Мужчине 40. Коучинг иллюзий

Рудольф. Потом денег чуть-чуть заработать.

Автор. То есть вы говорите о том, что вариант с нянькой, с соской, клизмой и прочим мешает стать подростком и открывать мир. То есть старше двенадцати лет вам заходить не хочется, вы создаете себе счастливое детство.

Рудольф. Точно! Не двенадцать, а пятнадцать лет. А дальше – зачем? Дальше возникает ответственность. Я поэтому и не понимаю, что такое сорок лет.

Автор. Мы пришли к тому, что вы себе создали пятнадцатилетний мир. Может быть, надо и остаться в этом счастливом заповеднике?

Рудольф. Заповедник гоблинов…

Автор. Вопрос не в том, чтобы этого лишиться, а в том, чтобы расширить зону заповедника – создать заповедник, в котором хорошо двадцатилетним.

Рудольф. Лучшее – враг хорошего. Зачем тратить усилия?

Автор. Как хорошо: есть бутылочка, которую можно пососать, есть памперс! Никто не спорит. Вопрос: есть ли еще удовольствия за пределами пятнадцати лет? Можно ли этот мир расширить?

Рудольф. В моем ощущении – нет. Потому что за совершеннолетием следует очень много ответственности.

Автор. То есть у вас получается модель такая: после пятнадцати наступает шестьдесят пять?

Рудольф. Да, сразу же.

Автор. Все-таки есть ли какие-то преимущества у двадцатилетних перед пятнадцатилетними?

Рудольф. Я не вижу преимуществ.

Автор. Вы считаете, все, что человек достигает, – оно до пятнадцати лет? Дальше нет продолжения?

Рудольф. Я не понимаю слова «достигает». В пятнадцать есть определенный драйв, вся жизнь впереди, и чем дальше отходишь от этой позиции, тем больше жизнь позади, а впереди кладбище, как больного ни лечи, он все на кладбище ползет!

Автор. В прошлом бизнесе вы тоже создали успешную резервацию, образцовую.

Рудольф. Да, я устроил себе песочницу для пятнадцатилетних.

Автор. Почему же она тогда закончилась?

Рудольф. Потому что дети ссорятся между собой. Я всегда с детьми ссорился и на этот раз перессорился. Построенный в песочнице лопаточками город я подошел и пнул ногой. Это моя инициатива личная была – подойти и пнуть ногой. Просто надоело. И сейчас я понимаю, чего не хватало.

Автор. Чего?

Рудольф. Строгой пионервожатой, которая, когда я шел пинать ногой чудесный песочный домик, построенный вместе, взяла бы меня за руку и сказала: «Иди встань в угол, постой и подумай». Поэтому следующий этап строительства бизнеса я обязательно ограничу пионервожатым с полномочиями – меня отодвинуть в сторону, не дать разрушить построенное. Буду делать по-другому. Возможно, это тоже откроет долгосрочный план.

Автор. Это тоже относится к вопросу о рефлексивной площадке и о дальнем свете. Вопрос в том, чтобы это было регулярно.

Раскачивание стереотипов, застывшего образа себя в возрасте 15 лет. Принуждение к миру с собой вместо бега с отворачиванием от себя.

Согреть его сложно, убедить сразу – невозможно, поэтому идет бодание. Хочу до него донести: «Куда бы ты ни шел, ты стоишь на месте», «Тебя нет, пока ты боишься паузы».

Автор. Мы вместе рассматриваем вашу мифологию, которая построена на месте реальности. Я совершенно не утверждаю: реальность лучше или…

Рудольф. Реальность гнусна. Просто гнусна: не лучше, не хуже.

Автор. На месте этой реальности есть чужие другие мифологии, которые могут отражать грани реальности. Вопрос: можно ли путем принятия и других мифологий взять что-то еще из реальности?

Автор. Мы сегодня в вашей мифологии, так как я с удовольствием в нее погрузился. И это пример того, что у нас разговор на вашей почве. Можно ли интервал между 15 и 65 заполнить чем-то осмысленным?

Нужно найти вкус к реализации и созданию проекта 25–40-летних. Поверьте, это очень увлекательно – строить новый проект, в котором участвуют взрослые люди. Если бы я сейчас вернулся в какой-то возраст, то это 35–38 лет.

Рудольф. Взрослые проекты? Удовольствие от стройки? (Пауза.) Не знаю. Может быть.

О цинизме. Фантазии

Что такое цинизм в исполнении Рудольфа? Скепсис, желчь, горечь, что все проходит, имитация – почти все, что ни копни. Из какого сора, духов или темноты рождаются переживания, неизменно двигающие этого героя к тому, чтобы хмуриться, отворачиваться, ворчать, скалиться, вскакивать и ходить по комнате, пристально смотреть в телефон или еще что-то достаточно неживое, чтобы не ждать от него подвоха?

Не сказать, чтобы он обо всех говорил плохо, – скорее он говорит так, как будто съел кислое, чуть поперхнулся, но вообще-то хотел сказать о другом, а об этом – каким-то случайным поворотом, скороговоркой, переходящей в обстоятельность.

Кажется, что он все время с горечью прощается с тем, что только что было его. Другие люди живут в квартире, считают ее своей, у них еще и дача есть, или там магнитофон, уж по крайней мере носовой платок – точно их. Не так у Рудольфа. Он проходит через быт, как рыба проплывает по воде: вроде как коснулся, но сейчас уже где-то в другом месте. Я как-то спросил его из любопытства про то, как он обращается со своим бельем. Ответ меня не удивил: трусы и носки он покупает недорогие и после носки выбрасывает.

Его логику я понимаю: не стирать же, не вступать же в отношения с предметом, а тут еще и думать придется, связывать вместе порошок, воду, кнопки, но главное – обязательную последовательность действий. Заложил в машину, потом надо вынуть и еще просушить. Это сколько же обязательств на себя вешать.

Думаю, у него кредит на все, что только можно: он надеется всерьез, что банк разорится, платить не придется, и будет его торжество – привычный уклад, в который другие дураки верят, распадется.

Цинизм – это постоянное ожидание непостоянства, худшего исхода из возможных. При этом играть надо все время: если не играть, то фишки в жизненном казино пропадают. Но и выиграть невозможно.

Он считает, что никто никого не любит, а если кто думает иначе – он будет это проверять до тех пор, пока не окажется прав и этот человек не выдержит. Есть ли за этим глубоким, привычным отчаянием, обреченностью на нелюбимость – надежда?

Предощущение нелюбви, грядущей обвальности куда больше, чем то, что сейчас можно считать любовью и теплом.

И все же поскреби циника – найдешь романтика. О, сколько раз он, параллельно к основному способу зарабатывать деньги, начинал искать золотую жилу, начинал новый бизнес, наталкивался на препятствие куда менее романтическое, чем задумка, и летел кубарем. Что не мешало следующим надеждам.

«Двадцать лет спустя»

Сценарий первый. Компенсируется его ощущение недержания энергии, которая несет его, как помело, вырывающееся из рук неопытной ведьмы. Обуздать удастся и страх, что поток энергии кончится, и он заляжет на диван лицом к стенке в состоянии безразличия.

Слухи в его голове – как про неудержимость, так и про спад – преувеличены, даже гротескны.

Период полураспада его компаний увеличивается вдвое – то время, пока ему не надоедает «тереть», как он выражается, с компаньонами и не нарастает желание выскочить из клетки. В этом сценарии он понял, что причина многих бед – в этом «надоело», и стал запланированно уезжать в такие моменты. Дела пошли лучше.

Другая часть компенсирующей пружины еще проще: изредка, чтобы выговориться, он стал ходить на несколько сеансов к психотерапевту. В его случае это во всех отношениях рентабельнее, чем ходить к проститутке. Ему важно, чтобы выслушали. Что ему скажут в ответ, якобы не считается. Также он завел себе диктофон, специальный, с подмигивающими глазками. До того, чтобы самому научиться слушать, дело, конечно, не дошло.

Парк из четырех машин заменил подростковую мечту о таком же количестве женщин.

Мечта об основательности, о пускании пусть тонких, но корешков привела к рождению еще одного ребенка.

Уроки языка, появившиеся в его жизни, оказались не таким уж немыслимым делом, хотя раньше он даже представить себе не мог такого чуда терпения.

Второй сценарий. Как и его отец когда-то, он стал директором «завода». Его наигранный цинизм, желание все решать быстро и словно бы хирургическим путем привели к тому, что и производство касается режущих, колющих, пилящих предметов. В этот бизнес он попал случайно, впрочем, иных модальностей жизни он и не признает.

Видно, какой-то подростковый период в нем отзвучал, и он открыл материальный мир, у которого имеется фундамент и где есть люди, которые ходят на работу каждый день. Его дико увлек производственный цикл, и месяцы побежали. Он не ожидал, что жизнь подкинет ему такие блестящие игрушки, и даже испытал нечто вроде благодарности.