– Я не настаиваю, – сказал он, обиженный. – Вовсе нет. А в другие дни… Других дней не будет. Я лишь временный любовник. Как и остальные…
– Должна кое-что вам сказать, – промолвила она. – Но не подпрыгивайте от страха и не зовите на помощь.
– Я слушаю…
– Вы – первый. Первый мужчина в моей жизни.
У него перехватило дыхание. Он посмотрел на нее.
Она продолжала:
– Так что это было, полагаю, и для вас и для меня, несколько деликатно. Когда я произнесла «ах», это оттого, что мне было больно. В следующий раз должно пойти лучше.
– Дура, – сказал он, разозлившись. – Лживая и коварная, а главное – дура!
– Не вижу причины для такого большого возмущения. С кем-то надо было начинать, – сказала она. – Выпало – на вас… Бывают и более серьезные драмы, чем эта!
Он был отправлен в раздевалку, туда, где хранятся людские декорации, его качества были проигнорированы, очарование растоптано и сам он послужил лишь для биологической роли, для совершения акта, старого как мир.
– Нахожу вас некорректной, – сказал он. – Вы приписываете мне позорную ответственность. Ставите меня в отвратительное положение. Вы хотя бы приняли меры предосторожности?
– Нет, – сказала она, напуганная. – Нет, я не предвидела вас. Пилюлю принимать надо за пять дней до акта с кем-нибудь. А я узнала вас только сегодня утром. Но не беспокойтесь. Это – моя проблема. Я никогда не явлюсь к вам с кричащим младенцем, показывающим пальцем на вас со словами: «Это он – отец!»
Внутренне пересыпая ругательства, он встал с кровати и гневно направился в ванную. Терпеливо подождал, когда наполнится ванна, старая, как музейная редкость, он уселся по горло в воду. Надо было отделаться от Лизы. Достаточно неудачи, даже случайной нескромности – и эта встреча послужит прекрасным событием для газет, специализирующихся на скандалах.
– Можно войти или не входить?
Он ответил бурчанием.
Она вошла в своем манто и села на табуреточку. Смотрела почти дружески, с интересом на этого типа с головой, набитой речами.
– До чего у вас недовольный вид… А ведь говорят, что мужчины счастливы и даже горды, когда в их объятиях побывала девственница…
– Да, в 1900 году молодые мужья говорили такое, – сказал он. – Но не будущий кандидат на президентских выборах, оказавшийся в захудалом отеле в Женеве, зная, что жена его ждет в Париже…
– Которой вы изменяете с девицей, будь она девственницей или нет, это неважно. Измена есть измена…
– Помолчали бы вы лучше, – сказал он.
Когда он говорил, губы его были на уровне края воды, затем добавил:
– Почему я?
– Это дело случая. Судьба, если хотите. Я всегда представляла себе, что моим первым любовником будет француз. Девичья фантазия. Француз, не слишком красивый, не слишком молодой, но полный очарования.
– Спасибо, – сказал он, – красивый портрет.
– Больше смахивает на комплимент, чем на обиду.
– Во всяком случае, вы – отчаянная лгунишка.
Она была довольна.
– Надо было наврать. Видите, какая ваша реакция… Если бы я не соврала, если бы не разыграла опытную женщину, вы бы убежали. А у меня столько горя.
– Ваше горе меня не касается. Так же, как не касаются психологические сложности, вызванные смертью вашего отца. Я – нормальный мужчина.
– Что вы называете нормальным?
– Без патологических наклонностей, милая. Кровосмешение меня сильно раздражает. Комплексы в духе Фрейда приводят в отчаяние. Немного преувеличенная связь между воспоминанием о вашем отце и мною стесняет меня. Во-первых, я люблю быть самим собою. Во-вторых, идентификация такого рода мне не нравится. Вот и все. Достаточно ясно?
– Не сердитесь. Спокойствие… Как раз перед тем, как вы стали меня обнимать, я подумала о моем отце, это верно. Но очень скоро стала думать о вас. Только о вас. Исключительно о вас. Успокоились? Да?
Он вышел из ванны, крепко растерся и запахнулся в купальную простыню. «Глуп как римский император», – подумал он. Со вздохом облегчения лег в кровать. Дважды энергично взбил слежавшуюся подушку и решил поспать.
– А я? – спросила она в щелку, приоткрыв дверь.
– Кровать у нас только одна, приходите спать. Я вас не выставляю за дверь.
– Я хотела бы спать в ваших объятиях, – сказала она. – Если буду только лежать рядом с вами, мне будет страшно.
– Идите сюда. Вы – ужасная кукушка.
– Я вам надоела?
– Очень. Кстати, я отвык спать с кем-нибудь.
– А я никогда не спала с кем-нибудь, – сказала она. – Думаю, что это должно быть приятно.
И, лежа рядом с ним, обнаружила:
– А у вас нет волос на груди…
Он подумал о Ландрю с чувством глубокого братства, нежно обнял Лизу и попытался объяснить ей реформу, которую хотел ввести: своеобразную «тринадцатую зарплату» пенсии для пенсионеров. Рука Лизы, нежно-сладкая, словно обмазанная медом, смутила его.
– Если хотите еще полюбить меня, – сказала она, – можете… Но не спешите! Терпеть не могу торопящихся людей.
Она была теплая, нежная, уютная. «Все будут возражать против этой идеи о тринадцатом месяце», – подумал он. А после этого занялся любовью, как гурман, вернувшийся к своему десерту. С закрытыми глазами и напряженным лицом, она была и здесь, и где-то далеко. Он боялся ее молчания.
– Вы меня чувствуете? – спросил он, любуясь своей силой.
– Иначе было бы несчастьем, – сказала она. – Если бы я вас не чувствовала, к чему такие усилия?
«Когда-нибудь кто-то убьет ее», – подумал он. Потом спросил:
– Вам хорошо?
– Я сосредотачиваюсь, – сказала она, – и жду…