Блуждание во снах

О, ужас! Ему показалось, что с румяным лицом кабацкой девицы произошли странные метаморфозы. Теперь на Владимира смотрели до боли знакомые, синие глаза. На столе, извиваясь от похоти, истекая белой влагой, лежала чуть живая… Глаша. Она смотрела на него молящими глазами.

– Стойте! Не трогайте ее! – едва крикнул Владимир.

Бревенчатые стены кабака странно вздрогнули и побежали в разные стороны, стал таять и растекаться бурой древесной жижей потолок, в быстрой карусели замелькали довольные мужицкие рожи, и он тут же потерял сознание.

Очнулся Владимир от того, что занемевшая, почти деревянная кожа лица ощутила немыслимый холод – востроносый лакей щедро вылил ему на голову ковш колодезной воды.

– Чтой-то, вы барин, так пугаете нас? Вам на воздух надобно. Тут душно – накурено сильно. Покушали-с и идите своей дорогой.

Владимир огляделся – вокруг было совсем тихо – слышалось даже жужжание сонной мухи возле закопченного оконца. Посетителей в кабаке почти не осталось. Все было чисто и прибрано. На столах одиноко красовались стеклянные стаканы с полевыми цветочками, обернутые в папиросную бумагу. О прошедшей оргии ничто не напоминало.

«Полно, а была ли эта оргия?» – тяжелые мысли едва ворочались в горячей голове.

– Глаша! А где моя Глашенька? – вскинулся Владимир, голова ударилась о ножку обеденного стола.

– Какая, такая Глаша? Не было у нас здесь таких девиц. Отродясь не было. Шли бы вы, барин, во двор, на свежий воздух. Мы закрываться скоро будем. Поздно уже… – ворчал лакей, выпроваживая Владимира за дверь.

Владимир поднялся и, слегка пошатываясь, пошел к выходу. Рука толкнула дубовую дверь. Дверь со скрипом распахнулась, потянуло вечерней свежестью. Он сделал несколько шагов и тяжело опустился на лавку. Голове стало немного легче. Послышалось до боли знакомое стрекотание сверчка. Он поднял глаза – на посиневшем куполе высокого и довольно обычного, южного неба, проступили яркие, лохматые звезды…

«Ого, какие декорации-то пошли», – устало подумал он и закрыл глаза.

– Охо-хо, денек-то к ночи катиться, а торговля моя никак не ладится, – раздался сиплый мужской голос справа от Владимира.

Скрипнула деревянная лавка – кто-то тяжело ухнулся рядом. Владимир открыл глаза и посмотрел на внезапно появившегося соседа. Это был мужчина средних лет, одетый в темный долгополый кафтан из казинета[19 - Казинет – это плотная бумажная или полушерстяная ткань для верхней одежды.], шерстяные, не по погоде теплые штаны и низенькие, довольно разношенные сапоги из свиной кожи. Узкое, потертое плечо этого мужичка оттягивал широкий, плетеный ремень. К ремню крепился массивный деревянный короб, расписанный аляповатыми красными маками и зелеными горошинами.

– Коробейник я, барин, – пояснил мужичок в ответ на пристальный и вопросительный взгляд Владимира. – Вот, хожу по деревням и селам, торгую мало-помалу суровским[20 - Суровский товар – это шелковые, бумажные и легкие шерстяные ткани.], да халантерейным товаром.

Он распахнул деревянный ящик, склонился над ним и извлек мотки разноцветных атласных лент, сноп ситцевых платков и холщовый мешочек с какими-то звенящими побрякушками.

– Господин хороший, барин, а не угодно ли глянуть, какой у меня товар-то знатный? Товарец первой руки – хоть полсвета обойди, лучше не сыщешь. Авось и себе присмотрите что-нибудь из халантереи на одёжу – для форсу, али для хозяйственной нужды. Ваши деньги – наш товар, вам покупка – мне навар!

Владимир сухо кивнул.

– Спасибо, милейший. Не доставайте ничего. Я не собираюсь ничего покупать. Мне, право, ничего не нужно.

– Ну, как так, ничаво? – затараторил торговец, не обращая внимания на решительный отказ Махнева. – Вы только посмотрите – авось что-то и глянется. Вот нитки разноцветные – и миткальные имеются и шелковы. Есть ремни опойковые и матерчатые, галштуки разные, в цветок и в горошину, расцветок затейных. Есть пуговицы костяные, есть и деревянные. А вот и лезвия для бритья. Не надо? А может, вашей даме подарок – есть кружево вологодское, на коклюшках плетеное – не плоше аглицкого; веера с каменьями; булавки с бисером. Платков много, шаль ажурная имеется. Подошвы есть…

– Вы не трудитесь, пожалуйста, я же сказал вам – мне решительно ничего не надобно-с.

– Охо-хо, плохо, что ненадобно вам ничегошеньки, – разочарованно процедил коробейник. – Но есть у меня пару вещиц, которые, как мне думкается, именно у вас спрос сыщут. Товар полюбится – ум расступится.

Темная спина согнулась в три погибели, послышался шорох и натужное кряхтение – мужичок рылся на самом дне тяжелого короба.

– Вот! – торжественно произнес он. – Перчатки опойковые, последней Парижской моды. Шик модерн! И цена невысокая – чай, сторгуемся, голуба.

И он шлепнул на колени изумленного Владимира нечто совершенно странное – мягкое и одновременно шелестящее на ощупь.

Как только Владимир присмотрелся к тем странным предметам, оказавшимся на его коленях, из его груди вырвался глухой крик.

– Нет! Уберите это сейчас же.

Он узнал снятую с рук кожу двух несчастных, погибших в зыбучей пустыне. Он уже почти забыл о том страшном случае, который произошел с ним чуть ранее. А теперь перед глазами красовались эти странные остатки человеческих рук с настоящими ногтями и тончайшей сеточкой замерших линий на мертвых ладонях.

– А неча морду-то воротить от моего товара, – взвизгнул коробейник. – Худого не держим. Пошто вам перчатки-то мои не ндравятся? Кожа настоящая, не тряпица чай какая-то.

– Прочь! Уйди! – Махнев зажмурил глаза. Но услыхал какой-то булькающий, ехидный смешок прямо возле своего уха.

Владимир отмахнулся – смешок перекатился к другому уху.

Он вскочил на ноги, и недолго думая, бросился назад в харчевню. Рука с силой толкнула широкую, дубовую дверь.

Глава 3

Глаза не увидели света – вокруг царил полумрак, и запах был незнакомый. Новое помещение совсем не напоминало ту харчевню, в которой он недавно отобедал. Уши заволокло какой-то гулкой, звенящей тишиной, прерываемой лишь монотонными ударами – где-то вдалеке капала вода. Пока Владимир соображал о том, что произошло, и куда подевался кабак с его востроносым лакеем, он споткнулся о невидимый, крутой порожек и упал – колени больно ударились о каменный пол. Стало прохладно, потянуло подвальной сыростью – Владимир зябко поежился. Глаза с трудом осваивались в новой обстановке.

Он потихонечку встал и осмотрелся. Взгляд наткнулся на темную каменную стену, расположенную на расстоянии четырех шагов. Он развернулся – позади высилась такая же, немного неровная, каменная кладка. Потолок и вовсе был невидим из-за угольно-черной, рваной темноты. Посмотрел направо – впереди стелился густой, влажный сумрак.

«Похоже, я попал в какой-то коридор, – рассуждал Владимир. – Где та дверь, откуда я вышел? Как из придорожной корчмы я очутился здесь? Да и вообще: где я?»

Рука пошарила сзади – дверь пропала, растаяла, будто ее и не было. Пальцы наткнулись на холодный, влажный камень. Он стоял посередине узкого длинного коридора. Уставшие ноги сделали пару шагов в сторону. Он пошатнулся и снова чуть не упал. Впереди, в кромешной тьме, что-то блеснуло. Это напомнило свет живого огня.

Владимир устремился к этому мерцающему свету. По мере приближения к огню, сумрак рассеивался, становился отчетливей рисунок каменных стен. Часть старинной кладки стерлась от времени, неровные круги черной плесени переходили во что-то зеленое, напоминавшее бурую тину на болоте или выцветший мох. Монотонный стук капель усилился.

«Что это? Стены, как в средневековом замке. Черт, где же я? Неужто коварные ведьмы бросили-таки меня в зловещий застенок к инквизиторам? Жалкие лгуньи! И как отсюда выбраться? Да, и куда я вообще теперь должен выбираться? Мне бы домой и поспать. Господи, как я устал…»

Свет стал еще ярче – это оказался факел, закрепленный в потемневший и закопченный от времени, чугунный обруч.

Владимир прислонился к стене и сполз вниз, на холодный каменный пол. Идти не было сил. Веки отяжелели, сон мигом затуманил сознание. Перед лицом промелькнули странные пестрые ленты, охапки зеленых листьев посыпались на голову и грудь, растаяли и утекли зеленой жижей сквозь слабеющие пальцы; желтые дороги гибкими змеями побежали в мглистую, влажную даль; жидкой слюдой зажурчали по камням юркие ручьи; алмазные росы упали на сочные луговые травы. В завершении всех видений перед лицом мелькнули чьи-то серые пытливые глаза. Казалось, они заглянули в саму душу, удивленно округлились, протекли слезами и растворились в белой дымке. Все картины смешались в пестром калейдоскопе, уносясь в жадную и слепую воронку крепкого и безотчетного сна.

Наш герой не понял, сколько прошло времени. Пока он дремал, рядом с ботинком что-то неприятно, но увесисто шоркнуло. Он с трудом разлепил сонные веки и чуть не вскрикнул. На расстоянии аршина от ноги сидела огромная черная крыса. Это была крыса-переросток – ее размеры в два раза превышали размеры хорошо упитанной кошки. Пламя факела играло в кровавых и пристальных зрачках зловещего грызуна.

Сон пропал в один миг. Владимир вскочил на ноги.

– Кыш, кыш! Пошла отсюда! – он не узнавал собственного голоса.

Крыса не испугалась. Наоборот, она села на задние лапы и ощерила чуть желтоватые клыки. Владимир не стал искушать судьбу. Не раздумывая, он бросился бежать вглубь коридора, подальше от черной хищницы. Бежал он довольно долго – гулкое эхо, ударяясь о каменные стены, летело в мглистый потолок. Он бежал, не оглядываясь – ему казалось, еще секунда, и в его ногу вопьются острые зубы.

«А вдруг здесь целые полчища этих монстров? Может, мне уготована судьба, быть заживо сожранным этими ужасными созданиями? Ненавижу крыс!»

Мерещился даже стук тысячи острых коготков по каменному полу, склизкое шуршание толстых, как веревка, голых хвостов.

Он так и не понял, как далеко убежал. От быстрого бега сбилось дыхание, кровь толчками разрывала виски. Он притормозил и оглянулся назад. Позади, колеблясь в такт стуку сердца, тянулся пустой коридор с рваными островками густеющей мглы. Крыса не преследовала его. Владимир осмотрелся. В этой части было намного светлее и суше – факелы на стенах теперь встречались чаще. Взгляд скользнул по каменной кладке – ее рисунок резко обрывался, пугая темнеющей пустотой. Он подошел ближе. В этом месте коридор сворачивал налево.

Владимир шагнул за угол и наткнулся на еще один короткий пассаж. В конце, освещенная с двух сторон пылающими факелами, высилась массивная деревянная дверь.

«Эх, была не была, – рассуждал он. – Может, я направляюсь прямо в лапы к мучителям, а только выхода нет. Сколько можно бегать по этому каменному мешку».

Ладонь ухватилась за массивную ручку. Взгляд на минуту задержался именно на этой дверной ручке. Она была отлита из какого-то металлического сплава и напоминала раскрытую пасть грифона.