Брилонская вишня

– Товарищ комендант… разрешите задать вопрос?

Он изгибает бровь.

Продолжаю:

– А за шкафом тоже нужно красить? Или нет?

– Если сказано красийт все – значийт, ты должен красийт все!

– Я понимаю, но там такой узкий проем, что моя рука туда просто не пролезет.

– А отодвинуть? Надорвешься?

– Отодвинуть?! Целый шкаф?!

– Не вижу ничего сложного.

Снова закрываю глаза и сжимаю губы. Сжимаю с такой силой, чтобы не дай бог меня не прорвало, что окупилось бы мне не слишком лестными поступками со стороны коменданта.

– Товарищ комендант. Ну вы же понимаете, что я не смогу. Он тяжелый.

– Да ничего вы не можете! Слишком нежный, я смотрейт! Шкаф ей передвинуть трудно!

– Он тяжелый!

– А ну не ори на меня!

Сжимаю уже не губы, а кулаки. Прямо чувствую, как срываюсь. Уже дышать от ярости тяжело…

Комендант лениво поднимается с кресла и приближается к шкафу. Хватается за край и с большим трудом передвигает в сторону. Вижу, как на его ладонях вздулись и без того толстые вены. Ничего сложного… Ну-ну.

Хватаю банку и захожу между шкафом и стеной. Макаю кисть в густую и вязкую краску, снимаю остатки о краешек банки и провожу по полу…

– Стой! Стой, русь! Да что же ты опять делайт?!

Запрокидываю голову. Закусываю губы. Оборачиваюсь и выдавливаю сладкую улыбку.

– Что же я снова сделала не так, товарищ комендант? – журчу я, представляя на его месте Вернера.

– Ты правда не понимайт?

– Простите, нет.

– Ты хоть раз красийт у себя в дом?!

– Да в чем дело?

Он опять в кресле, и опять не спускает с меня настороженного взгляда.

Сквозь зубы выносит:

– Начинайт надо с конец, а не с начало. Ты потом идти назад и попадайт в краска. А потом пачкайт мой дом!

Пожимаю плечами, в который раз хватаю банку и иду в конец. Сгибаюсь над полом.

– Так что, русь? Ты не отвечайт мне. Я тебя спрашивал: красийт ли ты когда-нибудь свой дом?

Тяжело вздыхаю и тру мокрый лоб.

– Не доводилось, – выдавливаю.

– Очень заметно. Ты вообще хоть что-нибудь умейт делайт в свой дом?

– Умею. Много чего умею. Весь огород на мне. Пол мою, посуду. Пыль протираю, окна, скот кормлю. За лошадьми ухаживаю: чешу им гриву, еды даю. Куры тоже на мне. Корову иногда дою.

– А что в это время делайт другой член твой семья?

– У них другое, они деньги зарабатывают. Мамка в телятницах, папка в колхозе, а братка у него подрабатывает. Мы с Никиткой, ну, младшим братом моим, дом содержим.

Комендант гасит папиросу, не спуская с меня взгляда. Медленно разворачивает леденец. Морщится.

– А… ты? Где работайт ты?

Соскребаю с щеки прожигающую каплю краски.

– А я пока нигде не работаю. Учусь только.

– Что? – комендант чуть ли не давится конфетой. Вздергивает брови. – Учусь? В школа? Так тебе сколько лет вообще?

Недолгое время молчу, раздумывая, стоит ли ему говорить правду. Кашлянув, честно отвечаю:

– Шестнадцать.

Комендант замолкает. Чуть хмурится. Медленно барабанит кончиками пальцев по подлокотнику кресла. Несколько раз порывается открыть рот, но быстро останавливает себя.

– Всего? – наконец тихо произносит комендант.

Горько усмехаюсь.

– Ну, извините. Я в этом не виновата.

– Ну, и… – он вновь обрывает себя. Опять морщится, глотает воду из стакана, откидывается на спинку кресла и сплетает пальцы в замок. – Ну и как ты учиться в школа? Хорошо?

– Вы прямо как папка… Он то же самое всегда спрашивает. Да, неплохо. Иногда даже хвалят.

Усмехается. Медленно кивает.

А я с улыбкой вспоминаю, как пыталась научить Никитку математике и немецкому…