Проект Эрешкигаль

И судя по выражению лица, фантазия у парня была невоенная. Не из тех, кто думает по уставу. Отчего на моем лице заиграла зловещая улыбка – пусть еще попугается хоть кто-то.

На сборы куцего отряда времени ушло больше, чем на подготовку девушки к выпускному балу. Каждый, как оказалось, не готов идти в кусты, когда имеется хоть и деревянный, но сортир. Никто не горит желанием умываться в одиночестве – подавай ему помощника, чтобы воду лил из кружки. Искусством сборки и упаковки палаток так и вовсе обладали двое – Андрей и Витька. Костик же тактично самоустранился под предлогом переноски мебели на место и уборки рюкзаков.

Мирные, неумелые парни долго возились со шнуровкой на берцах, потом ходили друг за другом, как неприкаянные, поглядывая голодными глазами на лепешки, вполне ароматные для их состава.

Наконец, потратив не меньше двадцати минут общего времени, мы смогли усесться по прежним местам, занятым еще вчера вечером, и начать молчаливый, скудный завтрак.

Мишка сначала попробовал заикнуться о варенье, которое так замечательно дополнило угощение еще вчера, но тут же подавился и словами, и куском, едва натолкнулся на мой строгий взгляд. Бойцы же ели с большим аппетитом, отчего я только и ждала, когда затрещит у них за ушами. Хвостик, как интеллигент в первом поколении завтракал аккуратно, сдержанно, отламывая от лепешки небольшие кусочки и тщательно пережевывая каждый из них.

Удивительно, сколь разными могут оказаться люди, объединенные в один отряд. Парни, эстеты, привереды – выбирай и изучай любого. Но никто до момента, когда опустела тарелка, не произнес ни слова. То ли ожидая, что первой начну я, то ли возлагая надежды на соседа.

Когда же была съедена последняя лепешка, на меня посмотрело пять пар грустных глаз. Сытость в них читалась столь мелким шрифтом, что мне пришлось приложить немало усилий, чтобы не возмутиться и не рассмеяться над ними.

– Я предупреждала, – спокойно заметила я. – Тут вам не гостиница, полный пансион. Поели? Можете собирать своего командира и отправляться обратно – домой. Там накормят, напоят, даже душ дадут принять, если будете хорошо себя везти. Только карту дайте глянуть, чтоб я вам маршрут проложила. Компас-то у вас найдется?

Все одновременно переглянулись, молча переспросили друг друга и пожали плечами. Впрочем, чего-то подобного и стоило ожидать – дети прогресса.

– Ясно, давайте карту. Попробую на пальцах объяснить.

– Мы не можем вернуться без вас, – снова заметил Мишка и грустно поглядел в опустевшую кружку.

– Чай на печке, – игнорируя возражения, произнесла я и скрестила руки на груди. – Вы думали, что ко мне ночью придет озарение, и оно заставит изменить мнение, собрать вещи, урожай, носилки для вашего Луншина, а потом отправиться непонятно куда и непонятно зачем? Только потому, что у вас приказ?

– Нет, – протягивая кружку Прокофьеву, ответил Костик, прежде не подававший признаков склонности к общению. – Потому что это спасет множество людей и поможет вашей стране остаться целой.

– А мне какое дело до людей и страны? Я, если ты не заметил, живу посреди глухого леса, где до ближайшей деревни идти пять суток по пересеченной местности, да еще и бегом. И меня совершенно не волнует, кто станет моим соседом, если случится война, захват территории или банальная оккупация. Потому что до этого места если кто-то и дойдет, то не найдет ни единого соблазна, чтобы остаться пожить. Это не просто какая-то там перспективная глушь, где можно проложить дорогу и построить парочку домов для санатория. Здесь ничего не выживает. Даже картошка.

– А вы?

– А я тот еще сорняк, меня на скале оставь – выживу. Потому что сама так хочу. А умные люди сюда не пойдут, не ради чего.

– Но как же другие? Как же мирное население? Они ведь не виноваты ни в чем. И теперь, если придется принять условия дасья, они все потеряют – дома, землю, привычный образ жизни, – от второй кружки смородинового чая у Мишки прорезался голос и проснулись зачатки дипломата.

Парень старался давить на жалость, чувство сострадания, а потом еще и на то, что ценю именно я – устоявшийся порядок вещей. Только он забывал главное – мне не было дела ни до чего, покуда это что-то не начинало топтать мою морковку и ломать мою малину. И даже тогда не стоило ждать от меня никакой помощи, кроме поиска обратной дороги. Потому что это – мое место, мой дом и меня это устраивает. А человеколюбие во мне отбили так давно, что даже слово кажется не просто чужим, а совершенно незнакомым.

– А как же я? Вы ведь не интересовались моим мнением или желаниями. Просто пришли и начали настоятельно требовать отправиться из своего дома решать ваши проблемы. А мне оно надо?

– Это дела государственной важности, – возмущенно заметил Мишка, тут же округлив глаза от неожиданной экспрессии, но мгновенно успокоился и продолжил более рассудительно. – Если бы мы могли справиться своими силами, никто бы не решил отправить за вами. Это крайняя мера.

– И что?

Все снова удивленно уставились на меня. Да и правда, после признания их бессилия мне, наверное, стоило выпятить грудь, приподнять нос и, прикрыв глаза, медленно кивнуть, выражая согласие на участие в государственной афере. Вот только я отлично знала, как оно там – внутри. Тебе потом даже спасибо не скажут, что уж говорить о большей благодарности? Да и неужели ни у одного из этой пятерки не возникло вопроса – почему двадцатилетняя девушка добровольно согласилась уйти в лес, подальше от всех благ цивилизации?

Следование приказу можно было бы назвать похвальным в их возрасте. Но незнание объекта и его истории явно не работает на них. А скорее еще больше заставляет усмехаться как над ними, так и над всем командованием.

В нависшей тяжелой грозовой тучей тишине вздох Хвостика показался слишком трагичным. Будто его вынуждают сделать то, что в других обстоятельствах он бы делать не согласился. Медленно, осторожно поглядывая на меня, как на вооруженного до зубов боевика, Пашка запустил руку в карман куртки, достал оттуда в четыре раза сложенный листок и протянул мне:

– Это и правда самая крайняя мера.

С артистично поднятыми бровями и нарастающим интересом я приняла листок, покрутила его в руках и аккуратно развернула под пристальными взглядами всех присутствующих.

«Обещание забыть навсегда продержалось каких-то семь лет, девочка моя, – гласила помятая записка, испещренная мелким, четким и безумно знакомым почерком. – Прости меня за это. Я виноват.

Но ты ведь знаешь, что без веской причины не рассказал бы о тебе даже под самыми жестокими и изощренными пытками. Поэтому буду надеяться на твое понимание и веру, что я не выжил еще из ума.

Не могу быть уверен, что мальчики поведали тебе всю правду о приближающейся угрозе. Не столько потому, что верны службе и приказам. Сколько потому, что им рассказали так мало, что это больше походит на сказку, чем на действительность, расположившуюся совсем недалеко от нас.

Пока прошу тебя поверить мне на слово – все очень серьезно и только из-за этого я решился на подобный шаг. Я встретился с местным идиотом Генадьевым, главным стратегом страны (чтоб его) и очень сдержанно объяснил, что у нас есть одно решение проблемы, но оно может обойтись нам очень дорого.

Мне не хочется заставлять тебя возвращаться к нам даже ради одной операции (пусть и такой важной). А ты знаешь, как только они увидят тебя, то обязательно призадумаются о том, чтобы оставить при себе подольше и привлечь к другим, менее лицеприятным делишкам.

Вот этого мне точно не хочется. Я уже не в том возрасте, когда легко расправляешься с теми, кто встает против тебя и твоих принципов, – почерк немного изменился, стал мельче, наклонился вправо. – Да, что-то меня накрыла волна негодования. Прости.

Вернемся к сути проблемы. Надеюсь, что в общих чертах тебе рассказали и о дасья, и об их планах по захвату земель, и об оружии, которым обзавелись эти выходцы из современного средневековья. Поэтому ты должна понимать, что ситуация достаточно серьезная, чтобы отправить к тебе послов доброй воли, отчаянной просьбы, – я непроизвольно подняла глаза и хмыкнула, глянув на своих гостей. – Конечно, мне пришлось кое-что рассказать о твоих талантах и предоставить единственное свидетельство твоего существования – мой личный научный дневник с выкладками по последним операциям. Только его моя рука не поднялась уничтожить. О чем я уже пожалел. И не раз.

Но без него этот идиот не стал бы меня слушать и тем более не поверил бы, что у нас есть шанс. Ты, наверное, сейчас рассмеешься, но он думает, что лучшее решение – согласиться на условия дасья и дать им все, что они требуют. Ему даже в голову не приходит, что подобная уступка станет началом. И этот ненасытный народ таким образом только утвердится в уверенности, что всесилен и может оттяпать от нас еще больше.

Знаю, что ты не доверяешь никаким обещаниям со стороны подобных Генадьеву. А тем более, когда встреча начинается так, как у тебя. Этот трус не решился отправиться вместе с теми малышами, которых я одобрил. Уверен – ты уже не меньше пяти раз спросила – почему именно они? И даже пару раз обиделась или даже оскорбилась. Но, учитывая твой характер, только эти мальчишки и не стали бы жертвами бездумной зачистки домашнего пространства. И да, я специально не стал ничего говорить про оружие – решил, что тебя это позабавит.

Но меня снова унесло куда-то от темы. Слишком много хочется сказать, а листок уже заканчивается.

Итак, у нас есть проблема. Ее сложно (но не невозможно) решить своими силами. И потому, лучшее, что могу предложить я – ты. А поскольку ты давно в отставке и нынешнее командование вообще не знает о твоем существовании. Они, скорее всего, посулят тебе горы всякого добра, что только придет вам всем вместе в голову. Ну, и конечно же, не поторопятся все это выполнять.

Зато лично я кое-что еще могу. Например, дать тебе гарантию, что на время переговоров у тебя будет крыша, мягкая постель и доступ к свежему воздуху. Обещаю вкусный кофе, хорошее домашнее питание и кое-какие сладости, которых там ты точно не найдешь. Но главное, и самое приятное, что я точно могу исполнить или не запретить – это трофеи. Если ты решишь прийти на переговоры, получишь приятную мелочь, но если согласишься пойти дальше, то никто не сможет отобрать у тебя сувениры, которые только приглянутся твоей озорной душе.

Жаль, что не смог приехать сам. И дело не столько в здоровье, сколько в компрометировании (надеюсь, правильно написал?) тебя и твоего статуса. Ну, и чтобы не сболтнуть чего лишнего – возраст берет уже свое. Если же ты дашь согласие хотя бы приехать в штаб, то первый человек, которого встретишь, буду я, чтобы разместить, накормить и рассказать все в подробностях. Большего, увы, пообещать не могу. Но знаю, как надавить на Генадьева, чтобы он сдержал свое слова. Хотя бы частично.

Прошло семь лет. И ты уже стала взрослее, степеннее, разумнее. Мне бы хотелось увидеть тебя новой, чтобы вспомнить ту девчонку, что скрылась в лесу очень давно и все же совсем недавно.

Всегда твой, дядь Саша.»

Рефлекторно сложив листик в первозданный вид, я внимательно посмотрела на Пашку, который почему-то непроизвольно съежился. Парень прибег к действительно крайней мере, но судя по его виду, даже не знал, из чего она состоит.

Видимо, это было тем самым ответственным поручением, которое можно дать конкретному человеку. И доверили ему нечто подобное по веской причине. Отчего тут же стала ясна роль мирного, неприспособленного к полевым условиям парнишки, который старается держаться достойно, но не может даже вовремя встать на построение – доставить ко мне едва ли не скомканный листочек. Причем, есть подозрение, что никто ни в штабе, ни в отряде не знал об этой записке.

Каждый за столом застыл в ожидании и напряжение, повисшее во дворе, можно было уже даже увидеть.

Дядь Саша не рассказал никаких подробностей и не стал углубляться в наше совместное прошлое. Видимо все же не доверяя парню без оглядки. Но кое-что он сделал очень точно – пообещал. Этот старик (сколько ему сейчас? Шестьдесят три? И все еще подполковник?) знает на что нужно надавить, чтобы разжечь во мне интерес и понимание серьезности ситуации. Получится ли у него на этот раз?

Я зажала листок с письмом между средним и безымянным пальцем, постучала ее ребром по столу, взвешивая все услышанное и прочитанное. Мне не было дела ни до штаба, ни до Генадьева, ни до страны, ни до дасья. Меня не волновало, что происходит за пределами моего участка. Пусть хоть атомный взрыв случится – переживу и не расстроюсь.

Но встретиться с дядь Сашей, вспомнить прошлое, каким бы оно ни было для нас обоих – вот это что-то более соблазнительное. А обещание трофеев… да, я питаю слабость к сувенирам. И тут мне этого не достает – клыки и когти разных хищников не в счет. Непрактично, глупо и даже вредно иногда.

Оттого на горизонте забрезжило развлечение, такое, каким тут и не пахнет. Но здесь мой новый дом, еще и осень на носу, нужно собирать урожай, каким бы скудным он ни был. И правильно все заготовить надо, не тащить же мне все оттуда, из цивилизации. На себе много не притащишь, а техника… ну, в общем, на себе неудобно. И лень.

А тут еще и не ясно, сколько потребуется времени, чтобы уладить внешний вопрос. Может, хватит пары дней, и жизнь вернется в свое русло. Но зная все, что есть там, могу быть уверена, запланированная операция и за месяц может к концу не подойти. Это же международное противостояние, конфликт за территорию. Одну меня не отпустят, а остальным нужна подготовка, наработка навыков… хорошо бы за полгода управиться со всем. Даже если уже начали.

Слишком много минусов и лишь один явный плюс. Что перевесит? Лень, практичность и отстраненность от общества? Или же все-таки возможность в последний раз встретиться с дядь Сашей?