Кто в тереме?

Общую идиллическую картину семейного счастья портила только вечно недовольная Кирина физиономия. К мату, на котором разговаривали у нее дома, она привыкла, и он ее не шокировал. Она на нем выросла, и сама изъяснялась не хуже. Отчим на ее девичье целомудрие не покушался, хотя может, его уже и на мать не хватало. А может, нутром чувствовал, что не стоит и пробовать: он знал, что у Кирки в кармане всегда имеется минимум перцовый баллончик. А может, и что посерьезнее.

– Чего ты опять скривилась? Чего тебе не так? – бушевала Танька-мать. Позволить себе побушевать, по складу характера, она могла только с дочерью.

– Да она всегда кривая ходит! – провоцировала мать новообретенная тетка, Танька номер два.

– Это у ней паралич! Лицевые мышцы заклинило, – подливал масла в огонь отчим.

Кира одаривала любимых родственников своим знаменитым взглядом, который мало кто мог выносить. Змеиным, говорила мать.

Глаза у Киры были материнские – большие, темно-карие, а взгляд отцовский: тяжелый, пронзительный. Она долго могла смотреть не мигая. Порой мамочка, не сдержавшись, вмазывала ей оплеуху:

– Чего уставилась, как кобра? – кричала она трусливо.

Кира улыбалась и уходила в свою комнату.

Тетка Ирина, сестра отца, рассказывала ей, что отец как-то хорошенько «приложил» мать из-за нее, Киры: за какую-то шалость мамочка врезала трехлетней девочке по попе. Ручка у маменьки была тяжелой, дамой она была эмоциональной, и эмоции сдерживать не умела. Кира улетела в угол и заорала, как резаная.

Папаня в тот день не был на работе, мама как-то не сориентировалась в запале и выпустила этот факт из виду. Поэтому тут же улетела кубарем в другой угол. А папа, вытирая слезинки ребенку, сказал жене:

– Будешь обижать Кирку – убью.

Маменька стала как-то более дисциплинированна. До самой папиной смерти. Теперь она самозабвенно и безнаказанно кричала:

– Змеюка! Папочкино отродье! Ноги повыдергаю и к отцу на небеса отправлю!

Иногда, когда Кира не могла уснуть сразу и мешала материнским забавам, та в пьяном угаре жгла над ее кроваткой спички и шипела:

– С..а, б… дь, спи уже, а то сожгу на х…р!

Девочка сотрясалась от рыданий, но не издавала ни звука. Умению рыдать беззвучно она научилась в раннем своем детстве. Как и искусно притворяться спящей под страстные крики мамули:

– Давай, ну давай же! А то я ничего не чувствую!

Танька уже забыла про минувшие «пять лет счастья». Счастье она воспринимала как факт сиюминутный. Будущее было скрыто от нее в туманной дымке, за прошлым она задергивала тяжелый занавес забвения. Сейчас ее счастье сидело с ней за столом, с лоснящейся от съеденного и выпитого рожей и покрасневшим носом. И науськивало, кулацкий подпевала:

– Все настроение всегда испортит своим похоронным видом!

Отца Кира помнила очень смутно. Помнила ощущение испуганного восторга: ночь, над ней звездное небо, а она, покачиваясь, плывет над землей. Это родители, припозднившись, возвращаются из очередных гостей, хорошо поддатые, а Кира едет у отца на плечах. Мать ведет его под руку, отца основательно штормит, но он изо всех сил старается ступать твердо, сознавая, что везет на себе ребенка.

Дочь, свое единственное и позднее дитя, он обожал. Кира помнила, как отец поймал во дворе ежика и принес показать дочке. Все уговаривал ее потрогать пальчиком иголки, да так и не уговорил. «Боюсь!» – кричала маленькая Кира.

Он с младенчества приучил ее к соленому – считал глупостью детские диеты и запреты. И, держа дочь на коленях, сидя за очередным гостевым столом, чистил ей малосольную кильку и скармливал. Или срывал с грядки перья лука, споласкивал под струей из садового шланга и угощал дочь.

Эти немногочисленные воспоминания, которые для многих родителей стали бы кошмарным бредом, были для нее святы. Был бы жив папа, он бы не позволил ее обижать.

Но вот пришла пора и ей закончить девятый класс. Она не хотела идти в десятый – ненавидела и школу, и учителей, и одноклассников, не хотела никуда поступать – куда бы она поступила, с ее-то знаниями! А какие знания могли у нее быть, если ей и поспать нормально удавалось не каждую ночь, не то что заниматься.

Она уже и удивляться перестала способности матери, пробухав всю ночь, утром отправляться на работу, сполоснув рот туалетной водой или пожевав листочек лаврушки. И в самом деле двужильная!

Оставаться дольше в своей семье Кира не хотела и отторгалась от нее все дальше и дальше. И тут одна из поварих маменькиного кафе похвасталась, что ее дочь заканчивает Артюховский технологический колледж, и как вариант посоветовала Татьяне послать туда на учебу Киру.

– Конкурса у них практически нет. Туда идут, в основном, свои, артюховские. Ну, не поступит на бюджетное на бухгалтера – пусть переводится на парикмахера, всегда верный кусок. Там еще что хорошо: общежития нет, но квартиры студентам сдают люди, которых в колледже знают по много лет. Ничего плохого с девчонкой не случится. Хозяйки, в основном, одинокие тетки, заодно и приглядывают, как за своими. А если договоришься, чтоб Кирка и столовалась у хозяйки, так вообще все проблемы решатся.

Как говорится, участь ее была решена. Предстоящего прощания с родительским гнездом Кира ждала с нетерпением и ликованием. Она не боялась неизвестности, чужого города, чужих людей – при всей ее замкнутости, закомплексованности, зажатости постоять за себя очень даже могла.

Кира унаследовала от матери миловидность, а рост и комплекцию – от отца, и была рада этому обстоятельству. Во-первых, она удавилась бы с тоски, если бы была такой же расплывшейся квашней, как мамочка. Во-вторых, к высоким всегда относятся с большим почтением, чем к мелким, изначально. Ей повезло родиться во времена, когда в моде – тощие.

Если фактор роста не срабатывал и стычки было не миновать, Кира пускала в ход второй козырь – свой знаменитый отцовский «змеиный» взгляд, сканирующий мозг и выворачивающий наизнанку душу. Выдержать его мог далеко не каждый ее сверстник, да и обидчики постарше. Она называла это «включить кобру». Наверно, были у нее определенные способности к гипнозу.

Если же Кира чувствовала, что и взгляд не оказывает нужного эффекта в обороне, она немедленно переходила к нападению. Дралась она виртуозно и была в этом деле самородком, поскольку ни в каких секциях не занималась, уж тем более фитнес-клубов не посещала. Все пришло самоучкой, через уличную жестокую грамоту.

Кличка среди детворы у нее была, естественно, Журавль, хотя довелось ей побывать и Плоскодонкой, и Доской, и Жердью. Но Журавль ей как-то больше нравился, вроде как производное от фамилии, а не намек на физические данные. И если кто-то окликал ее этим прозвищем, в этом случае она никогда не кидалась в драку. Поэтому постепенно остальные «кликухи» отпали сами собой.

* * *

– Кира, расскажите мне о своих друзьях.

– Каких еще «друзьях»?! Я же вам сказала, у меня, кроме Юльки, подруг не было!

– Я имею в виду не только девушек.

Юля заметно напряглась.

– Да нет у меня друзей!..

– Ну, как же: а Стас Докучаев? Вы же у него на даче скрывались?

– … Откуда?..

– Слухами земля полнится.

– Не на его даче… Бабки его.

– Но не бабушка же вас туда пригласила пожить?

– Вы его арестовали?

– Задержали.

– И что он вам наплел?

– Скажу. Но сначала я хочу послушать вас.

– Ха, значит – ничего. Вы еще поспрашивайте, может и расскажет!

Юля была уверена, что Стас ее не подведет.

– То есть, вы хотите, чтобы я устроил вам очную ставку?