Толпились люди. Белые халаты
Расплывчато дымились в поле зренья.
В ушах звенело гулкое: «Жуву-у-у!..»
И снова стало легче и спокойней.
Надежда Николавна и сестрицы
Как будто посветлели. День к исходу.
Кленовый лист всей радугой осенней
Прилип, озябший, к мокрому стеклу.
Иван Ильич (так звали нашего больного)
Смотрел на этот лист заворожённо.
И вдруг, как никогда, заговорила
В нём беспощадно и неотвратимо
Сжигающая радость бытия.
И вслед – сиюминутное прозренье:
В нём два противоборствуют начала -
Одно – недуг, другое – жажда жизни
Во всей неистребимости своей.
Ни тени от языческого страха,
Лишь проступало где-то в подсознанье
Пронзительное до испепеленья:
Чудовищной нелепостью казалось
Вот так уйти. В ничто?! В небытие?!
Уж лучше бы на бруствере окопа!..
Когда он, в полный рост поднявшись, с ходу
Увлёк однополчан на ратный подвиг, -
Солдатской Славы полный кавалер.
А тут всего – сосудик коронарный…
Ведь надо же, ей-богу!.. Исстрадавшись,
Должно быть, надлежаще не сработал.
И тут уже в атаку не пойдёшь.
И потекли минуты, точно годы…
Иван Ильич смотрел на лист кленовый.
А он уже примёрз к стеклу всем спектром,
Сияя и звеня, как баккара.
А может, это лишь в ушах звенело?..
Какой хрусталь тут к чёрту? Барабаны
Кругом гремят… А лист кленовый (странно!..)
Осточертел, пристав как банный лист.
Вот раздышаться б чуть!..
У изголовья
Склонясь, сидит Надежда Николавна
И говорит: «Иван Ильич, голубчик,
Поверьте мне, всё будет хорошо.
Вы знаете меня по медсанбату.
Калач я тёртый. И слова на ветер,
Как говорят, напрасно не бросаю.
Вы только, милый, помогите мне.
Представьте на минуту – здесь нас трое:
Вы, я да эта лютая хвороба.
И если на неё вдвоём насесть нам,