Шелк и кровь. Королева гончих

– Нет, – успела шепнуть девушка, но Бен уже легко проскользнул внутрь, не встречая сопротивления от жаждущего распаленного тела. Лавчайлд дернулась, и рука Бена стиснула ее горло, мужчина прижал пленницу к себе, почти обездвижив. Не хуже, чем смирительной рубашкой.

– Мне больно!

Он не ответил.

Бывала в ней и такая мощь, но давно, так что она успела забыть. Лавчайлд не смотрела в зеркало. Сперва ей было противно и она пыталась представлять Гарри, но Бен совсем на него не походил. И спустя какое-то время девушка задрожала уже от осознания, что ею пользуется именно ее надзиратель – извращенец с дикими глазами колдуна. Ощущение предельного унижения превратилось в странное, дикое удовольствие, Лавчайлд начала выгибаться, насколько ей это позволяли крепкие объятья Бена, и тихо постанывать. Она хотела, чтобы он убил ее в момент наивысшего наслаждения – ей было так странно приятно, но после должно было стать стыдно и плохо. Девушка не ошиблась, но то, что происходило с ней у зеркала, было нечеловечески хорошо.

Когда девушку ненадолго вернули в камеру, она сразу же рухнула на кровать и проспала несколько часов. Ее не стали будить: видимо, миз Брук, Аманда и Мишель почувствовали, что начинают медленно, но верно двигаться к намеченной цели: анализы пленницы были все лучше и лучше.

Через какое-то время Лавчайлд встала и отошла в угол, к судну. На трусиках обнаружилась кровь – уже подсохшая. И с неприятным, резким запахом, какой оставляют раны, но не менструация. И вообще – для месячных было слишком рано…

Ребекка так испугалась, что чуть было не села прямо на пол голой задницей, забыв натянуть белье. Но она вовремя уперлась рукой в стену, с трудом поднялась на отнявшихся от ужаса ногах и привела в порядок одежду. Юбку она оправила раз двадцать, не меньше, не зная, как еще успокоиться. Сердцебиение громом клокотало в горле.

Она всегда пользовалась одновременно и оральными контрацептивами, и презервативами, чтобы избежать всех возможных неприятностей, но с Беном… Сколько она уже не пила таблетки? Какова вероятность?.. Лавчайлд заломила руки и уселась на кровать. Ее могла спасти только Мишель – все-таки ей тоже приходилось как-то ограждать себя от риска обзавестись маленьким Беном. Сомнительное удовольствие, подумала Ребекка и негромко нервно рассмеялась. Невесело.

Мишель она дождалась, когда та явилась препроводить пленницу в лабораторию. Но они никуда не пошли: Лавчайлд с ходу, не тратя время на приветствие, сказала, что ей нужна «таблетка завтрашнего дня». И Мишель замерла. Несколько секунд кривила рот, будто не зная, вытолкнуть за губы рвущиеся слова или напротив, проглотить их и постараться не подавиться. Затем спросила:

– Так значит… Бен? – Это был вопрос менее глупый, чем могло показаться. Содержавший в себе больше смысла, чем прозвучало слов.

Лавчайлд стыдливо кивнула. По лицу Мишель метнулись тени, порожденные сотней гримас, сменявших друг друга: гнев, зависть, презрение, война, проклятие, смерть.

– Если ты думаешь, что такое издевательство будет мне на пользу, то ошибаешься. Через несколько недель, может быть, даже дней, мой запах исчезнет. Он же призван только манить самцов, а если организм поймет, что это больше не нужно, он успокоится, – прорычала Ребекка. – Не глупи же. Сделай так, чтобы мы обе остались в выигрыше.

Мишель тотчас порылась в перетянутой через плечо сумке и бросила пленнице таблетку. Та ударила Лавчайлд над бровью, отскочила на пол и покатилась, собирая грязь. Мишель захлопнула дверь и, судя по частому цоканью каблуков, побежала. Лавчайлд подняла таблетку, обтерла о рукав платья и разжевала.

На следующий день у Лавчайлд взяли образцы менструальной крови. И все. На несколько дней ее оставили в покое. Таким образом Лавчайлд получила как раз столько времени, чтобы подумать о побеге и прикинуть возможные варианты. Она выпросила себе болеутоляющего и получила его в достатке – несколько пачек. Их передал Бен – ни одна из девушек за неделю так и не появилась в палате пленницы. Ни чтобы взять у нее анализ, ни чтобы просто проверить состояние… ни, тем более, чтобы поболтать. Но в этом не было ничего странного. В конце концов, они только делали вид, что пригласили к себе в гости подружку, с которой можно посидеть на кухне… пока не захочется обозвать ее шлюхой и получить оскорбления в ответ.

Зато Лавчайлд разговаривала с Беном. Он не закрывал железную дверь, после того, как девушка пожаловалась на духоту, оставил только решетку и сам беспрерывно стоял у нее, на случай, если стрясется что-то непредвиденное.

Ребекка чувствовала, что за стенами ее тюрьмы идет дождь. Не слышала, даже не ощущала запаха, но по немного изменившейся атмосфере воздуха понимала это… Кто-то открыл дверь: ненадолго, на пару секунд, погнав воздух в глубь помещения. И донеся его до Лавчайлд. Она вздохнула – жадно и глубоко, словно оказалась на берегу моря. На краткий миг ей именно так и показалось.

– Эй, Бен. Боишься, что я ведьма? Просочусь меж прутьев текучей водой и сбегу?

Пленница подошла к двери. Здесь действительно оказалось получше, нежели в сгущенной тьме у кровати. Хоть воздух и был наполнен вонью, сопровождавшей везде миз Брук, Мишель и Аманду: аромат мокрой земли растворился, если вовсе не почудился Ребекке. Но в камере было значительно тяжелее: от запахов крови и собственных феромонов Лавчайлд приходила в неистовство. Ни Бен, ни ее пленительницы не знали и не предполагали, что именно во время менструации Ребекка не в себе больше, чем когда-либо.

– Знаешь, я хожу в церковь каждое воскресенье, – призналась Ребекка. – Я примерная баптистка… казалось бы. На самом деле, ничто так не будит во мне желание, как проповедь о праведной жизни.

Охранник молчал, выжидающе глядя на пленницу. Он не понимал, отчего она стала так разговорчива.

– Я не сбегу, – девушка хлопнула ладонью по прутьям. – Я же не такая худышка, как Аманда. А жаль. Стройные бедра и длинные ноги ныне ценятся больше, чем округлости.

Бен фыркнул.

– Не знаю… Но думаю, это не так.

Ребекка ждала, что он скажет еще… И Бен действительно заговорил. Он немногим меньше получаса бессвязно излагал свои мысли, извращенные, злые, жестокие. Лавчайлд наслаждалась. По ее телу волнами шли отголоски менструальной боли, а она хотела прижаться губами к губам Бена, вдохнуть его неприятный кроваво-лекарственный запах, как у стоматологического кабинета.

«Я буду наказывать себя им, – с восторгом думала Лавчайлд, – это будет мое искупление.»

Наконец, молодой человек замолчал и взглянул на собеседницу. Судя по всему, он надеялся увидеть в ее глазах ужас и теперь был разочарован.

– Ты ведь из тех мужчин, кого нечасто убеждают в их неправоте? – Лавчайлд презрительно улыбнулась, глядя исподлобья. – Ты мыслишь, как эта категория старомодных самцов. Которые считают, что любовь – удел женщин и признак глупости. А они гордо несут знамя самодовольного признания себя похотливыми приматами.

– Я поражен, Бекки. Ты веришь в любовь? – с усмешкой спросил Бен.

Ребекка прижалась лицом к решетке, так что смогла выдохнуть охраннику почти в самое ухо:

– Верила бы, если б за мной пришел один человек… Но он не пришел. Так что – уже нет, – она отстранилась. – И для проститутки это лучший выбор, который она может сделать за свою жизнь.

– Дай угадаю. Тебя изнасиловал пастор? Ставлю свои любимые часы, что это так. – Сказал Бен. – Только интересно, когда. Сколько тебе было? Сиськи у тебя уже выросли или еще нет?

Лавчайлд со странной лаской провела ладонью по железному пруту – Бен стремительно вскинул руку, сжал ладонь девушки, до боли, до быстрого онемения. Он ждал увидеть в глазах пленницы хоть что-нибудь, что бы доставило ему удовольствие.

– Твой лучший выбор – иной. – Его пальцы медленно разжались. – Я тебе точно это говорю.

– Очень может быть. На самом деле я люблю боль, – Лавчайлд улыбнулась. По краю губ, там, где иные девушки рисуют себе полоску карандашом, у Ребекки проходила тонкая естественная темная линия. – Плохую боль. Не ту, что во время грубого секса, а… вынимаемая из плоти пуля. Вправляемое плечо.

Мужчина озадаченно склонил голову набок. Лавчайлд усмехнулась и отошла от решетки. Вернулась к кровати, легла на нее лицом к стене и затихла. Бен, должно быть, подумал, что девушка заснула. Но она прободрствовала всю ночь. Ее похитители не учли одного: Лавчайлд была из трущоб. Она провела там все свое детство и большую часть юности. Она научилась трем вещам: ждать, терпеть и бороться. Эта женщина не просто была готова дорого продать свою жизнь. Нет, навредить недругам перед смертью – последнее дело! Лавчайлд собиралась выбраться.

Иногда ее тело готово было сдаться. И тогда ее разум говорил: нет. Никогда.

***

– Зачем ты сюда пришел?

– Мне нужна Ребекка.

Квинн даже не сразу понял, что Гарольд Янг говорит о Лавчайлд.

– Ах она… я не знаю, где она. Ты видел сам, она взмахнула подолом – и фьюить! Растаяла в воздухе. Знаешь, с ней это часто бывает, особенно в плане махания подолом и всем таким прочим… – Квинн насыпал на папиросную бумагу табака, собираясь скрутить себе сигаретку, но Янг схватил его за пиджак, выдергивая из кресла. Табак просыпался на пол.

– Сволочь… Добился-таки своего. Должность тебе отдам, наследство, все, что хочешь, отпишу на твое имя, только скажи, где она.

Квинн победно улыбнулся.

– Отпиши, будь добр, брат, отпиши. А Лавчайлд… ищи ее, – он указал рукой куда-то за окно. – Я могу сообщить тебе довольно немногое. Готов заплатить столь высокую цену, как заявил?

Янг стиснул зубы так, что челюсть заныла. И Квинн с удивлением понял, что его брат уже давно вовсе не тот хлюпик и нытик, каким был в школе… когда Квинн сбежал из семьи.

Глава седьмая. Укрощение строптивой

Шейх блудницу стыдил: «Ты, беспутница, пьешь,

Всем желающим тело свое продаешь!»

«Я, – сказала блудница, – и вправду такая,

Тот ли ты, за кого мне себя выдаешь?»