покраснело от крика. Водила слышал свой крик и от этого кричал ещё больше. Водила бил дрожащей рукой по панели и подзуживал себя:

– Я его блядь, вёз! Деньги ему! Опоздал, блядь, на десять минут! так ещё деньги?

Водитель верещал как свинья. Это его страх, понял Саша. Страх не перед ним. Это его ужас так выходил. Только любовь, только сострадание, вспомнил Саша слова Учителя в Непале.

– Мы – в аварию! В а-ва-ри-ю!

– По вашей вине. – вдруг гаркнул Саша. Водитель на секунду заткнулся. А Саша закричал снова. Саша выкрикнул – тур, развод, страх, всё:

– Я на концерт опаздываю из-за вас! Верните деньги!

– Ты попутал, малой? – тихо спросил водитель

– Вы меня не довезли, верните половину, значит…

Водила усмехнулся. И заорал громче:

– По моей, блядь?! Да ты мне под руку кричал, ремень свой теребил, это из-за тебя мы чуть не убились! Отвлекал меня! Да ты мне ещё денег отдашь за стекло и эвакуатор, понял?

Водитель на секунду замолк, прикурил вторую, перепутав конец, беспомощно поджигая, фильтр. Саша вдохнул. «Только любовь, только…»

– Ты мне ещё, блядь, заплатишь всё, понял, сука? Гитару свою продашь, понял? Ты ещё мне ноги целовать б…

Саша выдохнул. И вслепую двинул правой, гуд джеб.

5. Питер, клуб, концерт

У него была мечта просто раствориться в музыке, не быть ничем, кроме как гитарной струной, голосом, нотой, аккордом, строчкой, запёкшимися губами, где губы и связки – максимум телесного, чем он хотел быть. Он не хотел старости, уставшего тела, похмелья, он не хотел даже аплодисментов, он хотел полностью отдаться музыке и быть ей, и только ей, чтобы всё его стало общим, и его «я» – сутулого, неловкого, нелепого, смешного – не было.

Клуб был переполнен, жарок, горяч. У барной клокотало, пело, волной летело в него. Марево. Он хотел их всех заплести. Но они – перед сценой, тесной толпой, до бара, за столиками, чёрной тучей, гроздьями, взмокшие лица – были пьяны. Они пели вместе с ним, пели за него. И чтобы заплести таких, надо было быть пьяным. И он был. Был пьян ещё до концерта. Как в старые добрые. Был вхлам, еле нащупывал следующий аккорд в памяти. Непослушной рукой, и без того распухшей. Играть было больно, но был пьян.

Он для того и пел всю жизнь, чтобы его не было. В равной степени не нужна была ни слава Олимпийского, ни концерты на 40 человек. Просто – песней.

Но они подхватили. Были пьяны и подхватили. И следующую. Пели с ним. Пели вместо него. Были пьяны. И он был.

Рука была непослушной, распухшей, и он упрощал аккорды на ходу. Играл по-простому, и они были довольны – пляши легковес по октагону да с разбитой рукой, пляши и пой. Им нравилось. И они поверили в него, идиоты, поверили в его рок-н-ролл, и запел что-то из лиричного, а они размякли, и запели с ним. И они смяли своим пьяным хором всё. И он остановился, попросил воды, боец в передышке выплюнул капу, но воды не дали, а дали пиво, пиво после коньяка, идиоты, да он знал, что никто не даст ему воды, а дадут пиво, потому и попросил.

В антракте организатор с утиным лицом Тарантино протянул ему бонг. Он затянулся.

– Как рука?

– Да нормально. – он затянулся, чтобы унять боль

После антракта встречали как рок-звезду. Мешал старые с новыми, упрощал аккорды, почти всё играл на двух, хромал через лайнап – АМ-DM. Они просто плясали, клуб был переполнен, жарок, горяч, у барной клокотало, пело, волной летело в него, и кто-то даже танцевал, схватились за руки, хоровод – под его-то песни! – потные лбы, ямы ртов, каре, джинсовка, чокер – вот, что вам всегда надо было… Он их имел! Да! Да!..

А потом понял три вещи:

1) просто в маленьком грязном питерском баре где-то на «ваське».

2) в зале от силы 70 человек.

3) рука разошлась.

От игры оттёк спал. Алкоголь и трава притупили боль. Завтра рука будет опухшей культей, но сейчас можно не экономить и взять вершину из сложных песен, которых всё забрасывал на потом, пока не сбились в комок, как одеяло за ночь в пододеяльнике.

И вот он вытягивает из них по строке, вытягивает то, на чём сидит плотно, с чего невозможно слезть, чтобы забраться ещё выше, нет, с такого не слезть, ты знаешь, все знают, я знаю потому лезу выше и выше, в кристально-чистые, почти героиновые высоты где плевать что рок блюз авторскую песню выше и выше по ступеням перронов вписок у меня была мечта просто раствориться не быть ни чем кроме как гитарной струной голосом нотой аккордом строчкой где губы и связки – максимум телесного чем я хотел быть да я не хочу старости уставшего тела похмелья я хочу полностью отдаться музыке и быть ей и только ей чтобы всё моё стало общим и меня – сутулого, неловкого, смешного – не было и больше не быть и быть чище и звонче и больше не быть но пронзительней и туже и пальцы и больше не быть, но пронзает боль, порвал связки?

Застыл посредине: песни, на пике концерта, чтобы забрать из этого бара всё, но теперь:

1) паника, удушье – порвал сухожилие и больше не сможет играть, операция, расходы, которые надо покрывать концертами, на которые не способен;