Храм Хонно-дзи представлял собой обнесенный стеной буддистский комплекс всего в нескольких кварталах от иезуитской церкви. Ни Нобунага, ни любой из тех, кто там находился, никак не мог пропустить переполох, царивший меньше часа назад. Я вдруг ощутил усталость. Впечатления этого дня давили на меня, но нужно было постараться. От этого зависела не только моя жизнь. Теперь я стал первым посланником миссии отца Валиньяно, и, хотя брату Органтино и удалось установить относительно дружественные отношения с Нобунагой, от этой встречи могло зависеть будущее церкви в Японии.
Слухи о том, что странного чужеземца вызвали ко двору, разлетелись по Хонно-дзи, и за воротами собралась небольшая толпа, чтобы посмотреть на меня. Эта толпа была куда спокойнее буйной оравы на улицах города. Люди держались на почтительном расстоянии и разглядывали меня с любопытством, но в остальном не показывали ничего. Их лица оставались безразличными, я не мог прочитать в них ни дружелюбия, ни вражды. Меня повели во внутренний двор и дальше, мимо приземистых, скромно украшенных домиков.
Полагаясь на свою подготовку, я изучал окружающую меня обстановку. Бросалось в глаза отсутствие в буддистском храме любых изображений Будды. Я вспомнил, как брат Амброзиу рассказывал о сожжении храма на горе Хиэй и недавней осаде икко-икки, воинствующих монахов, с чьим влиянием на дела в Японии пытался бороться Нобунага. Статуи, конечно же, убрали, да и сам факт, что Нобунага использовал храм в качестве временной резиденции, скорее всего, был не столь уж и тонким намеком для остальных буддистских монахов. С политикой придется быть осторожнее. Валиньяно хорошо обучил всех нас, но все равно я еще слишком многого не знал.
Мы поднялись по ступеням большого здания чуть в стороне от основного святилища. В приемной толпились самураи, купцы, мелкие феодалы и прочие видные люди, каждый с необычными и изысканными дарами. Я вдруг отчетливо понял, что вот-вот встречу одного из самых видных людей Японии с пустыми руками, но с этим уже ничего нельзя было поделать.
А еще я впервые за последнее время был безоружен. Даже во время сна я всегда держал копье под рукой. Теперь стоять без оружия мне было так же неловко, как большинству было бы неловко стоять голым. Как бы спокойно ни обращались со мной конные самураи, не было никаких сомнений: я здесь пленник, а не гость. По приемной пронесся шепоток. Моя макушка касалась низкого потолка, и все взгляды были устремлены на меня, хотя большинство присутствовавших и проявило достаточно уважения, чтобы притвориться, что это не так.
Старший из всадников тихо проскользнул в главный зал и вернулся спустя несколько мгновений. С ним был юноша с нежной бледной кожей и угольно-черными глазами. Он был одет в замысловатое оранжевое кимоно, зеленые узоры на котором подчеркивали небольшие серебристые пятнышки. Один из ожидавших феодалов приветствовал его по имени – Ранмару. Но тот в ответ лишь вежливо кивнул.
Ранмару жестом подозвал меня, и взгляды некоторых просителей тут же стали враждебными, потому что меня вызвали раньше них.
Меня остановили у самого входа. Юноша, которого звали Ранмару, представил меня как «черного монаха», но было не время исправлять его. Я пригнул голову в дверях и вошел в зал. Войдя, я тут же бросился ниц, коснувшись лбом пола и оставшись в этой позе. Валиньяно сделал все, чтобы подготовить своих спутников. Он обучал меня обычаям японского двора, и, по крайней мере, в этом случае я нехотя признал, что благодарен Валиньяно за внимание к деталям. Когда меня похлопали по плечу, я снова встал в полный рост.
Главный зал оказался огромным помещением с высоким сводчатым потолком. Деревянные балки, пересекавшие потолок, были раскрашены в яркие цвета, и на некоторых были нанесены изображения из буддистских легенд. Чем бы ни было продиктовано решение убрать статуи во дворе, здесь решили ничего не менять. Если в этом была какая-то уступка, значит, Ода Нобунага соглашался с тем, что его власти есть предел. Но лучше было не делать таких предположений, не разузнав побольше.
Ставни на окнах вдоль стены были усыпаны золотыми листьями, но в остальном стены были совершенно голыми. Вдоль них на татами сидели мужчины в ярких кимоно, украшенных цветами или рыбами. Большинство сохраняли неподвижность, но некоторые искоса бросали взгляды в ту сторону, где стояли мы с Ранмару.
В дальнем конце помещения на помосте в несколько ярусов были расставлены изящные шелковые ширмы. На нижнем уровне помоста боком ко входу сидели трое мужчин, а за ними, на самом высоком уровне – Ода Нобунага.
У него была короткая треугольная бородка цвета воронова крыла и аккуратно подстриженные усы. Волосы были зачесаны назад и забраны в тугой пучок на затылке. В отличие от мужчин, сидевших рядами вдоль стен, на Нобунаге было простое кимоно цвета лесной зелени, но ткань явно была более высокого качества и слегка переливалась в свете фонарей. Нобунага поднял руку и жестом подозвал нас.
Двери зала закрылись за нами, и я позволил Ранмару отвести меня к помосту. Там я снова опустился на колени и поклонился, коснувшись лбом холодного пола.
Я услышал шорох. Ранмару опять коснулся моего плеча, и я, подняв голову, увидел перед собой Нобунагу, стоявшего сложив руки за спиной. Нобунага чуть склонил голову набок, изучая меня. Потом жестом приказал мне встать. Поглядев снизу вверх на возвышавшегося над ним чернокожего человека, он еле заметно улыбнулся. Он протянул руку и коснулся моей шеи, слегка сжав кожу между пальцами, потом посмотрел на их кончики, посмотрел на место, где он потер мою шею, чтобы убедиться, что кожа не посветлела. Я не знал, дозволяется ли мне говорить, но решил рискнуть.
– Если моему господину угодно, я немного говорю по-японски. Надеюсь, достаточно хорошо, чтобы не вызвать неудовольствия моего господина.
Было слышно, как ошеломленно открыли рты мужчины, сидевшие вдоль стен. Потом донеслось приглушенное бормотание. Даже мужчины на нижнем ярусе помоста, до сих пор сохранявшие полную неподвижность, подняли головы. Более разную троицу было трудно себе представить. Первый был маленький, худой и уродливый, с плотно сжатыми губами и близко посаженными глазами. Второй был толстый и румяный, черты его лица словно перетекали в складки кожи под подбородком. А третий был старше, почти совсем лысый, только на висках торчали клочками седые волосы.
В глазах Нобунаги тоже промелькнуло удивление, но улыбка не сходила с его лица, словно он пытался разгадать подвох.
– Снимешь рубашку? – спросил он.
Я подчинился, расстегнув сначала дублет, потом стянув надетую под него блузу. Нобунага взмахнул рукой и приказал принести умывальный таз. Появились три служанки. Две несли деревянную кадку с водой, а третья – щетку. Они опустились на колени и скрыли лица, подняв принесенные предметы над головами.
Нобунага снова улыбнулся мне, окунул щетку в воду и начал скрести мою кожу сначала на груди, потом на руках, потом обошел меня и потер спину. На мгновение я вспомнил унижение, когда в меня тыкали пальцами грубые белые люди, осматривавшие нас перед погрузкой в трюм корабля, следовавшего в далекие края.
Любопытство Нобунаги выражалось куда более уважительно.
Я старался стоять неподвижно, прижав подбородок к груди и обернув запястья рукавами рубашки, словно цепью. Прикосновения щетки отдавались болью, особенно там, где я сегодня поранил руки, пробиваясь через забор, и в местах старых ран на спине и груди, оставивших на коже морщинистые рельефные следы. Нобунага бросил щетку в кадку, и служанки бочком, словно крабы, отодвинулись в сторону, не поворачиваясь спиной и не поднимая головы.
Он снова осмотрел мою кожу, ущипнул меня, посмотрел, не останутся ли следы на пальцах, и удивился, увидев, что цвет не изменился.
– Как тебя зовут?
Я назвал Нобунаге имя, которое дали мне португальцы. Нобунага с видимым трудом попытался повторить его.
– Ясукэ.
Я кивнул, не желая ему перечить.
– Эта кожа. Как такое возможно?
– Я родом из дальних земель, господин. Это цвет моего народа.
– И они все такие же высокие?
– Да, господин. Хотя и не все такие сильные. А таких красавцев и вовсе больше нет.
Шутка была рискованная, но она себя оправдала. Нобунага хлопнул меня по плечу и громко рассмеялся. Люди вдоль стен поняли намек и присоединились к нему, и эхо разнесло хохот по залу.
– Иди, садись! Сегодня ты будешь моим гостем. Мне не терпится узнать еще что-нибудь.
Я застегнул рубаху и дублет. Нобунага приказал принести еду и питье, и все вокруг закипело. По правую руку от Нобунаги постелили татами, и меня усадили на него. Ранмару занял место за моей спиной. Слуги приходили и уходили. Их было так много и двигались они так быстро, что уследить за всеми было невозможно. Перед мужчинами на подносе поставили длинные плоские доски, потом такие же доски поставили перед мужчинами вдоль стен зала, потом принесли чашки и множество тарелочек с едой. Здесь были рисовые хлебцы, рыба, дичь, которая могла быть как фазаном, так и перепелкой или диким гусем. К ним подавали редис, бобы, мелкую японскую картошку, тофу, орехи, ямс, абрикосы, персики, яблоки, апельсины и кислые сливы.
Вынесли кувшин саке, и Нобунага собственноручно налил мне первую чашку. Я понял, что это великая честь. Бо?льшую часть путешествия я избегал спиртного – лишь несколько рюмок с корабельными офицерами и ни капли с того момента, как мы ступили на землю. Долг телохранителя Валиньяно требовал от меня всегда оставаться настороже, но в этот вечер я был свободен от этой обязанности.
Предположив, что отказаться от саке, предложенного Нобунагой, будет великим оскорблением, я поднял чашку обеими руками, чествуя Нобунагу, и выпил. В сравнении с мягким португальским вином, которое мне иногда доводилось пить, я словно проглотил огонь и, поморщившись, закашлялся, но Нобунага лишь рассмеялся.
Я внимательно наблюдал за тем, как ели хозяева, и изо всех сил старался подражать им, неуклюже орудуя палочками.
– Ты хорошо справляешься, Ясукэ, – прошептал мне на ухо Ранмару. – Если нужно, можешь брать еду пальцами, просто старайся делать это незаметно.
Мысленно поблагодарив его за совет, я принялся быстро есть, пытаясь скрыть недостаток умения. Вкусы изящно сочетались, и после месяцев корабельной еды, скудного питания, которое мог предложить нам господин Арима в осажденном замке, подгорелой и пахнущей дымом еды на берегу с пиратами и безвкусных подношений во время нашего благочестивого похода в Киото, я наслаждался каждым кусочком.
Нобунага повернулся ко мне и взволнованно щелкнул пальцами.
– Сможешь поднять эту девчонку? – спросил он, указав на одну из служанок.
Та только что взяла в руки поднос Нобунаги, чтобы заменить его новым, и теперь замерла на месте. Подняв голову, она посмотрела сначала на своего господина, потом на меня, явно испытывая неловкость оттого, что ее заметили.
Я встал и улыбнулся ей, как я надеялся, ободряюще. Мой взгляд задержался на ней достаточно надолго, чтобы подметить детали: карие глаза, подведенные черным и усыпанные яркими оранжевыми точками; узкий подбородок был чуть асимметричен, словно она привыкла прикусывать губу; от ее волос исходил слабый цитрусовый запах. Потом я отбросил эти мысли и сосредоточился на улыбке на собственном лице. Мне редко доводилось бывать рядом с женщинами, а всякий раз, когда это случалось, мне нужно было сдерживать эмоции – чувства, испытывать которые я не мог себе позволить.
– Тебе нечего бояться, – сказал я и тут же почувствовал себя глупо.
Я жестом попросил ее сцепить ладони, и она, поставив поднос, выполнила мою просьбу. Я подхватил ее под сцепленные руки, казавшиеся маленькими и мягкими рядом с моей рукой, и легко поднял ее в воздух. Повернувшись, я подозвал еще одну служанку и поднял ее другой рукой.
Мужчины хлопали и радостно кричали, а я стоял на помосте и держал обеих девушек над собой. Нобунага радостно вскинул руки. У меня в голове не укладывалось, что именно об этом дружелюбном человеке мне говорили, рассказывая, как он жег храмы и приказывал убивать женщин и детей. Но я повидал достаточно войн, чтобы знать, что у некоторых людей могут быть две души.
– Покажи, откуда ты родом!
Нобунага дал отрывистую команду. Девушка с оранжевыми искорками в глазах скользнула в сторону, не поднимая головы, прежде чем я успел сказать ей еще хоть слово. К Нобунаге поспешил слуга с тряпичным свитком в руках.
– Ваш монах Органтино поднес этот дар, – произнес Нобунага, с гордостью разворачивая свиток.
Это оказалась прекрасно нарисованная карта мира, настолько подробная, насколько позволяли знания португальских моряков. Он выжидающе посмотрел на меня. В его глазах я заметил жажду новых знаний, любопытство, о котором говорил Органтино.