Игра знамёнами. Часть первая: «Крамола земная»

Две конные лавины столкнулись с оглушительным лязгом, поглотившим ненадолго все остальные звуки.

А потом пошла рубка! Да такая, что только душа радовалась. От звона, с которым сталкивалось между собой копья, мечи и топоры закладывало уши. Полочане бились доблестно. Но – как известно – чем сильнее враг, тем слаще победа над ним. Полуденное войско медленно, но верно отжимало противника к той самой небольшой ложбине, где он только что растрепал кметей Бакуни.

Наконец вражеский отряд оказался зажат между двух отрогов.

Теперь у него было два выхода – либо тот, которым он сюда попал – правда, для этого нужно было пробиться через ряды двукратно превосходящего противника, либо через узину, куда они загнали остатки лёгкой полусотни. Где сейчас должен был находиться сам Бакуня и, по крайней мере, три десятка его людей.

Там – согласно плану – ему надо было держаться до последнего.

А пока оба длинника подались назад. Между ними образовалось свободное пространство, шириной примерно в пару саженей.

Наступило затишье.

Это было самое подходящее время для начала переговоров о сдаче в полон.

И тут, когда Святослав уже формулировал в голове условия, которые он собирался предложить полочанам, за спиной вдруг раздался протяжный волчий вой.

Он звучал настолько злобно и торжествующе, что по спине у среднего Соколовича поползли мурашки.

До последнего не желая верить в происходящее, князь медленно повернул голову в сторону веси.

Там творилось неладное.

Её снова брали штурмом.

Точнее уже взяли.

Улицы поселения заполонили всадники.

Много всадников – на глаз не меньше двух сотен.

Эти вои атаковали капище, где держали Дуная. Там уже кипела ярая сеча.

Над головами нападавших трепыхались два стяга. На одном из них был изображён пень, из которого торчал кинжал с сидящим на его крестовине соколом. На другом – рыжий лесной волк, пытающийся ухватить зубами в прыжке ещё одного тризуба.

И над всем этим в хмуром зимнем небе продолжал свой странный полёт необычно большой аспидно-чёрный ворон.

Земляной змей! Похоже, дело всё-таки пошло не совсем так как, планировалось.

Точнее совсем не так.

Полочанский князь снова всех перехитрил!

Зима перед распутицей. Берег реки Ушачьей

Если сеча на Неспанке не заслуживала называться славной, то приснопамятную засаду в Пустых холмах смело можно было назвать и вовсе бесславным предприятием.

Воистину, если боги хотят наказать человека, они в первую голову лишают его удачи.

Чем же он таким перед ними провинился? Кому из них не угодил?

Жертвы всегда приносил в положенное время. На каждый праздник Хорсу дарил барана, Велесу – ягнёнка, Макоши – петуха, великой троице: небесному отцу Сварогу, сыну его Перуну и вездесущему духу Свентовиту, озаряющему своими незримыми лучами всё живое – целого быка. Даже злому Чернобогу, которому этого, по-хорошему, делать не следовало бы – закапывал чёрную кошку. И даже новым богам, в коих, откровенно говоря, не очень-то верил, ставил в их капищах жертвенные свечи.

Так нет же – земляной змей! – проклятый полочанский князь снова откуда-то проведал о планах Соколовичей. Хитро организованная комбинация провалилась, и все многодневные усилия пошли под хвост коню. А рыжий волк не только не попался в их западню – он успешно реализовал собственный план – вызволил Дуная, скрытно проведя своих воев по неизвестному противнику проходу в долину.

Что это – снова ворожба, или ему помогли какие-то неизвестные боги? Это что же надо было, чтобы его поймать – деревьям жертвы приносить, – как дикие лесовики?

Или просто удача Всеслава сильнее?

О таком думать не хотелось.

Святослав зло пришпорил гнедого, понукая его ехать быстрее. Тот то и дело опасливо косился налево и с большой осторожностью ставил копыта на ненадёжную смесь грунта и подтаявшего снега, по которой вёз князя. От чего заметно страдала скорость передвижения.

Князю же сейчас было не до конских страхов – ему дорог был каждый час.

– А ну наддай, волчья сыть! Земляному змею скормлю!

Какой аргумент оказался весомей – шпоры или угроза, осталось неясным, но гнедой действительно наддал. Правда, при этом не прекратил коситься на сторону. Кроме того, начал время от времени испуганно всхрапывать.

У ехавшего сзади Молчана таких проблем не возникало. Его буланый пёр по скользкому склону, словно тур во время гона, не выказывая ни малейших признаков неуверенности.

Прямо как его хозяин. Тот сохранял одинаковое выражение на лице в любой ситуации – хоть на пиру – каковые он, правда, не особо жаловал, хоть посреди лютой сечи.

Как и в том приснопамятном бою в Пустых холмах.

Святослав вспомнил, как бросив наседать на отряд прикрытия, который, как выяснилось, только отвлекал его внимание, он погнал гридней к той злополучной веси.

Однако рыжий волк всё рассчитал правильно.

Времени, понадобившегося Соколовичам, чтобы покинуть своё убежище, атаковать и потеснить полочан, прошедших в долину через главный проход, а затем развернуться и поскакать обратно, ему вполне хватило, чтобы ворваться в поселение, разметать не успевших сбить строй людей Вышаты, и увести оттуда Дуная.

Черноградский князь тогда обогнал всех гридней, даже Молчана, первым влетев на улицы веси. Однако врага там уже не было – только на снегу остывали многочисленные людские и конские следы.

Позже дружинники обыскали в Пустых холмах едва ли не каждую дырку, но так и не поняли, куда ушли полочане.

Всех воев Вышаты – из тех, кто там был, всеславовы мужи буквально изрубили в куски. Уцелел только Дубыня. Людей он организовать не успел, зато сумел прорваться сквозь вражьи ряды. Его впрочем, всеславовы вои не сильно-то и сдерживали, памятуя тяжёлую руку богатыря.

Спасся и сам набольший. Правда, таким способом, что будь он на его месте, Святослав предпочёл бы сдаться в полон. Либо с честью погибнуть.

Вышата тогда как раз решил прогуляться до отхожего места. Поэтому чудом не попался на глаза ни одному из полочан. Когда же он понял, что земляной змей уже раскрыл свои челюсти, чтобы сомкнуть зубы на его мудях, недолго думая сиганул в нужник.

Боярину «повезло» – не смотря на зимнюю пору, было довольно тепло, а его вои хорошо питались, оттого гадили часто и помногу. Поэтому свежих испражнений ему хватило с «головой». А для дыхания он находчиво приспособил ствол наскоро срезанной там же сухой былины.

То-то смеху было, когда его оттуда извлекали! Это даже как-то скрасило горечь от провала всего предприятия.

Набольшему долго никто не хотел подавать руку или даже ратовище копья – потом, мол, не отмоешь. Только когда он начал изрыгать самые чёрные проклятия, ему догадались протянуть вырванную из частокола жердь. А потом обратный выезд задержался ещё почти на полдня, оттого что боярину требовалось истопить баню и как следует вымыться. И всё равно он него ещё долго попахивало, и к старшему Малевичу старались не приближаться с подветренной стороны. Некоторые острословы утверждали, что аромат нужника сопровождает набольшего до сих пор.

Эти же шутники, к числу которых, насколько знал Святослав, в первую голову принадлежал Огура, придумали Вышате новое прозвище. Теперь большинство воев в полуденных дружинах за глаза называли его не иначе как Говнята.