Никто не знает Сашу

2) облегчение – всего лишь струна, а рука сгибается и работает, рука цела, любимая, правая, способная на чудо, которой вчера так опрометчиво двинул по лицу;

3) досада – мог уже выжать зал, а у самого уже лезет уголками лакейская ухмылка, да порвал струну, представляете лопнула под пальцем, как же я завишу от этих пятипалых сук, как же я должен их лелеять и оберегать. Но зал уже аплодирует, меняй скорее, и я меняю, и надо же что-то говорить, и я говорю, про это и говорю, что в таких ситуациях надо что-то говорить, поэтому я скажу, что в таких ситуациях надо что-то говорить, все смеются, рекурсия, да, это рекурсия, пацаны, чё пацаны, рекурсия? смеются как же уносит отслаиваюсь забористая трава мощная ганжа сильная дурь и тогда не стал менять а оторвал как в «Последних днях» – со скрипом на весь скривившийся зал – от смерти к рождению, тишина. И продолжал на пяти, и зал притих, и он не сразу заметил почему – из руки сочилась кровь, порез от струны.

Допел. До пепла – допел.

Допел, и надо дать что-то напоследок. Чтобы концерт случился.

«Паруса»? Было, второй дубль хуже первого, как говорит Ксюша. Ну тогда. Нет, не надо про неё. Что у меня есть в лайнапе, залитым пивом, с кляксой крови? А ничего. Потому давай новую. Нет. Итак, друзья, у меня осталась одна песня. Нет. Не про неё. Одна новая песня. Не надо. По-хорошему, новая. У всех же были бывшие. Нет! Вот и у меня есть. Уже ощетинились смартфонами, хотят драмы, рок-н-ролла, надрыва, ну окей, песня про бывшую.

Машина уходит в занос, слетает в кювет, подборка самых страшных аварий.

6. Питерское кружево

А потом Василий принёс шоты, и огромный Жора подмигнул ему и сказал, что он Тарантино из «Доказательства смерти», а официантка сказала, что они скоро закрываются. А Вероника спросила, что это, а Василий сказал, что это фирменные шоты и таких в Питере уже не найти. А Светочка с Настенькой сказали, «ого!», а официантка сказала, мы скоро закрываемся, а Олег закричал «Протестую!», а девушка с каре приподняла бровь. А Даль сказал, что ему пока хватит, а сам подумал, что в кармане зреет тест, только что сделанный в туалете, и через 20 минут надо как-то достать и посмотреть.

А Василий сказал, выпить надо всем, Далю – тем более, ведь Даль отыграл такой классный концерт. И Вероника сказала, о да, классный концерт. И тут все стали хором говорить, какой классный концерт. И Даль уже согласился было выпить, но оказалось, что на него шота не хватило. А Олег говорил, что надо выпить всем вместе и дозаказать шот. И Даль улыбнулся и сказал, ладно, давайте дозакажем. А девушка с каре и чокером спросила, как Сашина рука.

И Светочка с Настенькой запричитали, бедная рука, а Василий сказал, что Даль гроза бла-блакара. А Вероника сказала, у неё есть какая-то особенная мазь дома, а огромный Жора сказал, не надо мази, надо выпить, а официантка крикнула, мы закрываемся, а Жора сказал, что через 15 минут – метро. А официантка подошла и сказала, мы закрываемся, а всей ей закричали «шот! шот!» и стали бить по столу, и даже охранник привстал, а Василий стал всех успокаивать, а Олег кричал, что корабль тонет, но Василий должен сойти последним, и казалось, будто ничего и нет, кроме этого бара и столика, и официантка принесла шот, и все выпили, и мы опоздали на метро, и мосты развели.

А потом Даль тихо спросил у девушки с каре и чокером, как её зовут, а она сказала, Аня, точнее, Юля, а Вероника закурила айкос. А Олег орал, что айкос – это ужасно, испоганили благородную привычку курить, а Жора просил его заткнуться и просил затянуться у Вероники, а Олег кричал, что чокер Ани – кружево питерских перилл, а Василий хотел ещё шотов, а Олег кричал, что Василий – Тарантино. А кто-то сказал, что Тарантино исписался, а Жора спорил, что с каждым фильмом Тарантино растёт. А Олег кричал, что это Жора растёт, и к следующей премьере не влезет в кресло, а Жора сказал, что купит два билета и посмотрел на Веронику, а Юля, то есть, Аня, смотрела на Даля. А Даль вспомнил про тест.

А Василий сказал, что у него кое-что есть, а Жора спросил, ого? А Василий ответил, только давайте в туалете, и по очереди, а Даль подумал, что как раз в туалете и проверит тест…

… всё пытался устаканить плывущую реальность, и соотнести себя с зеркалом, и всё не мог, и думал, что ведь уже не в первый раз так стоит: в туалете, умывшись ледяной водой. И шум из-за двери, и так же стекает за шиворот, так ведь было со мной много раз, как после концерта в московском клубе или Поволжске. И есть внутри трезвый островок, и надо поймать сортир этим островком, как те гифки – поймай собачку прорезью. А в клубах тогда можно было курить, вся одежда наутро воняла. И только выходя, понимаешь, насколько оглушён. И помнишь, тот огромный мужик, голый по пояс, что орал на охрану в жилетах с «калашниковами» – стреляй! ссышь? стреляй! И как после пенной вечеринки шли по морозу во влажной одежде, а парень уводил пьяную девку, что сосалась со всеми. И встали не на ту сторону трассы. И съесть чего-нибудь жирного на ночь. Бургер из Мака, Сабвэй, соус «Тысяча островов». Это я сейчас тысяча островов. А юность-то ушла, вдруг подумал он, глядя на себя в зеркале, который думал, что юность ушла, и вдруг вспомнил, что в кармане лежит что-то ва…

В дверь забарабанили.

– Мы закрываемся! – официантка.

И голос Василия:

– Саш, тебя одного все…

…улице Василий сказал, что надо вызвать такси через Яндекс, а Жора говорил, что Яндекс скатился, да ещё большой спрос. А Василий сказал, надо просто подождать, и цена упадёт, так всегда, если зайти в приложение через десять минут.

А Вероника ёжилась в пальто, и дуло с канала, а Жора накинул ей куртку на плечи. А Василий открыл приложение, а цена выросла. А Олег кричал: протестую! – видимо, самому ветру – и сказал, что поймает так, и выбежал на проезжую часть, поскользнулся, упал на спину и долго лежал и кричал «протестую» в бледные звёзды, а Василий пытался поднять, его – тихо-тихо! А Олег причитал, Питер потерял свой дух, даже звёзд не видать, вот раньше был Пи…

А Даль стоял с Аней, то есть, Юлей под локоть, и думал, может, приобнять её, а Жора сказал, белый Хёндай Солярис 228, две минуты, и взял Веронику под локоть. А Василий подмигнул и сунул Саше джоинт. А Даль затянулся разок и отошёл к каналу, подышать «ледяным питерским ветром», как кричал ему вслед Олег. А Саша смотрел на ремонтные работы рядом с оградой: разобрали брусчатку, и ядовито-жёлтый знак человечка с лопатой, и малиновые лампы на пластиковых блоках – нелепая современность врезалась в ландшафт. Уже кричат. А так хочется постоять над каналом, не думая про то, что там в кармане. А помнишь, Саш, как мы ездили на первый концерт с «Зёрнами» в Питер? И так же напились, и шли после концерта вдоль Грибоедова? И орали с Максом Эдуарда Сурового на всю улицу. А потом я перебежал к ограде – чёрное кружево, как чокер на её шее – и швырнул из кармана мелочь, целую горсть – вот так, как сейчас, не глядя! – а там было неожиданно много, рублей 70 – всплеск! И, оказалось, что я тогда и ключи от московской квартиры выкинул. Выкинул, чтобы вернуться, мелочь, ключи, и то, что было в кармане сейчас, не глядя – выкинул. Всплеск. А мне уже кричат, белый Солярис 228…

Таксист сказал, все не поместятся. А толстый Жора предложил взять кого-нить на колени. Например, Веронику. А Вероника говорила, давайте вызовем ещё, она замёрзла. А Василий говорил, давайте как-нибудь влезем, а если оштрафуют, он лично заплатит, а толстый Жора предлагал ехать на Думскую, а Олег кричал, Думская уже не та. А таксист нервничал и говорил, я сейчас уеду, а Жора говорил таксисту, никуда ты не уедешь, и они чуть не подрались.

И Василий кричал, хватит-хватит, а Олег кричал, у нас есть победитель таксистов, а Даль улыбался и сажал Юлю, то есть, Аню на заднее, и Вероника села рядом, а Василий спереди, а Жора заказал себе другое. А Даль сказал, поехали уже к Василию, и взял тихонько Аню за руку.

И пока мы ехали в такси, Даль сказал, что его может укачать на заднем. А Василий совал ему жвачку с переднего сидения. А Вероника тоже порывалась дать леденец, но вынуждена была отпихивать пьяного Олега, который кричал, что лучшее средство от тошноты, это поцелуй. И Даль сказал, лучше – выпить, и улыбнулся Юле, то есть, Ане, и она улыбалась в ответ, и вдруг они поцеловались с Аней, то есть, Юлей, то есть, как её звали, но точно не с Вероникой. И все примолкли, и только пело радио «Ну и что же здесь кри-ми-наль-ного-о-о-о-о-о!!!». И Вероника хотела отвернуться, но рядом был Олег, и Вероника смотрела в телефон, и её укачало. И потом такси два раза останавливалось, чтобы Олег и Вероника вышли поблевать, так удивительно одновременно. А Даль целовался с Аней, и губы были мягкие-мягкие, и чёлка, и каре, и в кармане…

…орали на пару с таксистом, «то-о-олько! Рюмка! водки! на столе!» и таксист всё смеялся, а Василий совал ему джоинт, а Олег кричал, что Василий – Тарантино, и они в «Доказательство смерти».

И дул ветер с канала, и он стоял спиной к ней, закрывая её как летучая мышь – полами пальто, пока она притаилась в каменной выемке за спиной. И тихое журчание, и прямо под ногами извивалась струйка, и вот-вот должна была задеть кеды. А он смотрел на это с такой щемящей нежностью, и вспомнил, как держал волосы бывшей жене, когда она пришла пьяная, такая пьяная, что уснула в такси, и она перепутала подъезд и стояла, покачиваясь, у дома напротив, и он кое-как нашёл её и повёл – тяжёлую, ретивую, пьянющую – обтерев собой и ей все стены в подъезде, и она всё шипела ему – я в гавно-о-о! ма-а-алы-ы-ш-ш!…Я хочу гря-я-я-з-з-и! – и пыталась стянуть с него штаны, и потом он держал ей волосы в туалете, и прилаживал – шатающуюся от стенки к стенке – к отверстию унитаза, и она снова пыталась его раздеть, но неожиданно уснула, и я отнёс её в постель, такую родную, тёплую, нелепую, как сейчас эта струйка под ногами, что уже намочила кеду, вот чёрт! А Олег целуется с Вероникой на фоне канала, куда они на пару блевали минуту назад, а в кармане так пусто, пусто…

На кухне Василий сказал, что надо всем заварить его особенный чай, но почему-то стал заваривать огромный бонг, а Вероника сказала, да-да, хватит пить. А Олег дрых где-то в комнате, а Жора не приехал, а Юля, то есть, Аня, сидела сбоку и они держались за руку. И Саша вспомнил, как одноклассница Танька на уроках литературы в 11-м классе держала его за член сквозь немодные джинсы в обтяг, а он всё пытался залезть ей рукой под юбку, а Танька была своя в доску, и они делали это на первой парте третьего ряда, но больше ничего не было, просто изучали друг друга наощупь, обсуждали, что они ещё девственники, и у неё был парень, и как-то она даже приходила отксерить что-то к Саше домой, но он не посмел ничего сделать. А на уроках, при учителе – они тайком трогали друг друга под партой, и Танька всё говорила, какой у Саши твёрдый член, и не давала коснуться себя там – ты чё, я закричу – а Дашенька, в которую Саша был влюблён полгода назад и не разговаривал весь 11-й класс – сидела сзади и видела всё, и Саша думал, что он так мстит ей за это, но Дашенька после смотрела на него как на извращенца, и тут Саша заметил, что рассказывает это вслух, и все примолкли, и Танька, то есть Аня, то есть, Юля, убрала руку. А Вероника, наоборот, смотрела с томным пониманием.

А потом склейка, и все уже пили чай, и снова покурили по кругу, и Василий спорил через стол с Аней сколько надо отдать ментам, если примут, 20 или 50, и чем раньше отдать, тем меньше выйдет. А Аня говорила, что 20 это было раньше, а сейчас другие расценки, а Саша вёл через стол ненужный разговор с Вероникой про Кастанеду, и выход из тела, и астральные путешествия, и два диалога шли через стол, как перекрёсток в Индии, и слова сшибались, как машины в «Доказательство смерти». И Тарантино-Василий предложил попперсов, чтобы вообще улететь.

И Юля сказала давай, но сказала так, что лучше и не надо: мол, чё ты, давай, раз уж пошёл во все тяжкие, и решил променять меня, едущую за тобой из города в город, а я тебе столько дала, Саш, ты не помнишь меня, это я, а не Танька сидела с тобой за одной партой, и трогала твой такой твёрдый, это я, а не Дашенька смотрела с парты сзади, это я, Саша, ты не помнишь меня, джинсовка-чёлка-чокер, я была в каждом городе – на каждом концерте, и ты променяешь меня на попперс, ну давай! Точнее, она сказала просто – давай. И Саша покурил и занюхал попперса. И улетел, словно выехал на встречку, как каскадёр Майк, врезался в кухню на полном ходу, лоб в лоб, и это уже даже был и не он, пульс в висках а может Василий с утиным лицом тарантино крутило квартиру картину и смуглая нога, как самое прекрасное и женское, падала и шлёпалась по шоссе…

… целовались в коридоре, и прошли в одну из бесчисленных спален этой питерской квартиры, роняя вещи, джинсовка, и запах духов, «Ультрафиолет», как у Дашеньки в 11-м классе, и футболка с Oasis, и такая гладкая кожа, чокер, острая грудь, ниже, пупок, джинсы, ноги, и так горячо, и она смотрела на него так преданно и по-детски, словно во встречные, вспыхнувшие фары, старше его на тысячу лет, зная всё наперёд, но всё же надеясь, что может этот сделает всё по-другому – и пальцами аккуратно – может, этот увидит в ней то, что она давала всем, выводя на сцену – губами вдоль шеи и ниже – может этот разглядит в ней нечто большее, чем просто пизду, сиськи, жопу, подругу, жену – точки сосков – может этот сможет прикоснуться к, она смотрела так преданно и так не как все до этого, что он подумал, нет, он не может сделать. Тогда он не будет отличаться от других, и понимая, что будет точно таким же, он сделал это, а может это был не он, а я, я сделал это на полном ходу, лоб в лоб, доказательство смерти.

И только сделав, вспомнил, что где-то в джинсах лежит квадратик фольги, с кругом латекса, так и не раскрытый. А выброшенный тест – уже не лежит. И он впадал в неё, как впадали все, он впадал в неё, и эти часы до полудня в пустой квартире и солнце наискосок, и он впадал в неё, и латте в кофейне на Новослободской, и белоснежные пластыри на щиколотках официантки, словно часть формы, и он впадал в неё, и велосипедная дорога в июне после ливня, запах лип, и он впадал в неё, и свечи в Непале, круговорот монахов вдоль ступы, и он впадал в неё, летний лагерь, волейбольная площадка в пятнах света, и он впадал, и это видео на Ютубе – сравнение планет и звёзд, когда ты такой маленький, а всё большое, и снова маленький, а всё большое и громкое, и вдруг тихое-тихое, тихий час в детском саду, жар, и мамина рука, холодная тряпка на лбу, и снова громкое-громкое-громкое Бетельгейзе Пятно Эридана, и только прыгает оторванная смуглая нога по шоссе, а я такой маленький, и взрыв, но кончил будто в километре от себя, как когда первый раз маструбировал после Випассаны в душе у Алины на хате, и потом пожалел, никакого кайфа, а тест, что был в баре, я выкинул в канал, когда ждали такси, выкинул, не посмотрев, и он отрубился.

Саша продрал глаза. Часы на стене явили четыре. Голова пульсировала. Во рту был привкус металла. Хмурое небо в линиях проводов, мансарда напротив. Квартира Василия. Саша аккуратно приподнялся. Постель пустая, смятая. Лёгкий запах духов. «Ультрафиолет».

Саша медленно спустил ноги на пол, и всерьёз опасаясь инсульта, двинулся к туалету. Всё плавало и ходило. Пришлось приложить усилия, пока он сводил бесконечную струю с горловиной унитаза – ориентировался скорее на бульканье. Сразу после этого он сел, и его вырвало. Смыл. И ещё раз. И ещё раз. И ещё. До горькой желчи во рту. Свет постоянно выключался. В туалете стоял датчик движения, но что-то сбилось в настройках. И чтобы его зажечь, приходилось раз в десять секунд шевелиться, скидывать с себя тьму, как чью-то чёрную ладонь. Саша утёр рот и посмотрел в отверстие унитаза. Отверстие по форме напоминала перевёрнутую геометку. Вот и зачекинился, усмехнулся Саша. Долго сидел, прислонясь вспотевшим затылком к кафелю стены. Темнота. Шевельнулся. Щёлк – свет. Из круглого рта стиралки высовывалось неопрятное тряпьё. Рубашка Василия, носок. Сидеть бы так вечно. Темнота.

На кухне долго пытался понять, как сварить кофе, заново подбирая функции к предметам, тупил над туркой, плитой, спичками. Подолгу зависал в одной минуте, находя себя спустя целых пять. Сейчас бы не на поезд собираться, а залипнуть в интернете, не делать ничего важного. Кухня была медленной, неповоротливой. В голове размывался список вещей, которые надо собрать в Москву. Паспорт, телефон (Алина!), сделать скрин билетов, деньги, гитара, провода, что-то из одежды. Что-то из списка постоянно выпадало за край. Ладно, сначала завтрак и кофе, думал Саша, но думал уже так пятый раз, застряв в кухонной петле минут на тридцать. Поезд в семь с лишним, ещё такси же вызывать, господи. Саша умылся водой, попытался собрать кухню во что-то осмысленное. Бонг с потемневшей водой, чашки, бокалы, пепел, торт, они же вчера ещё торт жрали!

Саша поймал себя на мысли, что минуту смотрит на нарисованный уголок на уголке коробки с молоком – мол, отогните здесь – и не может выйти из ступора от этой тавтологии пространства.

Так! Саша побежал искать телефон. Нашёл с первой попытки, в кармане пальто. Конечно, разряжен в ноль. В темноте прихожей наткнулся на свои кеды. Чёрт, тусил в концертной обуви. Потом вспомнил струйку, нежность, бесконечное впадение, пустоту кармана… Блядь. Алина меня убьёт. Всё равно это надо кончать. Блядь, я же не надел. Чёрт-чёрт.

Россыпь мелких иголок в лицо, жар в живот.

Минуту спустя он пил кофе у окна, с телефоном на зарядке, дрыгал ногой, ожидая, когда проклятое яблоко сменится заставкой. Прямо внизу, напротив Саша увидел аптеку, обжёгся кофе. Телефон загрузился. Сообщения. Посыпались сверху. Алина. Так, понятно, ничего страшного, вроде не паниковала. Ага. Ага. Ей написали, что мы тусили. А что ещё ей сказали? И кто был вчера? Василий. Он видел. Но Василий поймёт, неглуп. Олег. Он был в говно, но он то ещё трепло. Надеюсь, когда мы сосались с Аней (?) в такси, он уже был в ноль и не запомнил. Но так себе надежда. Вероника эта… Чёрт. Клеилась весь вечер, воняла своим собачьим айкосом. Ох. А она всё видела. И уже проблевалась к тому моменту. Ладно. Я сам хотел закончить всё это. Надо просто раньше сказать Алине, чтобы не было предательства. Так, прости, что не написал, загуляли! У меня всё в порядке. Ты как?

Саша глотнул кофе с крошками зёрен, телефон вздрогнул, Саша облился.

Всё нормально! Ты чего пропал?! Я беспокоилась! У меня для тебя новость. Приедешь, расскажу.

Ох. Новости это я прям не люблю. Но если бы меня спалили, не писала бы так. А где все-то? Саша набрал Василию. Тот сбросил.

СМС – привет, не могу! Я тебя закрыл, ссори! Буду через полчаса, отвезу на вокзал!

Ок! А где все-то?

Так под утро разъехались. Ты обрубился, а потом Олег встал, начал дебоширить, я всех погнал.

А. И все уехали с утра?

Ну да! А кто все – Вероника, да Олег

А.

Погодь. А как же эта.

Кто?

Ну девочка была со мной. Юля.

Юля?