Игра знамёнами. Часть вторая: «Крамола небесная»

– Дело не в том, воевода! – поспешно перебил Волченя грозного воителя – Просто место тут – больно уж удобное для засады!

Он указал Шебарше сначала на устье балки, а потом на начало тропы, и вкратце поведал ему, куда они ведут.

– Я просто подумал, что Лутоня, возможно, захочет отомстить – подытожил он свою речь – Если не княжичу, то мне – точно! А здесь – последнее место, где это возможно.

– Почему последнее? – удивился витязь.

Путник широко развёл руки в стороны.

– Потому что мы на самом рубеже большого Ополья, воевода! Эту вот узину преодолеем – он ткнул пальцем в сторону прохода между рекой и яром – И окажемся на здоровенном лугу – три дня пути в любую сторону! Там деревья если и есть, то только мелкие гайки – укрыться негде!

Шебарша призадумался.

Ненадолго.

– Я тебя услышал, Волченя – наконец ответил он. – Возвращайся в лагерь. Я прослежу, чтобы на тебя никто не покусился.

В его голосе сквозила насмешка.

Но обижаться на этого мужа было бесполезно. Тем более что на обиженных, как известно – хворост возят.

В стане за время его отсутствия почти ничего не изменилось. За исключением того, что мясо, судя по одуряющему запаху, было уже почти готово. Желудок зверя сжался, буквально заурчав от боли, а рот, помимо воли хозяина, наполнился слюной.

А ну её – эту волчью гордость!

Путник подошёл к костру, едва не растолкав обступивших его отроков, извлёк из ножен недавно вернувшийся к нему клинок и откромсал изрядный кус от задней ноги косули.

А потом с жадностью вонзил в него зубы.

М-м-м, скусна-а-а!

Не дававшее покоя брюхо снова заурчало.

На этот раз от удовольствия.

Солнце тем временем скрылось за кромкой леса, окрасив её на прощание багряными тонами.

А-а-а – будь что будет!

Махнув рукой на все подозрения и переживания, Волченя выбрал себе уголок поудобнее, где трава была помягче, подстелил под голову седло, снятое отроками с его жеребца, завернулся в попону и мгновенно погрузился в глубокий сон безо всяких сновидений.

Благо, его-то в дозор уж точно не поставят.

Ночь, на удивление, прошла спокойно. Во всяком случае, чувствительный ко всякого рода подозрительным шумам, лесной зверь ни разу даже не пошевелился.

Поднявшись же с первыми утренними лучами, Волченя чувствовал себя на диво свежим и отдохнувшим.

Сладко потянувшись, он разогнулся словно хорошо натянутый боевой лук.

Ух-х-х, ядрёна сиська!

Одновременно с хищником пробудился и весь лагерь.

Сборы в дорогу у маленького отряда много времени не заняли. Меньше чем за полчаса стан был собран, и кавалькада тронулась в путь.

Путник уже привычно занял место в её голове – рядом с княжичем. Тот хмуро молчал, покусывая губу, всем своим видом давая понять, что не расположен к разговорам.

Ничего – день в дороге длинный – сам речь заведёт, как пить дать.

Группа всадников неспешно проследовала через узину, вдоль обрывистого яра, настолько близко подступавшего к урезу воды, так что проехать через неё можно было только цепочкой по одному.

Самое удобное место для засады!

Повинуясь звериному чувству опасности, Волченя вскинул голову вверх. К той нише, откуда на них напали в прошлый раз, сразу побив стрелами и сулицами половину отряда.

Ему самому на память о том дне остался рваный шрам на плече – след от прошедшего вскользь срезня.

И сейчас на той нише были люди.

Целых полдюжины.

Вот только уже не живые, а мёртвые.

Причём смерть пришла к ним в каком-то странном виде. Все шестеро были насажены на копья, только каждый из них – разной частью тела. Один животом, другой грудью, третий выей, четвёртый и вовсе – гузном. Словно тот, кто их умертвил, обладал каким-то странноватым чувством юмора.

Но при этом и недюжинной воинской сноровкой.

Так что вариантов было не так уж много.

Волченя пристально посмотрел в лицо воеводы.

Оно было невозмутимо. Только уголок губ предательски кривился в усмешке.

«Я всё равно слежу за тобой, парень» – сказали его глаза.

Окрестности большого озера

Обнажённые тела подпрыгивали в танце, припадая то на левую, то на правую ногу, придерживаясь странного, им одного ведомого ритма. Высокие и низкие, стройные, и со складками кожи на боках и животе. В воздух взвивались длинные распущенные волосы – кудрявые и прямые, струящиеся по ветру и подобные комкам пакли. Большей частью они имели светлые оттенки – от золотистого до пепельно-седого. Лишь в двух-трёх местах они были темнее или отдавали рыжиной.

Вместе с хозяйками скакали и их груди. Огромное количество. Никак не меньше сотни. Большие и маленькие. Крепкие, и отвисшие едва ли не до пупа. С едва заметными розовыми сосками у девок, и с огромными бурыми – едва не в половину сиськи – у жён постарше.

Ни разу в жизни не видевший больше одной пары грудей зараз, сейчас лесной зверь буквально не мог оторвать глаз от такого зрелища. В районе развилки ощущалось приятное шевеление.

Жаль только, лица этих прелестниц нельзя было толком разглядеть – они скрывались под толстыми слоями краски. Девки и юницы были размалёваны алой мареной, молодки – охряным шафраном, жёны постарше – лазурной вайдой. Последние скакали на месте, составляя почти недвижный круг в центре пляски. Первые и вторые, также беспрерывно подпрыгивая, вели вокруг них два хоровода – один поменьше, другой побольше. Причём внутренний двигался посолонь, а внешний – против.

Всё это создавало несколько жутковатое ощущение. Чего уж там – когда он только увидел всё происходящее, первым порывом было бежать отсюда со всех ног! Уж больно похоже было то, что здесь творилось, на один зловещий обряд, о котором ещё молодому волку когда-то рассказывала его мать.

В старые времена, когда люди поклонялись совсем другим богам, тёмным и мрачным, которые ничуть не облегчали их жизнь, а наоборот – делали её невыносимой, существовал такой обычай: если приходило в какую весь или городище моровое поветрие, уносившие скотину, или детей, все жёны, из тех, кто уже мог родить, уходили из поселения. Потом, собравшись в только им одним ведомом потаённом месте, они раздевались донага, мазали лица краской и вгоняли себя в транс ритуальным танцем. После чего толпой впрягались в один большой плуг. Им они опахивали по кругу свою весь, преграждая дорогу мору.