Кто в тереме?

Впору было и Зое теперь идти прыгать с крыши, в таком она была отчаянии. У тонометра запала кнопка, намертво, ни туда – ни сюда.

– Ты ж, наверно, со всей дури на нее давишь, – ругался сын по телефону, – а к ней надо только прикасаться нежно. Это же электроника!

Он как раз был в отпуске и не бороздил океанские волны на своем лайнере, а топтал астраханскую землю, обретаясь у очередной жены. Истосковавшись по женской ласке, пока бороздил моря, мать навещать не торопился, дабы исполнить сыновний долг хотя бы из приличий.

Мать не обижалась: дети живут свою жизнь, а он был все же неплохим сыном. Если у детей нет потребности в общении с родителями – это проблема родителей. Значит, чего-то недодали в свое время или передали душевную черствость по наследству.

Между тем, в аптеке ей дали листочек с реквизитами мастерской, специализировавшейся на ремонте именно японской медицинской аппаратуры. Окрыленная Зоя Васильевна помчалась в маршрутке на другой конец города.

– На кнопку сильно давили, – констатировал мастер, обращаясь почему-то к другому мастеру, а не к Зое.

– Со всей дури? – робко уточнила Зоя Васильевна.

– Все ведь понимает, – сказал мастер, по-прежнему глядя на коллегу. Он был такой серьезный, суровой внешности.

Груз собственной никчемности давил на плечи бедной женщины сильнее, чем земное тяготение.

– Ох, эти женщины! – с мукой в голосе произнес мастер, опять же в пространство.

Он как бы давал понять Зое Васильевне, что она не одинока в своем диком, пещерном невежестве, не изолировал от прочих дочерей Евы. То есть, намекал великодушно, что для обитания в социуме Зоя Васильевна была еще не окончательно потеряна.

Поколдовав над аппаратом и переведя суровый взор на заказчицу, вымолвил:

– Я все же вам кнопку почистил.

– Сколько я вам должна? – спросила Зоя Васильевна, выдохнув с облегчением и щелкая замком кошелька.

– Нисколько. Я же ничего не делал.

– А за «почистил»? Проверка, то есть?

– Тестирование.

– Ну да, простите, – засмущалась женщина, опасаясь, что мастер опять утратит в нее веру.

У нее было чувство, что она попала в этот блистающий мир пластмассы, искусственных цветов в стильных кашпо и белокурой приемщицы в мини-мини юбке – прямо из пещеры, и на плечах у нее не пуховик, а бизонья шкура.

– Я прямо в коммунизм попала! – восхищенно воскликнула она, делая комплимент обоим мастерам и приемщице (менеджеру по чему-то там?) вкупе, защелкивая кошелек.

– Скорее, в японский капитализм, – милостиво промолвил другой мастер.

– Который с человеческим лицом?

– Это мы не в курсе. Может быть, мы как раз наблюдаем его звериный оскал, – созрел, наконец, до шутки ее мастер. Он, видимо, был нормальный, в-принципе, мужик. Просто, быть может, жена подпортила с утра настроение.

Домой женщина вернулась в состоянии эйфории. Ее вообще несложно было погрузить в состояние пионерского восторга, достаточно было лишь не обсчитать в супермаркете или не нахамить в присутственном месте.

Дома она поспешила померить давление, нежно прикоснулась к кнопке – та запала, и запала намертво. То гримасничал японский капитализм. Скалился во всю свою рожу. Правда, в качестве варианта можно было предположить, что это Бог по привычке проигнорировал утреннюю мольбу Зои Васильевны.

Малюсенький повод для оптимизма Зоя Васильевна все же сумела отыскать.

– Денег с меня все-таки не содрали, – говорила она, вытирая злые слезы обиды на свое беспросветное существование в эпоху этого проклятого технического прогресса, навестившей ее Люсе. – Эх, не в то время я родилась!

– Но ты же, по Милкиным расчетам, проживаешь шестую жизнь. Кто знает, может, в какой-то из своих предыдущих жизней ты как раз была светочем технического прогресса.

– Лучше бы мне быть светочем в теперешней жизни!

– Кто же нас спрашивает, песчинок малых! Только и забот у Вселенского разума.

– Отстань ты со своим Вселенским разумом!

– Поедешь к ним еще раз?

– Нет уж, дудки, – поежилась несчастная. – В конце концов, в аптеках этих тонометров – как грязи. Подумаешь, две тысячи… Ну, не двадцать же!

– Особенно, если учесть, что пенсия у тебя девять тысяч, а не двадцать…

– Да ладно! Лишь бы не было войны.

– Моя ты дорогая! Умна не по летам, – вздохнула верная подруга.

– Представляешь, – говорила Люся – этот Бурлаков уже не знаю, что про нас думает!

– А что такое?

– Хочет, чтобы мы познакомились с санитаркой из нейрохирургии и напросились к ней в гости!

– «Мы?» – с подозрением переспросила Зоя.

– Говорил-то он со мной, но подразумевал нас. Он же прекрасно понимает, что одна я не стану этим заниматься!

– Подразумевал, значит? «Мы говорим «Ленин» – подразумеваем «партия», мы говорим «партия» – подразумеваем «Ленин»…

Зоя Васильевна, филолог по образованию и библиотекарь по профессии, не упускала случая привести к месту какую-либо цитату.

– Ну, в каком-то смысле, – отмахнулась Люся. Они с Милкой давно привыкли и притерпелись к этой невинной слабости подруги – у каждого свои недостатки.

– А в чем, собственно, дело? Заниматься чем – «этим»?

– А в том, собственно, что речь идет об этой Оле Крохмалевой, медсестричке. Царство ей небесное, хотя про самоубийц, вроде, так не говорят. Но, может, там и не самоубийство, Бурлаков не зря же землю роет. Но он не смог ничего из нее вытянуть.

– Из кого? Из медсестрички?

– Ну конечно же нет! Не из медсестры, а из ее квартирной хозяйки – Валентины Трофимовны Симоновой. Она санитарка в той же нейрохирургии.

– А чего это ты злишься?

По некоторой суетливости, не свойственной подруге, по словесному водопаду и по чрезмерно бурному возмущению в адрес этого хитромудрого Бурлакова чуткое ухо Зои улавливало фальшь. Она сделала вывод, что подруге, как говорится, и хочется, и колется.