Два брата

– Уж вы, пожалуйста, Николай Иванович, не подведите… Сами знаете!.. – говорит редактор, посылая рукопись в типографию. – На нас и то косо смотрят.

– А как подписка?.. Идет?

Николай задевает самое больное место. Сперва раздается подавленный вздох. На мрачное лицо редактора налегают тени.

– Плохо!.. – говорит он. – Уж я и не знаю, чего им надобно… Кажется, мы ведем газету порядочно, а между тем…

Николай уже раскаялся, что как-то машинально предложил этот вопрос. Пришлось выслушать длинные сетования и излияния желчи на колоссальный успех «Правдивого». Шесть тысяч одной розничной продажи!.. Публика на направление не очень-то обращает внимание!.. Редактор, однако, во всяком случае не опустит рук… Честная газета должна существовать. Он как-то глухо упомянул, что издание обеспечено до конца года, а там, быть может, и подписка пойдет лучше…

– Только уж вы, господа, оживите газету… помогите мне, и не слишком того… Помягче тон, помягче. Надо сообразоваться с условиями… Вон на днях Кривцов принес статью… Право, можно было подумать, что он из Аркадии приехал… И еще удивляется, что нельзя поместить… Эх, Николай Иванович, плохо, батюшка, плохо! – снова вздыхает редактор, довольный, что нашел жертву, которой он может излить жалобы.

Скверные дела «Пользы» наводили уныние на редактора, а он, в свою очередь, наводил уныние на сотрудников. Николай поспешил улизнуть из кабинета в редакционную комнату.

XXI

За длинным большим столом, покрытым зеленым сукном, с разбросанными на нем ворохами газет, сидели сотрудники… Николай обменялся рукопожатиями, собрал газеты, вооружился ножницами и стал пробегать внутренние известия, вырезывая подходящие.

– Что, много выудили? – обратился к Николаю сосед его справа, нервный господин с живыми бегающими глазами, отодвигая от себя газету и бросая быстрый взгляд на господина в очках, сидящего напротив и углубленного в чтение оригинала.

– Нет… ничего особенного…

– Интересная статья в «Nature» [78 - «Nature». – Предполагается, что Станюкович имел в виду французский журнал «La Nature», издающийся в Париже с 1873 года до настоящего времени.]… хотите прочесть? Опыт Шарко [79 - Шарко, Жан Мартен (1825-1893) – французский врач-невропатолог.]… Прочтите-ка вот это место.

Он подсунул тотчас же Николаю «Nature», но, не дожидаясь, пока он начнет, стал сам рассказывать об опытах, увлекся, перешел к другим опытам и, «волнуясь и спеша» [80 - …»волнуясь и спеша»… – нередко встречающаяся в произведениях Станюковича цитата из стихотворения Н.А.Некрасова «Памяти приятеля» (1853).], уже излагал свое собственное изобретение – усовершенствование микрофона [81 - …усовершенствование микрофона. – В 1878 году английский изобретатель Д.Юз сконструировал микрофон с угольным стержней. На протяжении последней трети XIX века конструкция была усовершенствована русскими изобретателями М.Махальским (1878) и др.]. Он говорил громко, с азартом, в то время как Николай наклеивал вырезки и надписывал сверху пером: «По известиям такой-то газеты» или «Такая-то газета сообщает». Николай слышал об изобретении уже в десятый раз и потому не особенно внимательно следил за речью соседа и, улыбаясь, посматривал изредка на господина в очках, ожидая обычной сцены. Аккуратный, педантичный, необыкновенно упрямый редактор иностранного отдела несколько раз уже взглядывал на рассказчика. На его обыкновенно спокойном и сдержанном лице появлялись едва заметные движения нетерпения и беспокойства. Он взглядывал на часы и морщился. Наконец он не выдержал и тихим голосом произнес:

– Григорий Васильевич! Вы, конечно, кончили перевод?

– Сейчас кончу… Мне немного!..

– Типография ждет, Григорий Васильевич… Мы тут будем разговаривать, а газета опоздает… Ведь это, согласитесь, немножко неудобно, Григорий Васильевич. Я не спорю – гораздо приятнее говорить о микрофоне, чем переводить, но ведь типография, Григорий Васильевич, без материала… Уж вы, пожалуйста, Григорий Васильевич… Я дожидаюсь. О микрофоне в другой раз, Григорий Васильевич!

Он не говорил, а тянул скрипучим голосом.

Изобретатель улучшения по микрофону, превосходный переводчик и образованный научный хроникер, славный малый и отчаянный болтун, наскоро доканчивает изложение теории микрофона и принимается за перевод речи Гамбетты [82 - Гомбетта, Леон Мишель (1838-1882) – французский политический деятель, один из лидеров буржуазных республиканцев.]. Случается, он, недовольный речью Гамбетты, нарочно сокращает ее, иногда исправляет речи других ораторов, если они, как он говорит, слишком завираются и разводят канитель, которая может быть на руку отечественным либералам. Однако за это его не хвалит господин в очках и ядовито иногда советует ехать в Париж и там говорить самому речи, а не исправлять ораторов, но эти ядовитости он пропускает мимо ушей и все-таки старается переводить то, что ему больше по вкусу. А ему гораздо больше по вкусу то, что не по вкусу редактора, и он находит, что редактор переходит границы осторожности.

Некоторое время в редакции тишина, прерываемая приходом репортеров. Они молча кладут заметки и уходят. Им нет времени, да с ними и не удостоивают чести много беседовать. Это – парии прессы. Лаборатория в полном ходу. За зеленым столом быстро изготовляется нумер газеты. Хроника готова; передовая статья и ежедневное политическое обозрение уже в типографии… Политический отдел почти готов. Худощавый молодой человек с болезненным умным лицом, сидевший на конце стола, встает из-за стола и, отдавая посыльному «Печать», незаметно уходит…

Приносят лампы. Уже четвертый час. Николай уже наклеил внутренние известия и просматривает корреспонденцию. Григорий Васильевич уже кончил и с Гамбеттой и с Биконсфильдом [83 - Биконсфильд – Дизраэли, Бенджамин, граф Биконсфильд (1804-1881) – английский государственный деятель и романист, идеолог консерваторов, премьер-министр Англии в 1868 г. и 1874-1880 гг.] и, на свой страх, переводит еще о рабочем митинге в Англии, хотя переводить о митинге не отмечено. Но он все-таки рискует; быть может, редактор изменит на этот раз своей осторожности. А не изменит и пропадет труд – не беда. Отворяются двери, и в комнату входит литератор Браиловский, и из-за дверей еще слышны раскаты его смеха. Он на ходу громко рассказывает интересную историю, хохочет более других своим остротам и старается обратить на себя общее внимание. Он только что был у одного человечка. Мало утешительного. Однако он принес передовую статью и надеется…

Редакционная комната оживляется. Начинаются шумные разговоры. Новости дня переплетаются с газетными сплетнями. Все принимают участие. Под шум разговора Григорий Васильевич начал было объяснять Николаю производство искусственных алмазов, но остановился, не закончив, и заспорил с Браиловским. «Иностранный отдел» уже не морщился: все было готово, и он мог тоже принять участие в разговоре. Браиловский ушел, но зато в редакции появился Пастухов, тот самый литературный сплетник, с которым Николай познакомился у Смирновых. Он принес статью и целый ворох сплетен. Он сообщил такую интересную историю об издателе «Правдивого», что мрачное лицо редактора «Пользы» прояснилось. Добросовестно исполнив свою задачу, юркий господин немедленно из «Пользы» поехал в редакцию «Правдивого» и там, в свою очередь, доставил несколько приятных минут, сочинив, что в «Пользе» нет ни гроша денег и она закроется не сегодня-завтра.

Пора была расходиться – уже пять часов. Однако прежде чем идти домой, Николай зашел рядом в контору газеты и спросил у конторщика, нельзя ли получить денег.

– Вам много нужно?

– Пятьдесят рублей.

– Нельзя ли до завтра?.. Завтра будет получка.

– А сегодня нельзя?

– Сегодня все деньги роздали. Завтра непременно будут!

Он ехал домой. В сутолоке редакционной комнаты он бесплодно проводил день, хотя несколько раз и давал себе слово приезжать в редакцию пораньше, сделать свою работу и ехать домой. Но его затягивали эта комната, этот гам разговоров, сплетен и новостей, меняющихся ежедневно, что, однако, не мешало ему по приезде домой жаловаться на усталость.

Леночка беспокоилась, что жаркое пережарится. Она давно поджидала его. Отчего он так поздно?

– Заболтался в редакции. Эта редакция отнимает так много времени!

Он принимался за обед и нередко фыркал. Неужели нельзя порядочно изжарить бифштекс? Кажется, не хитрость! А масло, что за масло! Его в рот нельзя взять!

Леночка чувствовала себя виноватой за его капризы. Он молча доедал обед и шел к себе в кабинет. Леночка приносила ему чашку кофе и ласково спрашивала:

– Ты, Коля, не в духе. Что с тобой?

– Ничего особенного…

– Ты сердишься?

– Нисколько… Знаешь, Лена, надоела мне моя поденщина! Тратится много времени… Я хочу бросить эту работу.

– Что ж… твое дело! – произносит Леночка, но голос ее слегка дрожит:

Он слышит и понимает, отчего голос дрожит.

– Ты думаешь, мы не обойдемся без нее? – внезапно раздражается Николай. – Экая прелесть какая – нечего сказать… Я бы мог вместо этого написать что-нибудь порядочное, а тут вырезай да наклеивай.

– Но ведь ты сам говорил: эта работа берет три часа времени… А впрочем, что ж, откажись. Скоро твоя статья будет напечатана…

– Платонов что-то тянет долго… Откажись! И рад бы, да надо ради куска хлеба… Корпи, меняй себя на мелкую монету! – раздражается Николай все более и более и продолжает монолог на эту тему.

Если бы не ослепление влюбленной женщины, то Леночка расхохоталась бы над этим нытьем, но она серьезно жалеет Николая и готова была бы еще давать уроки, только бы ему было легче. Как бы он не загубил своего таланта!

Вечером она сама же предлагает ему рассеяться, идти в театр. А она? Она не хочет, да и некогда – надо на урок. Он идет рассеяться, а она отправляется на Васильевский остров, занятая мыслью, как бы помочь Николаю. Казалось, они получали довольно: он заработывал до полутораста рублей, да она имела шестьдесят, но деньги как-то таяли. Николай брал большую их часть, оставляя ей пустяки, так что она с трудом изворачивалась. Вскоре стали в квартире появляться кредиторы. Оказались долги, надо платить проценты. Разделаться бы с долгами, и ведь это так просто! – решила однажды Леночка. Стоит продать их мебель и перебраться в квартиру поменьше. Что за беда потесниться!

Леночка как-то сообщила свой план Николаю, когда он жаловался на долги.

– Придумала отличное средство! – насмешливо проговорил он. – Очень остроумно!.. Трогательно!.. Какой-нибудь чердачок с геранью в слуховом окне еще лучше и дешевле… А мы вдвоем будем сидеть и любоваться небом. Не так ли?

– Зачем ты, Коля, сейчас смеешься? Разве я предлагаю чердак?

– Все равно – какую-нибудь вонючую конуру… Но слуга покорный! Я не разделяю этих вкусов. Мне нужен свет и чистый воздух. Моя работа не тетрадки долбить, ты должна это понять. Мои занятия требуют особенных условий… Ты думаешь, что можно и на чердаке заниматься? Благодарю!

– Как тебе не стыдно, Коля! Ты нарочно не хочешь понять меня.

– Очень уж трудно.

– Я понимаю, что тебе нужна большая комната. Она будет. Я предложила тебе средство избавиться от долгов… Ведь тебе же тяжело. Разве нельзя работать в маленькой квартире? Разве нужна дорогая мебель?