Проект Эрешкигаль

Последний раз…. Я думала, что он был семь лет назад. Когда уже тогда подполковник отдавал мне помятую, будто кто-то хотел использовать ее в качестве бумаги в сельском туалете, карту. Когда давал советы, как и где расставить растяжки, капканы, мелкие ловушки. Когда устроил диверсию и дал уйти от всех под красивый, почти киношный взрыв.

Сюда я добиралась уже одна, на перекладных. То пешком, то бегом. И не жалею о том, что не уговорила его присоединиться к этому миленькому турпоходу. Уже тогда он мне казался пусть и поджарым, а все же стариком. С уставшими глазами, порой пробивающимся лицевым тиком и тремором от нелегкого прошлого. Дедом, которому пора нянчить вторую смену внуков, а не возиться с подобной мне, устраивая мою новую, отшельническую жизнь.

Тогда-то на прощание дядь Саша и пообещал никому и никогда не рассказывать, что я вообще существовала. Стереть меня из истории, памяти и лица земли. И держал обещание целых семь лет. Что пришлось для этого сделать? Я не знаю. Но благодарна ему за каждый прожитый здесь день. И, может, из этой самой благодарности и стоит еще раз встретиться с ним? Сделать что-то хорошее для своего спасителя. И попрощаться теперь уже навсегда.

Мальчишки замерли в напряженном ожидании. Мишка удивленно изучал чрезмерно выпрямившегося Пашку, который готовился не столько к отказу, сколько к любой моей реакции вплоть до мгновенной казни за плохие новости. Бойцы же не испытывали чего-то приближенного к чувству страха. Но и до их непробиваемой психики доходило некое легкое беспокойство, отчего они то поглядывали на меня, то на мирных, то в опустевшие кружки. В общем, делали все, чтобы не казаться встревоженными от воцарившейся тишины и атмосферы. И в то же время не сидеть столбами.

– Мне надо подумать, – заключила я, вставая из-за стола.

– У нас мало времени, – робко заметил Прокофьев, однако же вполне явно выдохнул, почувствовав, что переговоры вышли из тупика.

– Не мои проблемы. Если попробуете на меня давить, выход там, – я махнула в сторону замученной малины и отправилась в дом, подхватив опустевшую тарелку и свою кружку, заодно сунув записку в вытянутый карман кардигана.

Весьма удивленные эффектом, который дала какая-то бумажка, ребятки остались сидеть за столом, лишь провожая меня взглядом.

И только когда я вошла в дом, они принялись что-то очень тихо обсуждать. Но мое внимание уже занял шестой из них.

Луншин беспокойно поерзал на лавке и откинулся на валиках из одеял, чтобы увидеть меня в проеме:

– Все-таки я надеялся на более суровое наказание, – тут же произнес он, но на губах играла достаточно довольная улыбка.

– Не расстреливать же их за то, что проспали, – пожав плечами, ответила я и, оставив посуду в кухонной зоне, прошлась до лавки с пациентом, где тут же уселась на все еще стоящий рядом табурет. – Готов к возвращению в цивилизацию?

– Все зависит от вашего решения.

– Нет. Твой отряд уйдет отсюда в любом случае.

– Может, подумаете еще раз?

– Пока аргументов за то, чтобы не помогать вашему Генадьеву, куда больше. Поэтому повторюсь – не стоит на меня давить. В моей натуре нет такого свойства, как податливость. На напор я отвечаю еще большим напором. Лучше опиши свое состояние.

Луншин немного удивленно, но сдержанно посмотрел на меня, задумался над чем-то и кивнул:

– Удовлетворительное. Нога не сводит с ума, хоть и болит, зато нет больше ощущения, что меня кто-то пережевал. И, – он замялся, но все же решился на честный ответ. – Мне бы по малой нужде отлучиться.

– Ну, мил человек, отлучиться у тебя не выйдет. Так что могу только поспособствовать, – я встала с табурета и нависла над ним.

– Это как? – глаза командира отряда изумленно округлились и, судя по всему, желание сильно сократилось в своей силе, будто мочевой пузырь выдал дополнительный объем для большей вместительности.

От его вида я тут же рассмеялась – громко, задорно, искренне. И впервые при всей честной компании. Отчего за окном тут же стихли шушуканья, а на лице Луншина прочиталась новая форма удивления.

– Даже не думай, что я полезу к тебе в штаны, – отсмеявшись, произнесла я и отправилась в сени, где хранилась всевозможная хозяйственная утварь.

Недавняя уборка всякого бесполезного полезного хлама позволила мне вспомнить о нескольких тазах, использовавшихся для глобальной стирки и прочей ерундовой бытовой деятельности. Сейчас, с похолоданием и отсутствием потребности так часто плескаться на свежем воздухе среди стиральных пузырей или замоченной ягоды, они стояли кособокой стопкой в дальнем углу, не мешая другим, более нужным вещам.

Оттого погромыхав немного, споткнувшись о бочонок, приготовленный для засолки несчастных пяти кочанов капусты, а также внезапно обнаружив старенькую, но еще достаточно острую косу, мне удалось добраться до цели, вытащить самый низкий таз и вернуться к Луншину, все еще терпящему весьма видимые неудобства. Даже уши слегка покраснели. То ли от смущения, то ли от натуги – спрашивать не хотелось.

Я молча протянула ему быструю имитацию ночной вазы и только уточнила:

– Утками пользовался? Справишься?

Командир отряда молча кивнул, стоически выдерживая хладнокровное выражение лица, и лишь взглядом указал на выход.

Будто мне самой хотелось становиться свидетелем его унижения.

– Вот и отлично, пойду пока поищу тебе носилки.

– Спасибо, – очень тихо произнес Луншин мне вслед, и я прикрыла дверь, оставляя его один на один с той самой «малой нуждой».

Во дворе же жизнь бурлила только за столом. Эти гаврики даже поз не изменили – сидели на одной лавке, спиной к дому и что-то горячо обсуждали, не поворачивая головы.

– Говорю же тебе – не знаю я, что в той записке, – раздраженно произнес Пашка, внезапно показывая себя с новой стороны. – Александр Анатольевич вручил мне ее в последний момент и дал строгий наказ отдать только если другие уговоры и аргументы не сработают. И предупредил, что это очень важное письмо, его нельзя терять или давать кому-то на прочтение, кроме объекта.

– И ты послушался, – не спросил, а констатировал Мишка с каким-то пренебрежением, будто Хвостик нарушил тем самым несколько законов против всего человечества.

– Еще бы, я еще десять лет назад уяснил, что Александра Анатольевича нужно слушать.

– Чего так? – с насмешкой поинтересовался Костик и как-то ловко крутанул свою кружку на столе, успев поймать ее в движении.

Пашка обреченно вздохнул и склонил голову то ли к столу, то ли к посуде – с моего угла плохо просматривалась вся картина:

– А того, что я ему жизнью обязан, – решился он на ответ, давшийся с большим трудом.

Все тут же повернули к нему головы, выражая крайнее удивление и задавая немой вопрос. Но парень не торопился рассказывать все в подробностях, будто снова погружаясь в то время и переживая то, за что он оказался обязан.

– Когда это было? – очень спокойно спросил Витька, не требуя детального рассказа, а позволяя Пашке самому выбрать с чего начать.

Хвостик помолчал еще немного, поставил на стол кружку и ухватился за нее обеими руками, как за единственную опору:

– Десять лет назад.

– Тебе же тогда было…

– Ага, двенадцать исполнилось.

– И как так вышло? Что случилось? – Витька говорил спокойно, отлично зная, как наводить собеседника на нужные ответы и не закрываться в себе.

– Похитили.

– Ребенка? – едва сдержав праведное негодование, уточнил Мишка. – Зачем?

– У преступника нет ограничений. Если он похищает, то не ребенка, старика или женщину, он похищает объект. И после диктует свои требования, зная, что они будут исполнены.

– И какие были требования? Чтобы ты жвачкой поделился? – стараясь перевести в шутку короткое заключение товарища, поинтересовался Костик.

Но на него посмотрел не мирный Пашка, который боится один идти в сортир или тревожится, что в палатке будет холодно. Сейчас свою историю рассказывал парень, переживший не только похищение и самый глубинный страх – страх смерти – а еще и облегчение от освобождения, открытие новой жизни и благодарность за подобный подарок.

Я же попробовала сопоставить услышанное и едва не треснула себя по лбу. Если чуть прищуриться, снять с лица Хвостика пару килограмм и сантиметров, очертить скулы более острым уголком и глазам придать немного раскосый разрез, то в нем отлично узнается мальчишка, которого попросил выручить дядь Саша. Как раз десять лет назад.