Спаситель

– А что с имамом? – осторожно поинтересовался Нант, понимая, что приказ они не выполнили.

– Если им нужен имам, то пусть пошлют за ним эту надушенную шлюху, в дорогом костюме, что рассказывала нам о долге и о том, как важно не говорить людям правду о теракте! – выругался Лефош.

В машине повисла угрюмая тишина. Жан, образцовый офицер, никогда не обсуждал приказы и уж тем более не позволял делать этого подчиненным. И вдруг такая откровенная крамола; сложно сказать, что больше удивило спецотряд: засада или слова командира.

Двигаясь по улицам Парижа, жандармы погружались в неумолимо надвигавшуюся ночь. Всюду чувствовалась нервная суета, невидимая неподготовленному глазу. Город напряженно готовился к безумию, что вот-вот разразится. Казалось, ночные звери притаились во тьме его трущоб и ждут своего часа, часа кровавого пира.

Зажглись первые фонари, осветившие сумерки. Обычно это придавало улицам оттенок интимной романтики. Сейчас лишь подчеркивало зловещую неизбежность предстоящего. У сидящих в машине жандармов возникло лишь одно желание – скорее добраться в участок, к своим.

Когда они прибыли, Лефош не пошел к начальству доложить о произошедшем. Он собрал в кабинете свой отряд и с угрюмым видом произнес:

– Парни, после всего, что случилось в последнее время, я не вправе вам приказывать. Мы знаем друг друга не первый год, и я верю вам, как себе. Нант, если бы не ты, мы все, скорей всего, погибли бы в этом переулке, – обратился он к сослуживцу.

– Не важно, что нам скажут завтра наши командиры! Они не пойдут на улицу и не встретятся лицом к лицу с тем, что там сейчас будет происходить. Хотя произойдет это в том числе и по их вине. А потому я не приказываю вам, я вас прошу: что бы ни произошло, останьтесь в живых. Вернитесь к своим семьям утром, а все остальное будет потом.

И грянула ночь – в десятках крупных городов Европы орды молодых людей, презрев закон и перспективы на жизнь, бросились убивать друг друга. Размах происходящего был огромен. Улицы накрыло слезоточивым туманом. Резиновые пули и водометы схлестнулись с арматурой, камнями и коктейлями Молотова.

Европа заполыхала кострами ночного побоища, ожесточение нарастало, словно лавина. Рукопашные бои все чаще обходились без участия полиции, правоохранителей просто не хватало. И там, где государство не успевало, в ходу был лишь один принцип – кто не может первым нанести удар, первым его получит! Расклад сил был явно не в пользу закона и порядка. По существу, к середине ночи полиция могла охранять лишь саму себя, и то без особого успеха.

В бушующем океане хаоса спасение утопающих было, безусловно, делом рук самих утопающих. Но беда изнеженных цивилизацией европейцев была в том, что они слишком долго занимались любовью, а не войной. Единственной силой, способной дать бой, была та, что всеми способами вытравливалась из сознания добропорядочного гражданина; футбольные фанаты и группировки различных отвратительных интеллигентному гражданину течений – вот кто мог за себя постоять.

Однако цивилизованная немощь наблюдалась далеко не везде. На удивление подготовленными оказались в Германии. Словно предки, восставшие из небытия, вновь возродили древний Орден тевтонов, заставив немецких маргиналов стать организованной силой. Они держали строй, не разбегались и не сваливались в кучу при встрече с врагом.

Еще до начала основных событий группа из трехсот человек, словно из ниоткуда, появилась в одном из неблагополучных районов Берлина. Они были облачены в черное, и в действиях их прослеживалась та же строгость, что и во внешнем виде.

– Убэ, мы на месте, – доложил по телефону высокий мужчина, облаченный в черное.

– Начинайте, вы знаете, что делать! – отозвался голос в трубке телефона.

Звонивший осмотрелся и, вдохнув полной грудью, нажал на рассылку сообщения с адресами и именами целей. Группами по двадцать, как «черные муравьи», они разошлись по каменному лесу. Вооруженные холодным оружием и травматическими пистолетами, переделанными под боевые, они безупречно выполняли поставленные задачи. Наркоторговцы и одиозные представители местных банд уничтожались машинально. Район был захвачен молниеносно, в лучших традициях блицкрига.

Место, куда боялась заходить полиция из-за невозможности применения мер, адекватных обстановке, стало заповедником этнической преступности. Подобно плесени, она заполонила все доступное пространство. Местные, желая дешевой славы, прозвали район Тортуга. Охраняемые словно редкие звери, представители этой отвратительной фауны вместе с потерей страха потеряли и чувство меры.

Привыкшие к бездействию власти местные жители были деморализованы скоростью и решительностью, с которой им пришлось столкнуться на этот раз. Грозные бандиты, соперничавшие между собой в насилии и стяжательстве, просто не успели оказать сопротивление. Сплоченные банды, каждый участник которых верил в братство и силу единения, рассеялись, как пыль, под напором урагана. Убедившись в достижении ожидаемого эффекта, люди в черных одеждах растворились столь же организованно и неожиданно, как и появились, оставив слезы и страх.

Начало было положено, новость о нападении уже разлетелась по Берлину, и теперь единственное средство убеждения – грубая сила. Любой, кто вышел на улицу после произошедшего, не мог рассчитывать на диалог с применением разумных доводов и аргументов.

Заявляя о своем присутствии, черные муравьи появлялись и исчезали в тех местах, где презрение к немцам уже стало традицией. На зданиях уцелели вывески только на языке их предков, остальные уничтожались вместе с помещениями. Их не интересовало мародерство и нажива, они очищали свою землю.

В тех местах, где нежелательные элементы отсутствовали или были успешно нейтрализованы органами правопорядка, ничего не мешало показать неверным силу веры. Довольно быстро стало очевидным, что буйные пользователи социальных сетей могут устоять перед молодой исламской волной только там, где их разделяла полиция. Слабостью своей они подтверждали притязания оппонентов на право владеть и распоряжаться. Всевышний создал всю землю для праведных, а значит, безбожники должны подчиниться или исчезнуть.

И в этом кровавом угаре ни одна из сторон не задумывалась об истинном смысле благородных порывов. Достаточно было слабых, что не могли дать отпор. Никого не интересовала судьба владельца магазина или мнение убитого бедолаги, попавшего под руку; если он не в твоем строю, то это добыча. В борьбе за священные идеалы пылкие сердца, рвущиеся на вершину духовного и морального совершенства, не сомневаясь, бросились в бездну дикости.

Почти в каждом крупном городе Европы произошла своя трагедия, и теперь на видео появились сюжеты, куда кровожадней напавшего на подростка Швальдера. Борьба между возможностью некоторых и жаждой всех прочих получила энергию молодых, не знающих горечи потерь. После того, как неравнодушные защитили свободу с одной стороны и святость традиций с другой, поводов для вражды стало несравненно больше.

Утро осело пеплом на улицы европейских городов, и рассвет обнажил достижения ночи. Разгромленные витрины магазинов зияли дырами темных помещений. Сожженные машины и кучи мусора захламили места комфортного проживания. Казалось, будто вчерашний вихрь эмоций, беспощадный и неумолимо громкий, внезапно онемел. Зверь, взбесившийся ночью и громивший все на своем пути, выдохся с первыми проблесками зари. Ему нужно было перевести дух, осмотреться по сторонам из глубины укромных кварталов.

В рассветном затишье араб и его друг Билал с первыми лучами солнца направились на вокзал, успеть на ранний рейс до Берлина. Проезжая разоренные улицы, араб беспокоился о предстоящей поездке: вдруг вокзал окажется в таком же состоянии, или пути повреждены. Но опасения его были напрасны. Они сели в удобные кресла и со скоростью гоночного авто направились в столицу Германии.

Сам Швальдер, чей порыв благородства послужил запалом к пороховой бочке повсеместной неприязни, напился и лег спать. В мире, где информация была буквально осязаема и зачастую определяла ход событий, Швальдер ничего не знал!

Проснулся Ганс от тяжелого, болезненного похмелья, все жизненные силы ушли из организма вместе с жидкостью. Жуткая головная боль – единственная причина, по которой Швальдер попытался открыть глаза. И пусть глаза открыть не удалось, добраться до холодильника было необходимо. Спасительный оазис холода и, возможно, пива, был так близок, но как труден путь до него.

Ганс практически на ощупь направился к спасению на кухне. Врезаясь в каждое препятствие на своем пути, он отважно продолжал идти к заветной цели. И, наконец, вот она, ручка на двери холодильника, открыв который он ощутил прилив холодной бодрости. Прохлада позволила на мгновение приоткрыть глаза и увидеть содержимое. Пива, конечно, не было, да и как ему быть: окажись оно в нужном месте в нужное время, это был бы мир сказок и сбывшихся желаний, а не наше убогое бытие. Обессиленный Швальдер с отчаяньем рухнул на стул, теперь ему предстоял поход в магазин, расположенный напротив его дома.

В дверь постучали. Это сильно усложняло ситуацию по двум причинам: во-первых, Швальдер категорически не желал никого видеть, а во-вторых, он категорически не понимал, где взять сил и добраться до двери. Стучали все настойчивее, было понятно, что придется открыть или позорно притворится отсутствующим. Позора за последнюю неделю было достаточно, и Ганс, преодолевая самого себя, побрел по направлению к двери.

Как только он открыл замок, перед хозяином предстали два огромных кавказца. Длинные бороды придавали гостям особенно грозный вид. Швальдер получив удар ногой в грудь, залетел в комнату. Лежа на полу, он отчетливо осознал, что никакого сопротивления оказать не может, не может даже кричать.

Вдруг в коридоре за дверью раздались выстрелы, крики и грязные ругательства. Ганс узнал знакомый голос – на пороге возник Убэ и двое его спутников, что вчера столь любезно оставили ему пиво.

– С добрым утром, солдат! Извини, что без приглашения, но мы тут проходили мимо и решили: а почему бы нам не навестить старого друга. Надеюсь, ты не против?

– Твою мать, не думал, что буду рад тебя видеть, – прохрипел Ганс. – Но все-таки спасибо за помощь, эти уроды прикончили бы меня в собственном доме. Позорная и нелепая смерть – быть убитым с похмелья, – благодарил Швальдер, еле шевеля языком, прилипающим к небу.

– Не бойся, солдат, сегодня ты не умрешь ни от рук этих уродов, ни от похмелья, – ухмыльнулся Убэ.

– А что вы будете делать с трупами? – спросил хозяин квартиры, поднимаясь с пола.

– Нет никаких трупов, мы не идиоты, стреляли из травматических пистолетов, – успокоил его Убэ.

Ганс прилип к стулу, с которого ему так не хотелось вставать, и почувствовал стремление к жизни. Единственное, чего ему недоставало для полноценного бытия, это избавиться от похмелья.

– Нам с тобой стоит прогуляться, уверен, тебе станет легче, – сказал Убэ.

Швальдер не стал капризничать и согласился на поход, но только после душа. Улица встретила угрюмой разрухой, оставшейся от ночных беспорядков. Все вокруг казалось чужим, неестественным, словно они попали в параллельный мир.

– Что произошло? Снова забастовка, или ваши друзья вышли на митинг? – спросил озадаченный Ганс.

– Да, брат, ты действительно умеешь пить! – расхохотался один из спутников Убэ. – Как-нибудь проверим, кто больше может выпить пива. Кстати, я Ролло, а это Медведь.

Оба оказались вполне сносными собеседниками и довольно неглупыми ребятами, хотя и со специфическими взглядами на жизнь. Они разговорились, и интересный спор замаскировал прогулку среди сожженных машин и разбитых витрин под увлекательную беседу на воздухе.

– Мы почти пришли, – напомнил о себе молчавший Убэ. – Давай только зайдем в магазин подарков: невежливо ходить в гости с пустыми руками!

В магазине напротив они купили плюшевого мишку розового цвета. Швальдеру показалось это забавным: здоровенные мужики, только что участвовавшие в перестрелке, покупают мягкую игрушку.

Они свернули на тихую уютную улочку; ухоженные дома и привычная чистота резко контрастировали с общим видом города. Здесь волнений точно не проходило, все было так, как должно быть – аккуратно и со вкусом.

Убэ остановился возле одного из таких домов и, повернувшись к Гансу, протянул ему игрушку:

– Я хочу, чтобы ты подарил его.

Швальдер заподозрил подвох, но аргументов для отказа не было, и пришлось согласиться.

Двери открыла молодая женщина, ее лицо выражало невыносимую скорбь, с которой она отчаянно боролась.

– Здравствуй, Ингрет, – улыбнулся Убэ.