Красные озера

– От каких рабочих? – Петр от удивления часто-часто заморгал и даже отшагнул назад, как бы стараясь получше разглядеть ночное явление.

– Ну как же! Мы вон с вечерним поездом прибыли. Сорок человек нас. Ну кто-то и отсюда, давно здесь живут, а большинство с поезда. Нам, это, приглашение давеча пришло, с печатью, как положено. Завод, мол, строить надобно. В шахтерском-то городке работы нет никакой, мы и прикатили. Жрать тоже что-нибудь да надо, верно? – бригадир подмигнул, вроде бы по-свойски, но совершенно неприятно.

– Я при чем? Вас кто вообще приглашал?

– Так это… там, в бумаге, написано, Радлов, мол, Петр Александрович – управляющий. Если, мол, чего надо – к нему. И письмо вам еще… вот, – рабочий протянул скомканный, неопрятный конверт.

Радлов схватил послание и собирался хлопнуть дверью перед лицом надоедливого посетителя, но тот подставил в проем ногу и, нагло ухмыляясь, спросил:

– Так чего? Мы пока палатки расставим там, позади кладбища? А то, кажись, больше негде. Нам бы это… материалу к завтрему… времянки соорудить. Где брать-то?

– Убирайся! – крикнул ни с того ни с сего Петр, оттолкнул рабочего, так что тот опрокинулся на спину, заперся и, не отходя от порога, одним махом вскрыл конверт.

Увы, то было не внеочередное письмо от Тамары, как он надеялся. То была краткая канцелярская записка, в которой значилось, что ему, Радлову, в качестве управляющего производством предписано разместить рабочих на свободной территории, оказать им содействие в расселении и через неделю совместно со строительными бригадами начать закладывать медеплавильный завод, состоящий из двух цехов и обогатительной фабрики. Кроме того, ему надлежало изучить еще раз месторождение и составить отчет о том, как удобнее наладить местную добычу – открытым способом или посредством шахт.

Радлов от гнева покраснел, весь налился кровью, как спелый плод наливается красным соком, разодрал записку и разбросал получившиеся клочья по всему коридору. Потом тяжело поднялся по лестнице, зашел в комнату, уселся на диван и просидел так до самого рассвета, уставившись в одну точку. На рассвете, когда по глазам его скользнула жгучая пелена зари, он попытался уснуть, но так и не смог. С того момента и навсегда сон покинул Радлова.

Глава десятая. Грянуло

1.

Приехавшие рабочие наскоро сколотили себе низенькие бараки – на той же стороне озера, где располагался радловский дом, но гораздо ближе к западной расщелине, почти у болот. Соседство с кладбищем, которое было обустроено поблизости, их не смущало. Через расщелину они часто уходили из селения, пересекали пустошь, распластавшуюся на склоне старой горы, и часами пропадали в лесной чаще у подножия – искали ягоды, грибы или мелкую дичь. Положение их в первые дни было тяжелым: каким-то хозяйством, обеспечивающим пропитание, чужаки обзавестись не успели, а тайные наниматели ничего не заплатили вперед. Вылазки в лес спасали, но жить все равно приходилось впроголодь.

Оттого внешность многих рабочих сделалась неприятной – лица приобрели землистый цвет, глаза впали, как у дохлых рыб, появились глубокие морщины. Хуже всего пришлось тем, кто приехал с семьями – жены у них выглядели невзрачно, дети были пугливыми, с явной печатью неблагополучия, которая выражалась крайней худобой, неряшливостью да какой-то всеобщей неприкаянностью. От неприкаянности этой дети периодически воровали, почти в открытую врываясь в плохо огороженные дворы: кто-то из местных поутру не досчитывался зерна в запасниках, кто-то – петушка в курятнике, у деда Матвея вовсе весь погреб разворотили, посуду перебили, но ничего не унесли – у совсем старых жителей уносить было нечего. Из-за подобных происшествий новых поселенцев невзлюбили и в помощи им отказывали.

Мучения рабочих, впрочем, длились недолго – через неделю с почтовым поездом прибыл долгожданный курьер. Курьер привез небольшой аванс, предписание в кратчайшие сроки начать строительство и запас провианта на первое время. Продукты разгружали, разбирали да разносили по баракам всем рабочим поселком.

Получив деньги, чужаки на радостях устроили пирушку, полночи галдели и шатались по деревне, но уже к девяти часам утра, едва оправившись от похмелья, вышли на смену.

И заползали по дну котлована медленные, напористые машины, подобно червям – вгрызались в толщу каменной породы, распарывая ее с невообразимым скрежетом, дробили огромные валуны в мелкую щебенку, с жадностью откусывали от рыхлых стен котлована куски земли, пережевывали эту землю, перемалывали до состояния муки, а затем изрыгали получившуюся массу из своих прожорливых механических желудков и сбрасывали в кучу под склон ближайшего холма. Язва на берегу озера ширилась, захватывала все новые участки, не гнушаясь даже ценными плодородными почвами.

Деревенские невиданным зрелищем тут же заинтересовались – уже к полудню за хлипенькой изгородью, которой перекрыли проход к будущей стройке, собрались почти все жители. Смотреть на пробудившиеся машины не пошли только немногие старики, которым в силу возраста особенно тяжело было ходить, а из молодых, пожалуй, один Илья не появился.

Лука долго уговаривал сына пойти вместе, однако юноша после побега Лизаветы до сих пор не оправился – прогулок никаких не совершал, почти не ел да все время лежал на кровати, не расправляя постельного, не снимая верхней одежды, и в жутком оцепенении без конца пялился в потолок, но вроде и потолка над собой не видя. Так – смотрел, куда глаза сами прилипнут, да ничего не разбирал. Неизвестно, что довело Илью до столь плачевного состояния – предательство ли девушки или собственная неумелая попытка влезть в петлю. В какой-то момент он от своего постоянного лежания отупел и перестал думать, ведь любая мысль в конечном итоге непременно приводила опять-таки к петлице – не к самому решению уйти из жизни, но к ужасному о нем воспоминанию, вслед за которым неизменно приходили фантомная боль в горле и удушье. Вообще за тот порыв теперь было стыдно – возможно, юноша для того и бросил думать, чтобы не стыдиться больше.

С отцом практически не разговаривал, даже еду из его рук не принимал – боялся лишний раз столкнуться с ним взглядом и на дне родительских глаз увидеть безмерную горечь да немой укор, от которых делалось тошно.

К ним часто наведывалась Инна. Она и готовила, и кормила Илью, и вообще стала единственной его связью с внешним миром, несмотря на обоюдную неприязнь. И даже наоборот: именно из-за неприязни Илья мог контактировать исключительно со старухой, ведь перед ней стыдно не было нисколько, а значит, можно было и всю ее заботу как должное принимать, и глаз не прятать.

Инна, в свою очередь, недолюбливала подопечного за бездеятельность, мягкотелость и отсутствие с его стороны банальных слов благодарности, но при этом очень хорошо относилась к Луке, сочувствовала ему и помогала охотно. Лука иногда отлучался по работе или иным делам, и старуха оставалась наедине с безвольным юношей, читала ему нотации, выслушивала в ответ множество неуместных пререканий, будто с подростком общалась, готовила обед, а затем сидела подле койки да без умолку рассказывала про свою молодость. Подопечный не слушал, но Инна особо не требовала, чтобы слушали – просто хотела оживить в памяти, а это лучше удавалось вслух.

В день начала строительства она пришла помогать только после двенадцати часов и, заметив нетерпение хозяина дома, быстро его отпустила со словами:

– Да посижу, посижу с твоим лодырем. Расспроси там, что к чему, а то так шумят – спасу нет!

Когда Лука подошел наконец к обнесенному заборчиком котловану, там уже собралось около полусотни человек – прижимались тесной гурьбой к изгороди, заглядывая за нее, от любопытства перегибаясь через доски и чуть ли не вываливаясь на ту сторону, к машинам, да бурно что-то обсуждали. Говорили вразнобой, и получался надоедливый гвалт, приглушаемый лишь мерным и мощным гулом механизмов.

– Смотри-ка, счастье привалило! – пошутил кто-то касательно появления нового зрителя с его навечно застывшей улыбочкой, но Лука предпочел пропустить колкость мимо ушей и протиснуться к шатающейся от натиска людей изгороди.

В нескольких метрах от себя он увидел, как громадная, высотой в три человеческих роста, неуклюже сбитая металлическая туша перекатывается на массивных колесах, обернутых гусеничной лентой, и с остервенением обгладывает край котлована, методично работая механическими челюстями, похожими на жвалы диковинного жука-переростка.

Поодаль четыре экскаватора вычерпывали со дна растущей ямы грязную воду вперемешку с разжиженной глиной и сливали это месиво в озеро.

По поверхности озера растекались густые темные кляксы. Некоторое время они бултыхались на волнах, а затем разваливались и мелкими зернышками почти бесследно уходили на глубину – только какая-то серая дымка после них оставалась.

Довольно быстро Луке надоело следить за однообразными движениями техники, от скуки он принялся глядеть по сторонам и позади, далеко от скопления людей, приметил Радлова. Тот стоял на одном месте, как-то странно раскачиваясь, опустив плетьми ненужные руки и уставившись себе под ноги. Словно каменный исполин, расшатываемый порывами ветра.

Лука вырвался из толпы, несмотря на недовольное кряхтение некоторых зрителей, и подошел к Петру Александровичу, но тот даже головы не поднял.

– Ты не заболел ли, Петр? – спросил обувщик и похлопал Радлова по плечу, очень аккуратно, едва касаясь, потому что ему вдруг почудилось, что если этого истукана толкнуть чуть сильнее, он упадет и развалится.

Радлов вздрогнул, накренился назад, как бы очнувшись от забытья, поглядел на друга мутным, рассеянным взглядом, будто не узнал, и мрачно ответил:

– Уснуть… не могу, – потом туман во взгляде испарился, уступив место искорке сознания, и он продолжил в привычной манере, хотя несколько вяло: – Представляешь, как лягу с ночи, так до рассвета промаюсь. Даст бог, задремлю на час-другой, и опять вскочу как полоумный. И то, знаешь, час-то этот нелегко дается, чуть шорох – сразу просыпаюсь.

– Тебе бы средство подобрать от бессонницы, – сказал Лука с жалостливой интонацией. – В аптеку съездить или в лесу трав насобирать. Ромашка подойдет. Или зверобой.

– Да, пожалуй, так и сделаю, – и вновь дымчатая поволока затянула глаза Радлову наподобие какой-то вполне осязаемой пленочки или панциря, защищающего от волнений внешнего мира.

Впрочем, он мгновенно опомнился и, указав на котлован, злобно произнес:

– Эти еще с самого утра затарабанили! Камень же точат, гул стоит на всю округу!

– Ты ведь предупреждал, что будут строить. Только не верилось как-то, – Лука немного помялся, не решаясь донимать измученного бессонницей Петра с пустяками, но потом не удержался и все равно спросил: – Как же они строить хотят? Ни бетона, ни кирпичей нет.

– Позже привезут. Оно пока за ненадобностью, котлован расширяют.

– Это зачем же?

– В письме от застройщика указано, что завод надо строить сразу из нескольких цехов. Мы-то в свое время хотели для начала один цех соорудить, вроде как поостеречься. А теперь, получается, здание будет больше, значит, и фундамент надо заливать шире. А вон там экскаваторы, – Радлов указал в сторону берега, – воду убирают. К вечеру насосы подогнать должны. Подземные воды, я тебе скажу, для строительства вещь вредная, всю основу могут размыть.

– И все в озеро сливают, – недовольно заметил Лука. – Не загрязнится ли?

– Да нет, чего там! Глина ведь одна.

Постояли немного молча, прислушиваясь к шуму толпы, рычанию машин, завыванию ветра над растревоженным водоемом. Выдержав паузу, Радлов продолжал:

– За моим-то домом тоже технику расставили, карьерную. Добычу руды в ближайшее время организуют.

– Завод же не готов, для чего им руда?

– Ты, Лука, пойми, завод с добычей не особенно-то и связан. Он нужен для выплавки меди из руды, потому что медь в природе попадается только с примесями. Но сама руда тоже цену имеет. Вот руководство и решило на первых порах сырье продавать в соседнюю область, чтоб, значит, простой прошлых лет покрыть. Я документы видел на днях.

– Погоди, так если сырье продадут, зачем вообще производство налаживать?

Петр широко ухмыльнулся, один раз гоготнул, изображая смех (смеяться-то он от усталости не мог), и воскликнул с самодовольным выражением:

– Нет, ты где умный, а где глупости городишь прямо одна за другой! Этакая книжная интеллигенция, ей-богу!