Владимир пялился на эти «перчатки», оставшиеся в его собственных руках. На месте блондина уныло красовалось жирное кровавое пятно, просочившееся в рыхлый песок – мужчину засосала пустыня.
Владимир вышел из кратковременного оцепенения, из горла прорвался приглушенный крик, кулаки разжались – человеческие перчатки с легким резиновым шелестом шмякнулись на песок. Осипшее горло скрутила сухая судорога, в голову ударила кровь. Он снова выкрикнул, будто выплюнул что-то нечленораздельное и бросился бежать.
Владимир не отдавал себе отчета, куда и зачем он бежит – ему хотелось одного: покинуть то ужасное место, где на песке распласталась свежеснятая человеческая кожа.
«Господи, кто был этот мужчина? Как он здесь оказался? Отчего этого несчастного затянуло в глубину песков? Отчего так легко снялась эта странная, будто резиновая кожа? Ведь снять с человека кожу не так-то, наверное, и просто? Где я об этом слышал? А! Это проклятая ведьма пугала меня инквизиторскими пытками. Там тоже шла речь о коже… Господи! А руки? Там даже остались остренькие, аккуратно остриженные ногти», – он остановился, его снова вытошнило.
Впереди мелькнул еще чей-то силуэт. О, боже! На этот раз в песке утопала женщина. Она, то плакала, беспомощно озираясь вокруг, то кричала истошным голосом: «Помогите, хоть кто-нибудь, я умоляю! Спасите меня!»
Владимир видел со стороны, что из песка выступают полные руки и покатые плечи несчастной. Женщина барахталась спиной к Владимиру. Это была шатенка, с уложенными в высокую прическу, волосами.
«Может уйти, пока не поздно?» – малодушно рассудил Владимир. Он настолько устал и выбился из сил, что ему казалось, он ничем не сможет ей помочь. Но женщина снова вскрикнула. То был вопль безрассудного отчаяния. Песчаная воронка засосала ее по самую грудь. Шатенка голосила, что есть мочи.
– Мадам, не кричите, я попробую вам помочь, – голос звучал хрипло и неуверенно.
Женщина повернула голову. Владимир бегло рассмотрел лицо несчастной. Она была немолода и скорее годилась ему в матери. Лицо дамы скривилось от плача. По густо напудренным и нарумяненным щекам пролегли влажные бороздки от слез. В мутных карих глазах стояла такая мольба, что Владимир упал на живот и по-пластунски подполз к несчастной. Ухоженные руки с двумя массивными перстнями на пальцах вцепились в запястья Владимира.
– Молодой человек, не бросайте меня, пожалуйста! Спасите, и я щедро отблагодарю вас!
Едва он ухватился за кончики ее полных, чуть красноватых пальцев, как женщина вся содрогнулась, округлились бессмысленные, полные ужаса глаза, тонкие, чуть сизоватые губы со следами яркой губной помады судорожно вдохнули глоток воздуха – секунда, и дама исчезла в зыбучем песке. Владимир отпрянул, не удержал равновесия и упал на спину. Он лихорадочно перевернулся на живот и пополз прочь от зыбкой впадины. Какой-то чавкающий, хлюпающий звук заставил его резко обернуться – на том месте, где мгновение назад барахталась пожилая незнакомка, появилась ее оболочка, а вернее сдернутая кожа. Точно такая же, как и у первой жертвы этой коварной пустыни. На песке лежало снятое лицо, волосы и руки несчастной. Рядом извилистой черной змейкой струилась кровь. Владимир старался не смотреть на эту ужаснейшую метаморфозу, но глаза предательски фиксировали отдельные элементы этой липкой картины. Кожа выглядела так, словно была резиновой.
«Надо бежать, иначе и меня засосет в такую же воронку. Вот только в какую сторону?» – рассуждал Владимир. Он крутил головой, искал хоть какие-то приметы человеческого жилья.
И о счастье! На расстоянии примерно двухсот саженей, он едва различил зыбкие контуры белого домика, от крыши которого отлетал легкий дымок.
«Может, это мираж? Или ведьмы снова надо мной куражатся?»
Как бы то ни было, Владимир вскочил на ноги и двинулся прямиком к этому дому – а впрочем, у него не было иного выхода.
По мере приближения дом приобретал все более четкие очертания. А песок под ногами становился тверже, превратившись в довольно устойчивую почву, покрытую редкими кустиками травы. Потемнел и сам песок. Теперь его вид напоминал обычный чернозем. Ближе к дому пустынная местность чудесным образом трансформировалась в среднерусский или малоросский пейзаж. Изменился и сам воздух – он стал чуть прохладнее. Горячее лицо освежил легкий ветерок, напоенный ароматом полыни и лебеды. Словно из-под земли выросло несколько пирамидальных тополей, уходящих своими верхушками в синеющее небо, кусты акации и еще с десяток неизвестных кустарников. На одном из них красными продолговатыми бусинами пестрели ягоды колючего шиповника. Владимир невольно засмотрелся на купол неба – странное дело: он не выглядел таким уж серым, как раньше. Появился даже легкий лучик яркого света, но тут же исчез за чередой неестественных ватных облаков, похожих на взбитые в крепкую пену сливки.
Вокруг довольно просторного двора шла невысокая изгородь, похожая на малоросский плетень, и сам дом напоминал украинскую беленую хату или придорожную корчму. А может, это был постоялый двор или австерия[17 - Австерия – трактир, гостиница.]. Рядом с домом росло несколько, довольно ухоженных яблоней – мазанных снизу известняком, а также кусты смородины и бузины. Над плетнем красовались лопастые, черноглазые головы желтоволосых подсолнухов. Бледно лиловый незатейливый вьюнок и колючий шишковидный хмель увивали толстые прутья плетня. На прямом штакетнике сушились глиняные горшки всевозможных форм и расцветок, тут же сушилось стираное белье – расшитые петухами полотенца и домотканые простыни.
В глубине двора виднелся темный от воды колодец с журавлем, курятник со щербатыми стенами, около которого расположилось корыто с мутной водой и плавающими птичьими перьями, рядом стояла глиняная миска с зерном. Из курятника слышалось негромкое, сонное кудахтанье.
Объемный двор приютил и несколько хозяйственных построек: сарайчики, амбар, и холодный погреб. Слева от дома высился стог сена, подоткнутый вилами. Подле него торчали рогатые оглобли двух распряженных телег и крашеный серой краской, облупленный и скособоченный дорожный тарантас. Послышалось лошадиное ржание – недалеко от дома располагался крытый загон для лошадей. Словом, все выглядело так, будто это обычное среднерусское или малоросское подворье.
«Прямо оазис… Как давно я не видел таких домов. Откуда это все в пустыне? Полно, а настоящая ли вокруг пустыня, и настоящий ли это дом? На простой дом не совсем похоже.
Может, это корчма или все-таки постоялый двор?» – Владимир остановился и решил посмотреть, что будет дальше: не растает ли этот дом, словно мираж.
Из – за прикрытых дверей послышалась заунывная мужицкая песня и слабый перебор гармоники. Дубовая дверь распахнулась, на крыльцо с шумом вывалился пьяный мужичок в стоптанных сапогах, в синем, засаленном на рукавах кафтане, и светлой полинялой рубашке.
– Про-оо-шка, под-аа-вай лошадей. Ехать пора! – невнятно, заплетающимся языком, крикнул он.
Ответом была полная тишина. Мужик присел на лавку и опустил пьяную голову. Картуз упал, засаленные черные волосы полностью скрывали красное, помятое лицо. Он качнулся пару раз из стороны в сторону, не удержал равновесия и шмякнулся прямо на землю, подле лавки.
– Про-оо-шш-шка, сукин сын, где ты шляешься, каналья? Запрягай… Ехай… – он не договорил. Чернявая голова обессилено упала, обнажив острый, сухой кадык на тощей шее. Короткие ноги дернулись, словно от судороги, левая рука описала в воздухе круг и повисла, словно плеть. Мужичок попытался сфокусировать мутный, почти безумный взгляд карих глаз, но у него ничего не вышло. Наконец, он завалился на бок, чмокнул сизыми губами, свернулся калачиком и захрапел прямо возле лавки. Игнорируя зов хозяина, невидимый Прошка так и не появился.
«А что я, собственно, стою? – рассуждал Владимир. – Поди, не убьют. Зайду-ка и я в этот дом. Похоже, и в правду это – постоялый двор или кабак», – Владимир решительно устремился к входу.
Рука толкнула сухую калитку, ноги вели прямиком к крыльцу. Он аккуратно обошел спящего возле лавки мужичка и поднялся по деревянным некрашеным ступенькам.
В нос ударили знакомые запахи – кислых щей, горячего хлеба, лука, жареной свинины, человеческого пота, браги, табака, воска, сажи. Тут же стояли крепко сбитые столы с деревянными стульями и лавками. Из-за сильного чада Владимир не сразу разглядел всех посетителей. Несколько человек сидели в одиночестве – кто-то пил водку из пузатого лафитника и закусывал ее круглыми, желтыми малосольными огурцами; кто-то, приняв на грудь, прикорнул прямо за столом. Несколько человек спали на широких скамьях, расставленных возле бревенчатых стен. Слышался смех девиц, их радостное повизгивание – это в дальнем углу кабака расположилась целая компания подвыпивших мужичков. По виду это были зажиточные мужики, либо купцы. Их было человек пять. Рядом с ними сидели две молодые, дородные и разбитные девахи, одетые ярко и безвкусно, словно ярмарочные куклы. Компания резалась в карты на какой-то интерес.
Владимир придирчиво оглядел себя с головы до ног – лакированные туфли чуть потрескались, но темно-вишневый сюртук и черные брюки выглядели довольно прилично и почти не помялись, хотя казалось, что с тех пор, как он ушел из дому, прошла целая уйма времени. Будто из воздуха, прямо перед Владимиром материализовался востроносый лакей с маленькими бесцветными глазами, в красной рубашке и в черной еврейской жилетке. В одной его руке поблескивал пустой медный поднос, на согнутом локте другой висело несвежее, в масленых пятнах, льняное полотенце. Он бегло оглядел фигуру Владимира, косой взгляд зацепился на модном покрое сюртука, лизнул и лаковые штиблеты. Лакей многозначительно крякнул.
– Милости просим, господин хороший! – подобострастно проговорил он и поклонился. Перед лицом Махнева мелькнул ровный пробор черных, обильно смазанных маслом, волос.
– Что прикажете-с? – лакей шаркнул маленькой ножкой.
«А что же мне заказать? Полно, а есть ли у меня деньги? А то хорош гусь! Пришел в трактир, а про деньги и забыл…» – ладони стали шарить по карманам. На счастье, в боковом кармане сюртука он нащупал увесистый кошелек. Пальцы лихорадочно развязали кожаные тесемки – на стол вывалились царские червонцы и серебро.
– Ого, барин! Да вы у нас богач, – противно захихикал востроносый и шмыгнул носом. Его маленькие светлые глазки отчего-то сошлись на тонкой переносице.
– Голубчик, принеси-ка мне, – и тут Владимир запнулся. Он и представить не мог, что эта простейшая просьба может вызвать в его душе замешательство, граничащее с чувством полного отчаяния. Он вспомнил о том, как его кормили все последние дни, вспомнил пустую кашу и репку, вспомнил он и обильный обед у Клариссы и Осипа, вспомнил «простую, но велию» трапезу у Горохова, вспомнил и те минуты, когда ему и вовсе было не до еды. К горлу снова подкатила липкая тошнота, он судорожно сглотнул и решил собраться с мыслями. – А что у вас есть из закусок?
– По правде говоря, господин хороший, мы у себя не подаем столько блюд и разносолов, сколь бывает представлено к удовольствию знатных едоков в московских трактирах и ресторациях. Контингент, как говорится, не тот-с… А по приходу, так сказать, и расход свой имеем, – гнусаво затараторил лакей, наклонившись к самому уху Владимира. – Но кухарка у нас добрая – хохлушечка чистая и расторопная. Готовит исправно, и мухи в ее щах не плавают. – Лакей немного выпрямился, сладкая, чуть мечтательная улыбка растянула его тонкие, бледные губы. Но он спохватился, чуть приосанился и выпалил более зычным и официальным тоном: – Не прикажете ли подать блинов с кислыми вершками? Есть расстегайчики с грибками. Окорок холодный имеется. Поросенок с хреном. Каша. А на горячее щей могу принести или галушек со шкварками.
– Да, да. Вот это все и подай, – слабым голосом отозвался Владимир. Только сейчас он почувствовал, как устал и как сильно голоден. – А еще принеси, пожалуйста, водки.
– Сию минуту, – радостно отозвался лакей и скрылся в серых парах дыма.
– Давайте знакомиться, – раздался чей-то густой бас за спиной. Владимир вздрогнул, на плечо легла тяжелая ладонь.
Он обернулся. Возле стола стоял рослый малый с кустистой рыжей бородой, в рубахе пошитой из синей ксандрейки[18 - Ксандрейка – это бумажная ткань с цветными полосками; крашеная пестрядь, иначе – александрийка.], подпоясанной красным кушаком.
Владимир привстал.
– Махнев Владимир Иванович, – чуть растеряно ответствовал он, памятуя о том, что не в его интересах высказывать и малейшие признаки сословной субординации.
– А меня Григорием Пустохваловым величают, – басом отозвался рыжий. – Не желаете ли сыграть в картишки на червовый интерес?
– Спасибо за приглашение, Григорий, но, по правде говоря, я сильно устал и голоден. Я, пожалуй, воздержусь от карточной игры, – он снова тревожно оглядел обеденный зал. – Может, чуть позже…
– Ну, как желаете, господин хороший. Я не советовал бы вам мешкать – весь интерес профукаете, – чуть развязано процедил он. – С нас взятки гладки, а вы к обеду получите остатки, – и он раскатисто рассмеялся, словно ярмарочный зазывала.
– Так и остатки дюже сладки, – встрял кто-то из мужиков. – Оставь его, Гришенька. Чай, не разумеешь, хто пред тобой? Это ж барин. Ему же только вершки жирные подавай. А наш брат и остатками не брезгует с ихнего стола-то, господского. Пущай волокитится – а нам своя профитроля сахарная от евонной волокиты выгорит. Была бы честь предложена. Посмотрим потом, как он локти-то свои холенные покусает, ежели увидит, в чем обремизился.
Мужики развязано и хамовато загоготали – Владимир невольно поежился.
– Спасибо, я подумаю, – обронил он.
Его настораживала бесцеремонность этой разудалой компании.
«Как они смеют так нагло со мной разговаривать?» – рассуждал Махнев. Но оглядев внушительную фигуру и огромные кулачищи рыжебородого и его товарищей, он лишь натянуто улыбнулся. – И о каком червовом интересе они говорят? Зачем мне их альковные страсти? Какие-то глупости… Про какие такие остатки?»
Рыжебородый вернулся к своим товарищам.