Косотур-гора

В разгар работы на опушке леса появился мужик верхом на сивом жеребце. В полушубке и форменной фуражке с вензелями. Лесник.

– Бог в помощь, здоровы были! – проговорил он, ловко спрыгивая с коня.

– Здоро?во! – ответил Алексей Поликарпович, покосившись на багровый нос лесника. – Форса давишь в экую стужу: ухо вон побелело, потри снегом!

– И в самом деле, будто иголкой ткнуло, – согласился лесник, хватанул в пригоршню снег и принялся натирать левое ухо. – Шапка куда-то запропастилась, – говорил он оглядываясь, вертя толстой шеей.

«Власть прибыла», – с неприязнью думал Алексей Поликарпович. – «Не доверяет, а шапку утерял видать…»

– Пенечки считаешь? – спросил он вдруг с вызовом.

– Во-во! Пенечки! – хохотнул лесник, выбирая пальцами с уха подтаявший снег. И вдруг стал серьезен. – Никому верить на слово нельзя. На Селивановых кучах дюжину счёл. Бога не боится, строевой лес сводит, зимогор[22 - Зимогор – хулиган и вор.].

Алексей Поликарпович перекрестился. Старообрядцы не любят, когда кто поминает бога к месту и не к месту. Буркнул леснику:

– Всех-то на один аршин не мерь, не обижай подозрением…

– Дак и я к тому: взял с поличным!

Меня не проведешь! И што ты думаешь, надумал? Тонкие-то легче валить. Спилит неклейменую, снежок разгребет, земельку лопаткой ковырнет и свежий пенек закроет, – чтоб не видно было… Ну я ему, злодею! Он, Селиван, теперя заробит: весь уголь за штраф заберу. А штоб не повадно было, хрен билет на порубку получит…

Алексей Поликарпович слушал собеседника и наблюдал за работой своих углежогов. «Зарекалась свинья говно жрать, да все трескает. И штраф не наложишь, и билет выпишешь», – мысленно спорил он с лесником. «Куды ты денешься, по носу видно – дармовую монопольку глотаешь. Поставит тебе Селиван четверть, ты не только шапку – лошадь потеряешь… Все вы у власти находясь, законом прикрываетесь», – а сам проговорил:

– Верно сказал: грех рушить храм-природу. Кабы не нужда, дак… Антихристовы заводы те прорву леса сгубили. Дорубимся скоро! Сведем леса на дрова, а как жить станут наши дети-внуки? Речки посохнут, озёра мохом порастут. Птички, божьи твари, не прилетят, рыбы не станет…

– Дык все так, Поликарпыч! Но при внуках моя должность совсем пропадет: нечего охранять станет. Противу изничтожения лесу ещё государь Петр Алексеич указы писал, головы рубил…

– Мало, знать, рубил…

– Слышь, Поликарпыч, сказывают, горючий камень есть такой. Горит жарче, чем из лесин.

– Ну?

– Его благородие лесничий сказывали. Будто бы на реке-Дону заводы на ентом горючем камне ставят. Коптят – страсть!

– Коптят, говоришь? А ты билет-то разным Селиванам не выписывай, глядишь, и должность твоя останется…

Через два дня братья разрывали чуть теплые угольные кучи. Дёрн начисто выгорел, и под слоем земли лежали обуглившиеся поленья. Трещины, годовые кольца даже на сучочках видны и кора – с затейливым рисунком. Брошенное в короб – такое полено падает со звоном и ломается. Нагруженные доверху и установленные на сани короба лошади тянут на завод.

Так было в прошлую и в позапрошлую зиму, но после нынешней пасхи – все шло наперекосяк.

От угольных складов, что раскинулись грязным пятном за Ай-рекой у подножья Косотур-горы напротив завода, Степан въехал по плотине в город. Он надеялся получить по бумажке с орлом долг за прошлый приезд с углем, но запоздал – касса была закрыта.