Виновен наполовину

***

– Михаил Борисович, очнулся? Это я виновата… Я. Надо было сразу давление померять ему. Он же в коридоре уже сидел зелёного цвета. Не мудрено, что в обморок почти свалился, – лепетала медсестра и продолжала измерять Михаилу Борисовичу давление. – Михаил Борисович, вы меня слышите? Видите? Сколько пальцев? – Не унималась молодая помощница и махала перед ним тонкими пальцами с ярким маникюром. – Ну что ж вы, Михаил Борисович? Беречь себя надо.

– Спасибо, Татьяна Николавна, вы могли бы оставить нас с пациентом вдвоём, – обратился к ней Биродзэ, и та пулей вылетела из кабинета.

– Новенькая, не привыкла ещё, – доктор присел рядом с Михаилом Борисовичем и протянул ему таблетку глюкозы. – Миш, ты чего? На, рассоси, а то давление низкое очень. Ты вообще спишь? Вид у тебя неважнецкий. Давай лёгонького вколю чего-нибудь, а?

– Не, Гриш, я за рулем. Не доеду до дома после твоего лёгонького. А мне сегодня ещё поработать надо. Мне бы лучше чего-то для работоспособности, – с серьезными видом он взглянул на доктора и тут же добавил – да шучу, шучу.

– Так что произошло? Миш, ты извини, я сразу к делу. Сегодня у меня на тебя не так много времени, всё расписано на недели вперёд. Но есть окошко на выходных, вот тогда-то давай встретимся и всё основательно обсудим, хорошо? А сейчас давай самое основное, чтоб я смог помочь.

– Гриш, чувство будто схожу с ума. Забываю, что делал, что писал, куда положил. Чудится черт-те что.

– Не чертыхайся, ну! – Доктор кивнул на угол с иконами.

– Извини, забыл, да, не хотел обидеть, Гриш, – Михаил Борисович положил руку на сердце.

– А что чудится-то? А может и не чудится вовсе? – С нарочито зловещей интонацией произнёс доктор и засмеялся. – Кхе-кхе, пардон, не вовремя. Ну, так с чего всё началось? Нервничаешь опять поди, вот и чудится? Так-то давно тебя не было. Чё, совесть мучает?

Михаил Борисович пожал плечами.

– А чё она тебя мучать-то должна? Обязательства ты все вроде выполнил: алименты выплатил, имущество разделил, так что насладись жизнью, учись расслабляться, в конце концов, а то скоро язву заработаешь, тьфу, тьфу, тьфу, – сплюнул через левое плечо и постучал по столу доктор, взял молоточек и подошёл к Михаилу Борисовичу.

– Следи за молотком и выполняй все мои указания, если вдруг голова закружится, сразу говори! – Подмигнув по-дружески, сказал доктор.

– Кошмары снятся, мигрень дикая, – отвлекая взгляд от молоточка, продолжал жаловаться Михаил Борисович. – Нервно как-то все. Может, я и правда… потихоньку того? – Он покрутил указательным пальцем у виска и присвистнул.

– Да нет, Миш, всё с тобой должно быть нормально. Рефлексы в норме, внимание чуть рассеянное, но это сейчас, просто ты не о том думаешь, вот и отвлекаешься. В целом, не все так и плохо, как ты думаешь. Сейчас таблеточки выпишу, курсом пропьёшь, только курсом, полностью, понял? – С укором посмотрел он на Михаила Борисовича. – А то знаю я как вы все лечитесь, а потом слухи распускают, что врач не помог, а ведь пациенты сами не долечиваются до конца, не выполняют элементарных рекомендаций, а виноват доктор. Так что, Миша, ответственно, пожалуйста, отнесись, – говорил Биродзэ, ставя печать на рецепте. – Миш, рецепт не забудь, вот, ложу его тут…

– Кладу, – тут же перебил его Михаил Борисович.

– Да кладу, кладу, конечно, кладу, вот, видишь, и внимание у тебя в норме. Так что, давай, дружище, – вставая из-за стола и протягивая руку с рецептом, направился он к Михаилу Борисовичу.

– Спасибо, Гриш, что нашёл для меня время в своём сумасшедшем графике, – довольный собственным каламбуром, рассмеявшись, договорил Михаил Борисович, пожал руку доктору, обнял его на прощание, и они разошлись.

По пути Михаил Борисович заскочил в центральную городскую аптеку, вручил провизору рецепт и взамен получил спасительную пачку препаратов и с необъяснимым спокойствием и уверенностью направился в сторону своего посёлка.

Дома его ждала Каштанка, она скребла лапами дверную коробку и громко лаяла, пока хозяин загонял автомобиль в гараж и закрывал ворота. Михаил Борисович немедля выпустил рвущуюся на волю собаку, и та с визгом стала на него прыгать, стараясь лизнуть его прямо в лицо. Михаил Борисович прикрывался руками от неё и громко смеялся. Напрыгавшись, она рванула по каменным дорожкам на участке, огибая клумбы с цветами. Пока любимица резвилась, хозяин взял секатор и нарезал гладиолусов. Некоторые уже успели раскрыть свои яркие бутоны. Зажглись уличные фонари. Их тут же облепили мелкие мошки и стали кружить вокруг них.

Михаил Борисович вошёл в прихожую и не стал закрывать входные двери, дожидаясь Каштанку. Он включил свет, но, опомнившись, тут же его выключил. Мысль о том, что эта мошкара рванёт сейчас к нему на огонёк заставила его передёрнуться.

Не разуваясь, на носочках, он пробрался в гостиную, чтобы сменить цветы. В гостиной мерно стучали часы, а уличный фонарь с параллельной улицы частично освещал камин с полкой. Михаил Борисович положил свежие цветы на камин, взял вазу с увядшими и всё так же на носочках пошёл на кухню. Он вытащил старые цветы и вылил из вазы слегка затхлую воду, сполоснул её и налил свежей. Мельком бросил взгляд на отслуживший букет… В пальцах что-то закололо, руки слегка онемели, и он выпустил из них вазу на пол. Раздался громкий звук, ваза разлетелась на мелкие кусочки по всей кухне. В голове звучал голос садовника: «Цветы, говорю, когда научитесь срезать так, как я вас учил? Не драть, как мародёры, а срезать наискосок! Не драть… а срезать!..» Перед Михаилом Борисовичем лежали увядшие цветы, сорванные с кустов варварским способом.

– Кто? Кто-о-о? – Кричал Михаил Борисович и вертел головой в разные стороны. Он схватил цветы, понесся к входной двери и вышвырнул их за порог. На его крик примчалась с улицы Каштанка и мигом юркнула в дом. Михаил Борисович с грохотом захлопнул входную дверь. От сильного удара было слышно, как в некоторых местах посыпалась штукатурка. Но дверь не слушалась, она ударилась о косяк и вновь распахнулась, Михаил Борисович с ещё большей силой попытался захлопнуть её, но она опять открылась. Он зарычал, словно зверь, прижал её одной рукой и наконец закрыл на ключ. Каштанка бегала и беспрерывно лаяла, иногда даже взвизгивала от громких звуков.

– Кто это делает? Что? Что ты хочешь мне этим сказать? – Задрав голову, прохрипел он. Вернулся на кухню, с силой закрыл окно. Промчался по гостиной, подергал за оконные ручки, ухватился за тяжелые портьеры и резко задёрнул их. Он дышал громко и часто, почти задыхался.

– Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, – считал он капли корвалола в стаканчике, въедливый аромат мигом распространился по всему первому этажу. Михаил Борисович постоял ещё немного, отдышался и закинул в рот таблетку, которую ему выписал доктор, прошёл мимо разбитой вазы и покинул кухню. В прихожей он притулился к дверному косяку, вновь осмотрелся и почти без сил подошёл к дубовой лестнице. Держась за перила, он медленно поднимался наверх. Проходя мимо своего кабинета, остановился, но не решился повернуть голову и убедиться, что там никого нет. «Показалось, – мелькнуло в голове. – Точно показалось! Точно?» – Подумал он и сделал шаг назад. Он заставил себя повернуть голову и увидел, что за столом неподвижно кто-то сидел.

В желудке сильно запекло, дыхание почти остановилось, ноги словно вросли в пол, в глазах все поплыло, он едва держался.

– Кто вы? Что вам здесь нужно? – Произнёс он осипшим голосом. Чужак в кресле не отозвался.

Михаил Борисович с трудом оторвал одну ногу от пола и шагнул в кабинет. Потом ещё один шаг, пол слегка скрипнул, но незнакомец даже не пошевелился. Правой рукой Михаил Борисович ощупывал стену и искал кнопку, чтобы включить свет. Кнопка, которую он нажимал в день несколько раз, теперь будто играла с ним в прятки. Наконец, он нащупал её и резко нажал. Свет загорелся, Михаил Борисович онемел, его губы начали дёргаться, потом заскакал и подбородок, из глаз потекли слезы.

– Каштанка, – тихим голосом позвал он. – Где ты, когда так нужна? – Он стоял неподвижно, даже боялся моргать. Потом протянул руку и выключил свет, и снова включил. Тут его разразил дикий смех, Михаил Борисович даже приседал от смеха, потом он снова выключал свет и замолкал. Свет вновь загорался, и он хохотал во весь голос. Потом сорвался с места и смахнул с кресла груду наваленного на него белья на пол.

– Ну, Семёновна, ну и шуточки у неё. Опять поди забыла, что бросила бельё здесь и ушла пораньше. Я уж было подумал, что схожу с ума.

Михаил Борисович подошёл к книжному шкафу со стеклянными дверцами, распахнул его и достал оттуда дорогой сердцу экспонат. Повалился с ним на маленький жёлтый диванчик в кабинете у балкона. Он уставился в одну точку и иногда тяжело вздыхал. Веки сделались тяжелыми и закрывались сами собой, пространство наполнилось тёплым жёлто-оранжевым светом, опустилась тишина, секундная стрелка замедлила ход. Михаил Борисович тщетно боролся с напавшей на него дремотой, чувствуя, что проигрывает…

– Мишка, внучок, вот смотри, – рассказывал дед, сидя перед Мишкой на корточках и тыча ему в лицо «Зенит». – Это фотоаппарат, зеркальный, – поднимая указательный палец вверх, объяснял дед. – Это стёклушко – видоискатель. Смотришь в него одним глазом и ищешь объект, который хошь сфоторафировать. О, вон бабка бельё вешает, но на неё мы кадры тратить не будем, нужно что-то красивое найти, – громко смеясь от собственной шутки, еле договорил дед. – Главное, пальцами не трогай его, ну, стеклушко это, и вот эту линзу тоже не заляпай, – повернув фотоаппарат объективом к лицу, показал дед. Потом дыхнул на него и протер нижним краем своей тельняшки. – Вишь как блестит на солнушке?

– Угу, – с интересом отвечал Мишка и утирал катящиеся капли пота со лба.

– Вон, гляди, как Туман красиво стоит. Как волк. Давай его щёлкнем, хошь?

– Да–а, давай, – потирая друг о друга грязные руки, ответил Мишка.

– Щас, настроим аппарат и можно будет щёлкнуть. Вот это колесико слева – это выдержка, чем меньше цихра, тем дольше он фоторафирует, понял? Но сперва надо вот этот рычажок довести до упору и отпустить, вот так, – демонстрировал дед. – Так ты перемотаешь плёнку и можешь сымать новую фоторафию. – Тута вот диафрагма, – тыкал он длинным указательным пальцем, – чем меньше цифра, тем больше размытый фон получится. А вот это колесико – это фокус, – Мишка тут же вытаращил удивлённые глаза на деда. – Да не той фокус, шо в цирке, – смеялся дед, – фокус – значит резкость, ну чёткая получится фотокарточка. Это очень мочный фотоппарат, запомни это Мишка. – Дед приподнял с глаз очки и нацепил их на макушку, одним глазом посмотрел в видоискатель, покрутил колесики и нажал на пуск. Фотоаппарат издал приятный щелчок. – Ну, все, Мишка, сфоторафировали Тумана, тока бабке не говори, а то она ругаться будет, что я кадры на пса трачу. Она ж в искусстве ничё не понимает. А ты запоминай и учись. Слышь, внучок, когда я умру, он тебе достанется, – дед достал папиросу, прокрутил её между пальцев, та едва слышно зашуршала, дунул на неё с обеих сторон, поднёс спичку и затянулся.

– Эй вы, фотографы, идите йисть, – закричала в форточку бабушка.

– А шо там? – Спрашивал дед.

– Та какая разница шо, шо дам, то и будешь йисть. Ишь, ты. Шо йисть… Раз спрашуешь, значит не голодный, – кричала бабушка. – Борщ та галушки, шо йисть, ишь, перебирает.

– Борщ я люблю, и ты, Мишка, давай руки мыть и пошли, пока бабка ругаться не начала. На, тащи фотопарат в дом, ток под ноги смотри, не урони. Это твоё приданое, Мишка. А я докурю и тоже приду.

Мишка заскочил в дом, прошёл в комнату, где стоял комод, и аккуратно положил на него фотоаппарат, но уходить не собирался. Он вновь взял его в руки и посмотрел в стёклышко, но ничего, кроме черноты не увидел.

– Деда, – закричал испуганно Мишка, – он сломался, ничего не видно в стёклышко, – чуть не плача, кричал из дома Мишка и вытирал пот подолом старой футболки. – Фух, как же жарко.

– Ха-ха-ха, Мишка, да это же я объектив крышечкой закрыл, чтоб линзу не испортить, – крикнул в форточку дед. – А ну, ставляй на место его давай, ставляй, ставляй, – командовал дед, подходя к окну.

Мишка привстал на носочки и потянулся было положить фотоаппарат на комод, как тот выскользнул из рук…

Михаил Борисович проснулся весь в поту, в груди стучало, но на душе было так хорошо.

«Давно мне дед не снился, – думал он. Чуток прищурившись, пытался разглядеть который сейчас час. За окном уже светило солнце и очень пекло, проникая даже через светлые, но плотные шторы. – Ого, восьмой час. Вот это да. Давненько я так крепко не спал, ну, Биродзэ, ну молодец. Лёгонькое выписал. После такого себя не вспомнишь».

– Каштанка, ко мне, – и тут же раздалось цоканье. Собака лениво шла из спальни в кабинет к хозяину. Михаил Борисович лениво привстал с диванчика, взял фотоаппарат «Зенит», снял крышку с объектива, взвёл рычаг до упора, как учил его дед, нажал на пуск и вернул его на место в шкаф за стекло.

***

Иванович собирал разбросанные цветы по двору и ворчал;

– Ну, ну вот то, о чём я и говорил. Варвары… Мало того, что срезать правильно так и не научились, так ещё и убирать за собой не приучены.