Закрытые двери

Мужчина улыбнулся и последовал за мной:

– Нам нужно тебя переодеть для дороги и взять припасы, на всякий случай. Город уже за месяц превратился в руины, а что с ним сделали два года, даже представить боюсь.

За дверью скрывался длинный коридор, освещаемый лишь светом, попадающим через два маленьких окошка, расположенных по оба конца от него.

Старичок осторожно протиснулся в проем и повел меня к одному из окон. Видимо с той стороны и располагался выход из здания. Я помнила все культурные и рекреационные объекты нашего региона. Но не могла вспомнить, какой из лагерей имел такую планировку. По каждой из сторон располагались двери. И пока мы шли к выходу, я насчитала десять комнат.

Здание построено еще до моего рождения и ориентировано на большие смены. Значит, этот лагерь создавался еще в советские времена.

Таких рядом с городом было не много и на душе сразу стало легче, когда мы добрались до лестницы. Эту лестницу я узнала бы из тысячи.

Пока мы спускались в огромное фойе, занимавшее в высоту два этажа, а в ширину три, а то и четыре комнаты, я придавалась воспоминаниям.

Не одно школьное лето потеряно в стенах этого здания. Сначала меня сюда пристраивали родители, верящие, что в коллективе ребенок учится общаться, строить отношения и переживать свои страхи. Потом, когда их не стало, брат выбивал мне путевку, чтобы хотя бы на месяц стать независимым и свободным человеком. Чтобы лишь один месяц в году иметь возможность согласиться на ночные посиделки у друзей, прогулки по городу, маршрут выходного дня, без оглядки на маленькую сестру, висящую на нем тяжким грузом.

Стало грустно и стыдно за то, что в те беззаботные времена я винила его. Каждое лето, со слезами на глазах, я цеплялась за него, как за последний островок школьной программы, и кричала ему в спину, что никогда к нему не вернусь. Что он предатель и бросает меня навсегда. И все потому, что дети всегда были так жестоки к нескладной девочке с тонкими, как два шнурка, косичками.

Эти стены видели так много радости, но хранили в себе еще и столько детских слез. Жаль, что они не могут рассказать об этом забывшему все поколению.

Мы спустились в фойе, заставленное какими-то ящиками, шкафами и стеллажами, как городской архив. Теперь это больше не место общего сбора всех отрядов на утреннюю зарядку, а место хранения.

– А зачем вам столько мебели? – не удержалась я, следуя по узким коридорам рукотворного лабиринта.

– Пришлось освободить все комнаты и подсобные помещения, чтобы разместить всех, кто смог до нас добраться. А здесь мы теперь оставляем инструменты, продукты длительного хранения, и даже книги, которые имеют хоть какую-то практическую ценность. От художественной литературы, к сожалению, пришлось отказаться. Сейчас мы боремся за выживание, а не за культурное просвещение.

Мы, наконец, покинули лабиринт, и вышли к большой двери, ведущей во двор. Сколько страшных минут было здесь проведено. Сколько слез пролито по ту их сторону. А сейчас страх сжимает мое сердце здесь.

Страх неизвестного. Страх нового и неясного.

Старик отворил дверь и все вокруг залило золотым светом. Это были не просто солнечные лучи, это был поток золота самой высшей пробы с запахом и плотностью драгоценного металла. Казалось, что если протянуть руку в этот свет, то она войдет в него с некоторым сопротивлением, как в вязкую субстанцию.

– Пойдем. У нас еще столько дел, – окликнул меня мужчина и вышел на крыльцо.

Я последовала за ним и оглядела двор, бывший когда-то площадкой для смотра песни и строя отрядов, зарницы и спонтанных концертов детских талантов. Брусчатка все еще выглядела прилично и даже не пошла буграми. Хотя справа ее стало меньше – на месте края площадки теперь высился заборчик, сколоченный на скорую руку из скамеечных спинок. Видимо, там расположилось что-то более нужное людям, чем место для прыжков и плясок.

– Теперь там огородик, – проследив за моим взглядом, заметил старичок. – Танцы, танцами, а кушать хочется всегда.

Я согласно кивнула. Он прав, выживание всегда стоит на первом месте, а о душе можно подумать и на досуге.

Но все же и здесь было место для развлечений. Перед входом дети играли в футбол. А у стены здания, на лавочках сидели болельщики из тех, кого не взяли в игру. Малыши еще еле выговаривали полные слова, но зато радостно улюлюкали и кричали, когда кто-то забивал мяч в имитированные ворота.

Я улыбнулась. Дети – они всегда дети. Они вне времени и им не запретишь радоваться маленьким победам.

Мужчина сошел с крыльца и уверенным шагом направился к выходу, где во времена моей юности стояли бараки учителей и пионервожатых. Помню, как мальчишки прятались там под окнами, чтобы подсмотреть за молоденькими вожатыми и новыми медсестрами. Какие визги, крики, а иногда шлепки неслись оттуда, разрывая полуночную тишину.

Я последовала за стариком, стараясь не ставить под сомнение его действия и доверять тому, кто повстречался мне уже второй раз при очень странных обстоятельствах. Мужчина уже однажды ворвался в мою жизнь и как-то повлиял на нее. Надеюсь, что лучшим образом. Оттого мне не оставалось ничего другого, кроме как отправиться вместе с ним в город на поиски браслета, который тоже теперь играл какую-то особую роль в судьбе не только моей, но и окружающих.

Позади раздался звонкий детский смех, видимо, кто-то хорошо пошутил, а потом крик:

– Осторожно!

Но удар, пришедшийся мне прямо по голове, не дал мыслям и телу отреагировать на крик. В глазах потемнело, я выставила руки вперед, желая хотя бы этим смягчить падение на брусчатку…

И резко вскочила, словно нырнула в темноту и холод. Меня еще знобило, а глаза пытались привыкнуть к беспросветной тьме, окружающей меня со всех сторон. Сердце колотилось, как сумасшедшее, забыв про размеренный ритм, ноздри хватали ледяной воздух, возвращая в реальность.

Но какая она теперь, эта реальность? Что сейчас я увижу, когда глаза привыкнут к темноте? Это будет домик в Пристанище, моя квартира, погруженная в ночной сон, или новое, прежде невиданное мною место? Где я? И когда?

В окно неуверенно начал пробираться скромный лучик света – первый вестник зри. И глаза, привыкшие к темноте, с его помощью смогли рассмотреть окружающие меня объекты.

Я была в Пристанище. Я снова там, где могу хоть что-то понимать и как-то влиять на развитие событий.

На соседней кровати спокойно посапывал Олег. Он походил на ребенка, видящего сладкие сны. И я не смогла сдержать улыбки, когда мой спутник подтянул кулак ко рту.

Его присутствие меня успокоило. Как может успокоить вид привычных вещей, на мгновение исчезнувших из виду. И даже мысль, что нам нужно выручать Арайю меня немного успокоила. И пусть мне прилетит за это подзатыльник от Олега, но я ему только обрадуюсь. Потому что он будет настоящим и вполне закономерным.

Я осторожно коснулась браслета. И, убедившись, что он все еще на месте, облегченно выдохнула. Абсолютно все было на своих местах.

Интересно, сколько я проспала, если за окном еще рань. И только слабые лучики света пробиваются через густые кроны деревьев, окружающих домик.

Хотя какое это имеет значение? Главное, что нам пора. Нужно запрягать Буранчика и уезжать отсюда до того, как все Пристанище проснется. Мне не хотелось проверять Надола на честность.

Привыкнув к темноте и имея возможность различать объекты, я тихо опустила ноги и нашла сапоги, так и оставленные на полу. Весь мир спал, и только мне была подарена возможность запомнить эти тихие минуты, когда все вокруг предается мерному сну, покрывающему всех, как теплое одеяло.

Я обулась и тихо вышла из комнаты, не беспокоя раньше времени Олега. он заслужил свой спокойный сон. И не мне его будить.

Окно в прихожей занавешено плотной тканью, из-за которой не смог бы пробиться даже самый мощный луч света. Оттого в помещении царил всепоглощающий мрак. И не запомни я обстановку при тусклом свете лампы, пройти тихо до окна мне бы точно не удалось.

А так не хотелось нарушать тот покой, что сейчас простирался над всем Пристанищем. Казалось, что любой шорох мог спугнуть эту идиллию, эту раннюю утреннюю тишину. И мир взорвался бы звуками в ту же самую секунду.

Оттого поход до окна, чтобы сорвать полотно и впустить в дом максимум света, был больше похож на танец среди камней, чем простую проходку по прямой. Но даже это вселяло в меня какой-то особый восторг, забивающий воспоминания от произошедших ранее событий.

Не было ни Надола, ни странного сна, ни похищения Арайи. Была только я, эта комната и окно, требующее снять с него плотную, как сама ночь, штору.

Неуверенный солнечный свет стал карабкаться по полу, забираться на стол, полки шкафа и лестничные ступени, ведущие на второй этаж. Он, как маленький ребенок, ощупывал и оглядывал все вокруг, пробовал на кончиках пальцев пыль, доски и ткань, рылся на полках в поисках интересных сокровищ и забытых вещей. И так же, как и маленький ребенок, он заполнял собой все пространство, не оставляя никакой возможности скрыться от него.

Я подставила лицо солнцу и прикрыла глаза, прислушиваясь к себе.

Меня мучило слишком много вопросов, роившихся, словно муравьи у горки сахара. И на них все еще не было найдено ни одного ответа.

Вопросов с каждым днем становилось все больше. И едва я привыкала к размеренному ходу своей жизни, как приходили новые обстоятельства, а из них, как из удобренной почвы вырастали новые вопросы. Казалось, что этот замкнутый круг невозможно не оборвать и не покинуть.

Я открыла глаза и огляделась по сторонам. Нужно найти воду и полотенца. А после уже разбудить Лежку.

Воды в доме не оказалось даже под видом кусочка льда. Потому пришлось брать пустое ведро, найденное под столом и выбираться на улицу за снегом. Наконец, снежный ноябрь принес хоть какую-то пользу обществу.

Повозившись с огнивом, мне все же удалось растопить печь, построенную здесь уже после Забытья. Пламя лениво разгоралось на дровах, оставленных здесь с последних постояльцев, и оттого отсыревших. Но все же огонь оказался слишком жадным и голодным, чтобы отказаться даже от такого угощения.

Комнату заполнил жалобный, но звонкий треск поедаемых дров. А воздух постепенно заполнялся теплом, нехотя расходящимся от печи. И тело начинало расслабляться, обманутое мимолетным комфортом.