Есть миры внутри миров… Дневник сновидений – 2

– С теми, кто знал, что мертв. А этот считает себя живым, – в его голосе слышалось пренебрежение, когда он произносил слово «этот».

– Крон, ты специально говоришь так, чтобы я подумала, будто ты врешь?

– Да, но в этот раз я не вру, – он смущенно улыбнулся.

– Тогда совсем тебя не понимаю.

– Просто хотел, чтобы ты увидела во мне человека. Этого адмирала я создавал с себя. Он тебе не нужен. Это не самая удачная моя копия.

– И теперь тебе кажется, что он обрел самостоятельную жизнь?

– Так и есть. С вымышленными персонажами всегда так бывает. Я хотел, чтобы тебе было интересно, но персонажей нужно убивать вовремя, особенно если пишешь их с себя.

– Тогда причем тут место? Почему нельзя доиграть?

– Да потому что ты уже доиграла. Нельзя его оттуда вытащить. Пусть уходит в небытие, как ему и положено.

– А что будет, если забрать его с этого острова в другой сон? Ну, теоретически…

– Знаю я твое «теоретически». Ничего у тебя не выйдет, а если и выйдет, во Вселенной станет на одного несчастного призрака больше. Оно тебе надо?

– Объясни метафизическую часть целиком, а то сыплешь мне отговорками.

– Сон очень похож на смерть, за исключением того, что нельзя проснуться. Но по сути, это одно и то же место. С момента смерти физического тела, умирание длится еще какое-то время, после чего сознание возвращается в изначальное состояние. Происходит осознание смерти, тогда ты можешь задержаться на какое-то время в этих снах или идти дальше; или же не происходит, тогда ты перестаешь быть, рождаешься заново или растворяешься, но себя уже не помнишь.

– Может, ему просто все объяснить?

– Не твоя это задача. И вообще, я не хочу, чтобы ты сейчас сталкивалась со смертью. Еще рано, тебе никак нельзя умереть раньше срока. Не надо так рисковать, тебе еще долго…

– Боишься, значит…

– Я все время помню, что ты смертна, – произнес он почти шепотом и отвернулся.

– Крон, ну нельзя же мне теперь от каждой тени шарахаться!

– Нельзя. Но лучше бы ты шарахалась. И вообще, я уже жалею, что создал этого адмирала. Надо было самому за него играть.

– Да ладно, хороший же персонаж вышел, как живой.

– Такой живой, что меня живее, – пробубнил он, опустив глаза, а потом взглянул на меня, – Ну чего в нем такого-то, что нет во мне?

– Да ничего, – пожала я плечами.

– Давай, просыпайся уже, – он подошел к алтарю, схватил меня за ногу и сбросил вниз. Удивительным образом, каменный пол храма превратился в мягкую постель.

***

По пробуждению меня почти сразу накрыл приступ хоть и тихого, но все же истерического смеха. И как только я во сне не догадалась, в чем причина странной нервозности демона. Очевидно же, что это самая обыкновенная ревность, причем, весьма плохо скрываемая. Но самое смешное было в том, что ревновал он, по сути, к самому себя. И теперь к тому же искренне недоумевал, что я могла найти в Алмере такого, чего не нашла в самом Кроносе.

Говорят, что дети до трех лет не различают сон и явь. Обе реальности для них равноценны. Удивительно, что, повзрослев, они забывают об этом. Реальность сновидений несомненно соткана из того же материала, что и мир, который видим мы с открытыми глазами, иначе ощущения во сне не могли бы быть столь реалистичными. И еще вопрос, какой из миров имеет большее значение. Люди редко об этом задумываются, редко запоминают свои сны, редко отдают себе отчет о том, что делают во сне. Хотя, большинство не отдает себе отчета и в том, что делает наяву, но суть не в этом. На самом деле зыбкие миры сновидений едва ли не самая важная часть жизни. Эти странные, порою абсурдные видения даются нам, чтобы учиться. Но учиться не тем наукам, которые пригодятся в жизни, а тем, что пригодятся после нее. Потому что сон очень похож на смерть. Настолько похож, что практически не отличим. Единственное отличие в том, что ото сна мы просыпаемся рано или поздно. И имеем возможность понять по пробуждению, что это был сон. После смерти такой возможности не будет. Придется разбираться во всем на месте.

Адмирал Винсент Алмер уже не сможет проснуться. Теперь его участь – извечно блуждать среди абсурдного кошмара под Солнцем, восходящем на западе. Наверное, это страшно, считать явный мир своею единственной реальностью и внезапно оказаться в совсем другой. Страшны не возможные неприятности, а непонимание того, что происходит вокруг. Человек, конечно, ко всему привыкает. И Алмер свыкнется с сошедшей с ума реальностью. У него есть на это время. Теперь вся вечность в его распоряжении, чтобы разобраться. Может, Крон и прав, это только его задача. Но что может быть плохого в том, чтобы подсказать путь?

– Даже не думай об этом, – зазвучал в моей голове голос демона.

– Да не думаю я, – ответила, поднимаясь с постели.

– Ты снова приписываешь мне дурацкие человеческие качества. Ревную я, самой не смешно?

– Смешно, немного. А разве это не так?

– Не так.

– Тогда что означал этот спектакль?

– Мне был интересен тот момент, когда персонаж начинает развиваться самостоятельно, вразрез с авторским замыслом.

– Ну и как? Разобрался?

– Не слишком. Ничего принципиально нового я в нем не увидел. И все-таки, ответь на вопрос, что в нем есть такого, чего нет во мне?

– Да ничего, я же говорила. Нет, различия, конечно, есть, но не фундаментальные. Ничего принципиально нового, чтобы меня зацепил именно этот факт. Действительно, на тебя похож, но я решила, что это твое тщеславие сыграло роль. А так, персонаж как персонаж. Более правильный он что ли. Не знаю, в общем. Интересно было наблюдать за его нравственными метаниями. Как он жаждал доставить меня в Британию и в то же время бежать. Все какой-то компромисс искал. Но все это весьма второстепенно. Относился ко мне достаточно хорошо, несмотря ни на что. И еще до этого он сам был моим пленником, но я отпустила его. Хотя эти воспоминания чужие и довольно смутные.

– Стокгольмский синдром. Обоюдный причем стокгольмский синдром, – заключил демон.

– Может быть. Похоже, по крайней мере.

– Не может быть, а так оно и есть. А теперь понимаешь, что это твоя проблема?

– Не понимаю. Что здесь не так?

– Подмена суждений, вот что не так. В его плену оказалась не только ты сама, но и твой разум. Это то же самое, если человеку плохо, нужно сделать еще хуже, а потом как было, и ему станет хорошо. Ну, неужели ты не могла быть выше этого?

– Может и могла, просто не захотела. Я ведь знала, что это игра. В реальности я так себя не веду.

– У тебя просто повода не было. Но во снах ты часто испытываешь подобный эффект. Это не единичный случай. И меня это настораживает.

– Не переживай, наяву у меня не так много шансов попасть в плен. Но, если уж на то пошло, у тебя тоже есть эта склонность, раз Алмера ты писал с себя.

– Мне можно. Сегодня я придумаю новое развлечение. Я кое-что вспомнил и хочу тебе показать. Надеюсь, ты забудешь думать то, что ты думаешь.

– И что же я думаю?

– Думаешь, рассказать адмиралу, что он умер.

Конечно, я думала об этом. Но двигало мной не какое-то высокое чувство по отношению к Винсенту, никакой не стокгольмский синдром, а совершенно здоровое любопытство. Меня всегда интересовала жизнь после смерти. В конце концов, почему бы ему не поделиться со мной опытом.

Не стала отвечать, зная, что Крон все равно прочтет мои мысли. Пока я не приняла решения, возвращаться ли на остров, и радовалась этому, зная, что демону мои планы также неизвестны.