Повешенный

И последним словам Даниэля, заставившим сердце в груди на мгновение замереть.

– О чем ты? – Уилл вскинул голову и нахмурился.

– Ну как же, – полный недоумения ответил Даниэль, а затем понизил голос и с интонацией величайшей тайны добавил: – бар.

Слова Даниэля пробудили маленький голосок на задворках сознания, который кричал, что Уилл должен о чем-то срочно вспомнить. Голос обволакивал мысли молочным тягучим туманом, и сколько бы Уильям ни хмурился, сколько бы ни силился вспомнить, в памяти не всплывало ничего, кроме помятых карт и бархата игрального стола. Туман шептал и укутывал, потрескивал трепетом поленьев в камине и усыплял равномерным шипением радио.

Уилл не помнил ровным счётом ничего. Многозначительное выражение лица Даниэля, пытавшегося на что-то намекнуть, не говорило ему ни о чем, что могло бы столь сильно будоражить нервы, как откровенный женский роман шестнадцатилетней девушке.

– Если ты и дальше продолжишь так себя вести, окажешься за дверью, – подавив зевок, пробормотал Уильям. – Что… Что там произошло?

– Ты вообще видел газеты?

– Какие газеты, Дэн? Я проснулся и сразу сюда, – сделав неопределённый жест рукой, снова отмахнулся Уилл и состроил мученическое лицо. – Мне некогда было рассматривать первую полосу.

Даниэль нервно улыбнулся и поправил загнувшийся край новенького белого халата. Эта деталь в образе друга всегда поражала Уилла: его собственный был потасканным и прожжённым в нескольких местах сигаретным пеплом. Щеголяющий почти каждый день по больнице в девственном халате Куэрво заставлял Уилла думать, что нужно было идти в психиатрию.

Но эти мысли всегда удачно прогонялись очередной сигаретой и плещущейся на дне стакана янтарной жидкостью.

– А зря, – с наигранно осуждающим видом покачал головой Даниэль. – Ты просто обязан это увидеть. Я даже захватил для тебя свеженький номер. Знал, что ты, как всегда, ничего утром не прочитаешь.

Единственное, на что у Уильяма хватило сил, это прочитать надпись на нужной упаковке аспирина с миленьким приветливым ангелочком, обещающим, что все страдания пройдут, стоит лишь принять одну из чудодейственных таблеток.

Огонёк раздражения вспыхнул алыми искрами глубоко в груди Уильяма. Белл не любил загадки, и уж тем более когда их загадывал Даниэль, лучшим анекдотом которого была история про то, как он случайно попал на церемонию сунната[6 - Суннат (араб. хитан) – обряд обрезания, представляющий собой усечение крайней плоти, широко распространённый среди последователей ислама.] и с тех пор стал любимцем у женщин. Уиллу хватало тех проблем, что жизнь подкидывала в последнее время, испытывая нервы и здоровье.

Так что отгадывать еще одну сейчас он не был в состоянии.

– Да о чем ты, черт возьми? – рука с грохотом опустилась на шершавую поверхность стола, а прозрачный гранёный стакан с карандашами и перьевыми ручками подскочил, жалобно звякнув. – Что на этот раз произошло? К мэру домой ворвались неизвестные и расстреляли всю его семью? Или очередной владелец мебельного бизнеса недоплатил государству налогов и теперь ест на завтрак, обед и ужин кашу с хлебом за наш счёт?

– Просто сам посмотри.

Даниэль ловко, словно волшебник, вытащил из-под халата свёрнутую в несколько раз и изрядно помятую газету и приглашающе протянул ее Уильяму. Руки забились мелкой дрожью, и Уиллу едва хватило сил, чтобы унять бурлящее раскалёнными потоками напряжение и с хрустом, перебивающим стук бешено колотящегося сердца, расправить смятые страницы.

Внимательный взгляд тут же зацепился за широкую черно-белую фотографию на первой полосе и скачущие буквы заголовка.

Внутри все похолодело, и Уильям выпрямился в струну, чувствуя, как раскалённая внутри пружина натянулась с новой силой, готовая в любой момент раскрутиться и разорвать сердце на маленькие кусочки.

– О, господи…

Он выронил из рук газету и резко отодвинул кресло, вскакивая на ноги: с фотографии на него смотрело внутреннее убранство бара, в котором Уилл провёл вчерашний вечер. Разбитые плафоны, разлившийся по столам алкоголь и испещрённые мелкими дырочками стены заставляли его сердце биться с удвоенной скоростью, взывая к себе на помощь чьи-нибудь сильные руки, что смогли бы сделать ему массаж и остудить бурлящую кровь.

Уильям слишком хорошо помнил льющееся через край веселье в этом баре.

И ему было больно видеть на фотографии тёмные пятна, усеявшие некогда светлый пёстрый ковёр, и чьи-то безжизненно выпавшие из-за барной стойки руки.

Он отшатнулся, нащупав за спиной ручку от двери, и резко нажал на неё, впуская в помещение свежий воздух. Радио противно шипело, ринувшийся в кабинет солнечный свет резал глаза отблесками в зеркалах, а Уилл слышал лишь шумящий в ушах прибой. Его взгляд нервно перебегал с брошенной на стол газеты на Даниэля, а губы безвольно открывались, как у выкинутой на берег рыбы. Ему не хватало кислорода, но он не мог сделать даже малейшего вдоха.

– Вот и я о том же, – голос Даниэля покрылся лёгкой дымкой молочного тумана, а движения были заторможенными и плавными, словно их прокручивал на плёнке засыпающий от прожитых лет старик. – Я как услышал, что ты заступил на дежурство, – тут же примчался посмотреть, нет ли в тебе лишних отверстий.

Слова хлёсткой пощёчиной обожгли Уилла, морской шум унёс резкий порыв ветра, и он быстро заморгал, непонимающе глядя на друга. Смысл сказанного доходил слишком медленно, и ему потребовалось несколько долгих и томительных мгновений, чтобы зацепиться взглядом за едкую и самодовольную улыбку на лице Даниэля, и, поджав губы, коротко бросить в ответ:

– Очень смешно.

Куэрво лишь беспечно пожал плечами, мол, «Что тут такого?», и развёл руками.

– Что? Мы живём в опасное время, знаешь ли! Никогда не знаешь, кто окажется следующим: я или ты.

– Скорее всего, ты, – холодно отозвался Уилл.

– Почему? Потому что я красивый?

– Нет, – заметно помрачнев, покачал головой Уилл. – Потому что твой брат водит сомнительные связи с сомнительными людьми. А это не лучшая гарантия того, что ты доживёшь до старости и увидишь внуков.

Уильям глубоко вздохнул и потёр переносицу. Пальцы несколько раз сжались в кулаки, и он подался вперёд, резким движением выключая надоедливое радио. Даниэль смерил Уилла удивлённым взглядом, а затем его брови поползли вверх, когда тот достал из кармана сигарету, пачку спичек и жестом пригласил его выйти на улицу.

Холодные ветра Чикаго остужали вспыхнувшие болезненным румянцем щеки Уильяма. Дверь яркой вспышкой захлопнулась за спиной Даниэля, старая металлическая решётка черной лестницы пронзительно заскрипела под тяжёлыми шагами мужчин, а перила опасно качнулись под резким порывом ветра.

Даниэль вытянул руку, намекая, что было бы неплохо позолотить ее хотя бы одной сигареткой: он не был поклонником пассивного курения, предпочитая активно убивать свои лёгкие никотином, алкоголем и педоскопами[7 - Обувной флюороскоп – рентгеновский аппарат, установленный в обувных магазинах с 1920-х до 1970-х годов.].

– Ну-ну, Уилл, дружище. Никогда не зарекайся не водить сомнительных знакомств, потому что жизнь штука достаточно сложная.

– То, что это говоришь мне именно ты, вряд ли сможет меня переубедить.

Когда-нибудь Уильям непременно сделает неверный шаг.

И лучше было бы в этот момент быть как можно дальше от него.

– Уилл, дружище, зачем ты меня сюда вытащил? Здесь холодней, чем на борту тонущего Титаника!

Облачко сизого дыма взметнулось в воздух и тут же нещадно разорвалось порывами ветра. Уильям поджал губы, прожигая взглядом дверь, отделявшую их от душного кабинета. Шум города отрезвлял, крики полицейских сирен возвращали его на несколько месяцев назад, в один из таких же вечеров, как накануне, когда Уиллу пришлось удирать от полиции через крыши и кишащие крысами подворотни.

Короткая затяжка алой вспышкой, и Уильям повёл плечами, опершись о поскрипывающие перила.

– Грейс любит подслушивать. Она милая девушка, но любопытная. К тому же у неё слишком длинный язык. Сложно поверить в то, что завтра о нашем разговоре не будет судачить полгорода. Если Грейс, разумеется, окажется под моей дверью, когда мы будем вести задушевные беседы.

– Ты слишком суров к ней, дружище.

– Я слишком хорошо ее знаю, Даниэль.

Уилл снова втянул в себя горький едкий дым, чтобы через секунду выплеснуть его сизым облаком. Даниэль неловко замялся на месте, покачиваясь с пятки на носок и то и дело смеряя взглядом опытного оценщика с каждой затяжкой уменьшающуюся в руках сигарету. Пауза затянулась несколько дольше, чем он мог выдержать.

– Ирландцы лишились нескольких важных игроков. В городе считают, что за этим стоят грязные итальяшки. И я с этим согласен.

– Разумеется. – Уильям дёрнулся в сторону и иронично поджал губы, разгоняя ладонью дым. – Что еще могут считать люди после стольких лет смертей и ненависти? Я вообще удивлён, что они еще не разнесли город на кусочки. Но я бы на твоём месте не раскидывался столь грубыми выражениями. Какими бы грязными они не были, у них есть «Томми»[8 - Пистолет-пулемёт Томпсона – американский пистолет-пулемёт, изобретённый в 1918 году Джоном Тальяферро Томпсоном. Свою славу это оружие приобрело во время Сухого закона в США, став самым распространённым и любимым оружием не только среди офицеров полиции, но и членов различных американских преступных группировок. Он стал известен благодаря ряду прозвищ – «Томми-ган», «Уничтожитель», «Чикагская пишущая машинка», «Чикагское пианино», «Чикаго-стайл», «Чикагская шарманка», «Окопная метла», «Окопный чистильщик», «Крошитель» и просто «Томпсон».], а у тебя нет.

– Зато у меня есть голова на плечах.

– Ненадолго.