Видишь, как таращится?
Вижу.
Знаешь, что я сейчас сделаю?
Понятия не имею.
Я встану, подойду к нему и врежу ему по зубам.
Ни хрена ты не врежешь!
Ну тогда смотри. Я пошел.
А зачем?
Чтобы он не тратил время на дорогу к нам.
К концу третьего дня избиение пошло на убыль. Оба ходили уже полуголые, а у Джона-Грейди, которого ударили носком, набитым камнями, вылетело два зуба, а левый глаз совсем закрылся. Четвертый день оказался воскресеньем, и на деньги Блевинса они купили себе кое-что из одежды, мыла и вымылись под душем. Кроме того, они приобрели банку томатного супа и, нагрев жестянку над свечным огарком, завернули ее в рукав старой рубашки Ролинса. Сев под высокой западной стеной тюрьмы, через которую уже перевалило солнце, они передавали завернутую в ткань банку друг другу.
А что, глядишь, и выкарабкаемся, произнес Ролинс.
Не надо расслабляться. Давай наперед не загадывать.
Сколько, по-твоему, стоит освободиться?
Не знаю. Но, наверное, дорого.
Я тоже так думаю.
Что-то пока от капитановых дружков ни слуху ни духу. Может, они просто ждут, останется от нас что-нибудь, за что есть смысл брать деньги, или нет, сказал Джон-Грейди и протянул банку обратно Ролинсу.
Допивай, отмахнулся тот.
Бери, бери. Там всего-то на один глоток.
Ролинс взял банку, опрокинул остатки в рот, потом налил в нее воды, покрутил, выпил и уставился в пустую жестянку.
Если они думают, что у нас водятся деньги, то почему тогда не держат в приличных условиях? – спросил он.
Не знаю. Они, видать, не заведуют тут распорядком. Их дело принимать арестантов. И выпускать.
Разве что так.
На стенах загорелись прожектора.
Сейчас прогудят отбой, сказал Ролинс.
У нас всего пара минут.
Я и не подозревал, что на земле имеются такие места.
На земле имеется все, что угодно.
Это точно, кивнул Ролинс.
Где-то далеко, в пустыне, шел дождь. Ветер, что дул оттуда, доносил запах креозотов. В маленьком шлакоблочном домике, выстроенном в углу двора, загорелся свет. Там, словно сатрап в изгнании, жил какой-то состоятельный узник с поваром и телохранителем. За сетчатой дверью строения мелькнула фигура. Над крышей была натянута веревка, на которой, словно государственные флаги, тихо полоскались на ветерке выстиранные вещички хозяина. Ролинс кивнул на домик:
Ты его когда-нибудь видел?
Да, как-то вечером. Он стоял в дверях и курил сигару.
Ты усвоил их здешний жаргон?
Немного.
Что такое пуча?
Окурок. Бычок.
А теколата?
То же самое.
Господи, сколько слов у них означают окурок!
Много. А ты знаешь, что такое папасоте?
Нет.
Большой человек. Шишка.
Они так зовут того типа, который живет в домике?
Да.
А мы с тобой парочка габачос.
Болильос.
И еще пендехос. Быдло, лохи.
Каждый может оказаться пендехо, пробормотал Джон-Грейди.
Но мы с тобой здесь самые отъявленные лохи.
Ничего на это не могу тебе возразить, приятель.
Какое-то время они сидели и молчали.