Заложники Кремля

Дед продолжал заботиться о нас и тогда, когда Ма была уже на свободе. В дом доставлялась корзинами еда. Помню эти большие плетеные корзины. Всем родственникам хватало. Даже из моральных соображений мама не могла бы осуждать Деда – она же все от него принимала[4 - После смерти Сталина родственники его тоже не были оставлены заботами. По постановлению Совета Министров от 14.11.1953 года всем внукам-студентам выплачивалась стипендия в размере 1000 рублей – вдвое-втрое выше обычной. Всем родственникам предоставлялись бесплатные путевки в санаторий летом. Правда, долларов, собранных по всей Америке для поддержки потомков умершего вождя и переданных СССР Элеонорой Рузвельт (огромную, по слухам, сумму) им не передали. Наследство же Сталина составило 30 тысяч рублей – в деньгах 1953 года. Они лежали на его сберкнижке и были разделены между его детьми и внуками.].

– О последних днях вашего отца ходило множество слухов. Какой из них считался в доме правдивым?

– Мне кажется, мама до конца верила в то, что отец остался жив. Такие слухи периодически возникали. Она так и не вышла замуж, хотя имела много возможностей. Наш дом всегда был полон друзей. Мама любила шум, веселье, скуки не выносила. Она дружила с Мессерерами из Большого театра. Часто бывал композитор Дмитрий Покрасс, необыкновенно веселый и талантливый человек. Он мог играть на фортепиано часами. Катал нас на машине, возил в «Арагви», где у него был «собственный» кабинет.

Ма всегда старалась держаться:

– Главное – ни из чего не делать трагедии!

Но я как-то чувствовала: отец, которого она сильно любила, всегда в нашем доме. Она провожала отца в красном платье. Знала, что это плохая примета, но почему-то надела, оно ей очень шло. И после часто вспоминала о несчастливом платье, в нем видела причину своих несчастий.

Но в гибель отца так и не поверила. Почему бы немцы стали его убивать? Он им был нужен живым, для воздействия на Деда. Кто-то принес к нам фотографию якобы погибшего отца. Мы с ужасом рассматривали ее. Какой-то человек, распятый на колючей проволоке. Он? Не он? Лица не видно. Это мог быть, кто угодно. Думаю, немцы сумели бы уследить за таким ценным пленным.

Сразу после войны – или уже после смерти Деда? – Светлана стала получать из-за границы на свой адрес в Доме на набережной странные посылки от какого-то анонима. Недорогие, но красивые вещи, диковинные для послевоенной Москвы: какие-то босоножки, украшения. Это, конечно, тоже питало надежду.

– Удалось установить, кто был таинственный отправитель?

– Мы этого так и не узнали. Но Ма была уверена: посылки – от Яши!

Она произносила это всегда шепотом, почему-то оглядываясь. Отец таким образом будто дает знать, что жив и помнит о своих близких!

– А если предположить невероятное – вдруг он сейчас жив…

– Эти переходы от надежды к отчаянию стали кошмаром всей нашей жизни. Возникали какие-то слухи о людях, которые называли себя Яковом Джугашвили. Однажды – я не могу точно назвать даты, помню только, еще шла война – генерал Власик, начальник личной охраны Деда, сообщил Ма, что отец жив и скоро будет в Москве. Можете представить, что с нами творилось! Но через две недели тот же Власик сказал, что произошла ошибка. Не знаю, как Ма смогла это пережить…

Появлялись люди, которые утверждали, будто встречались с отцом в плену. Один каким-то образом узнал наш телефон. Это показалось Ма совершенно невероятным – в то время мы, между переездом с одной квартиры на другую, недолго жили в гостинице «Москва». Таинственный человек позвонил туда и пообещал рассказать об отце. Она тут же договорилась с ним о встрече.

Обо всех бытовых и небытовых подробностях жизни Ма обязана была сообщать, немедленно и без утайки, генералу Власику, который нас опекал. Конечно, рассказала ему и о назначенном свидании.

Она примчалась на место встречи. Но люди Власика уже были там и схватили этого человека. Ма увидела его только издали. Она страшно мучилась укорами совести, снова и снова рассказывала мне, тогда семилетней:

– Он был очень высокий, в драной шинели, худой, небритый. Я сразу увидела его. И только сделала шаг навстречу, как двое к нему подошли, взяли под руки – и в сторону… Меня же – в машину и домой.

В западных газетах постоянно появлялись все новые и новые слухи о спасении сына Сталина. От самых романтических до якобы документальных, с точным указанием дат. Однажды, я училась тогда на пятом курсе университета, я не выдержала и тайком от Ма позвонила родственнице в Тбилиси. Ее муж, тоже оказавшийся в плену, остался в Западной Германии. Я умоляла навести справки об отце.

Позже от этого родственника пришло письмо. Оказывается, он уже давно и сам пытался отыскать следы Якоби в разных странах, где бывал. Всюду обращался с запросами в грузинские общины. Если следы отца где-то и сохранились, то не там. Может, его и нет в живых. Но обязательно жив кто-то из тех, кто знает тайну его исчезновения. Может быть, этот человек когда-нибудь заговорит…

Все, что у меня осталось от отца – разные бумаги, конспекты, его полевая сумка и серебряный ковш, подаренный ему когда-то. И его последнее письмо.

– Страшную тайну пришлось вам разгадывать с детских лет. А разгадали вы загадку, какой был ваш Дед?

– Я очень много думала о нем. Здесь, по-моему, все достаточно ясно. Он был правителем, создал огромную страну… На костях, не на костях… Но он вошел в историю. И данные для этого были с рождения – от судьбы или от Бога.

– Вы чувствуете свою с ним связь?

– Да, я ее ощущаю. Хотя не могла бы сказать, в чем конкретно это выражается. Может, какие-то черты характера от него… Любовь посмеяться, чувство юмора. У него было хорошее чувство юмора. У кого-то это может вызвать усмешку… А ведь у него, действительно, было тонкое чувство юмора. Наверное, правда о Деде в том, что его никто не знает. Это был человек. Он умел радоваться и много страдал.

– Что говорили у вас дома о смерти Надежды Аллилуевой?

– Все были уверены, что она застрелилась. Алеша Сванидзе, брат первой жены Деда, был с ним в тот вечер. Он все рассказал.

Дед женился на Надежде Аллилуевой через десять лет после смерти первой жены. Думаю, она стала второй и последней любовью в его жизни. Надежда намного моложе, но характер у нее оказался крепкий и своенравный. Она всегда упорно отстаивала свои права, причем в открытом бою, не умея или не желая прибегать к женским хитростям.

Дважды с детьми, Васей и Светланой, уходила из дома, перебиралась к родным. Первый раз Дед сам пошел на примирение, второй раз ей пришлось вернуться самой. Они любили и мучили друг друга. И она устала первой. Начала часто болеть. И это в тридцать лет! Часами сидела с отрешенным видом.

О событиях того вечера Алеша Сванидзе рассказывал:

– Дед разговаривал с дамой, сидевшей рядом. Надежда сидела напротив и говорила тоже оживленно, не обращая на них внимания. Потом вдруг, глядя в упор, громко, на весь стол сказала какую-то колкость. Дед, не поднимая глаз, так же громко ответил: «Дура!» Она выбежала из комнаты, уехала на квартиру в Кремль. Он позднее поехал ночевать на дачу. Вечером Надежда несколько раз звонила ему из города. Дед бросал трубку. Предвидеть, как все обернется, он не мог.

– Это случилось в 1932 году. Деду было пятьдесят три года, ему оставалось еще прожить двадцать с лишним лет. Он увлекался другими женщинами?

– Я знаю некоторые из этих историй, но говорить о них не буду.

– Вы бываете на могиле Деда?

– Нет. Не люблю ходить на могилы. Раньше я часто ездила в Грузию. На этой земле я чувствовала его. Но сейчас все родственники умерли, ездить не к кому.

– А в музее в Гори бывали?

– Несколько раз. Но там мне как-то неуютно. Я, к сожалению, отдала в музей все, что у меня осталось от Деда – несколько книг с его печатью «Библиотека Сталина». Среди них были Джек Лондон, Гейне, томик Мопассана, двухтомник по истории. Где все это теперь?..

– Вас радует, если вы встречаете где-нибудь портрет Деда? Особенно водители любят его вешать у себя в кабинах.

– Конечно, это приятно. Вы ждали другого ответа? Все, что говорят и пишут о нем сейчас, после смерти, может быть и правдой, и неправдой. Был бы Дед таким злодеем, как его рисуют, – никогда не имел бы столько соратников. Дед отгрохал могучее государство, с которым считался мир. Все не так просто…

Когда началось разоблачение культа, я была подростком и, конечно, воспринимала события глухо, словно издалека. Мое неведение, неспособность понять, как это отразится на нашей семье, смягчили удар. Вот мама, она переживала жутко. Ма питала к Деду особые чувства. Может быть, потому, что отец обожал Деда.

Все, что по этому поводу пишут: будто бы отец Деда боялся, не любил, ненавидел – ложь. Правда – что обожал. И множество людей Деда искренне любили. Я это особенно чувствовала всякий раз, когда поднималась очередная антисталинская волна. Какие-то трогательные люди находили меня и старались поддержать. Они как-то по-детски безоглядно, абсолютно бескорыстно поклоняются ему. Дед ведь умер, какая у них корысть?

– Помните день, когда впервые услышали это слово – «культ?»

– Наша школьная учительница истории Ванда Исааковна должна была зачитать какое-то письмо по докладу Хрущева.

– Где Вы тогда учились?

– В то время – уже в Московской средней художественной школе, рядом с Третьяковкой. Ма со Светланой совершенно напрасно посчитали, что у меня способности к рисованию, хотя больше всего я увлекалась литературой, и запихнули туда. А до седьмого класса я училась в самой обычной женской средней школе №644…

Так вот, в тот день Ванда Исааковна вошла в класс, особенно как-то на меня посмотрела и картинно произнесла:

– Ах, как тяжело…

Я помню это так ясно! Я сразу почувствовала: будет что-то очень неприятное. Ванда Исааковна продолжила, и весь класс сразу понял, что это относится ко мне.

– А ты можешь уйти.

Но я почему-то осталась.

Она читала. На меня, как камни, валились слова о культе личности. Но какое отношение к этому имела я? А учительница смотрела так, точно я ответственна за все эти ужасы. То было только начало – такие взгляды я ловлю на себе всю жизнь… Как выдержала тогда, не помню. Только прозвенел звонок, выбежала во двор, где меня ждал мальчик, которому было безразлично, что говорят о моем Деде.