Выход зубной феи

Баронесса шла и шла, натыкаясь на слуг, сражавшихся с пылью, временем и экологией в борьбе за чистоту в ее бескрайних хоромах. Зал за залом открывал золоченые, янтарные, инкрустированные двери навстречу своей хозяйке, все дальше уводя ее от центральных покоев, где мерно гудел никогда не спящий улей исправного хозяйства. На душе у совершенной супруги великого художника Никона Берина впервые было неспокойно. Настолько, что она даже вспомнила свою пламенную юность, в которой та, какая-то чужая Жанна получила диплом торгового техникума. Значит, если нынешний мир рухнет, баронесса всегда сможет устроиться кладовщицей или, там, кассиршей в продмаг, чтобы не умереть с голоду. А то, что мир находится под вопросом, у урожденной Валорской сомнений не вызывало.

На горизонте опять всплыл этот обманщик и лицемер, этот злой гений Жанниной молодости, якобы летчик-испытатель и даже в чем-то каскадер, а на поверку простой ловелас Ленька Поленко. Всплыл и болтался теперь, как кусок органических удобрений в прудике у свинофермы: без пользы, зато задиристо хлюпая зловонными пузырями. Еще каких-то тридцать лет назад госпожа Валорская совсем иначе представляла его дальнейшую судьбу. Интуиция и жажда мести рисовали картины одну отраднее другой. То в сводках криминальных новостей деревянный ведущий в форме рассказывает о роковой неудаче престарелого альфонса, чей увядший профессионализм разочаровал жертву настолько, что она сдала его с поличным. Предварительно раз сорок случайно задев ножницами и все насквозь. В коротком сюжете тут же показывают коварного обманщика. Конечно же, в склоненной голове и прочих слегка рваных фрагментах баронесса сразу же узнает Леонида Серафимовича. Телезрители тщательно запоминают его особые приметы. Дворовые мальчишки гогочут ему вслед, а благородные сэры плюют в сторону Поленко при встрече, вычисляя нечестивца в очередях и темных утробах кинотеатров. Женщины, естественно, обходят его стороной, будто прогрессивного паралитика. Ленька вынужден жаться по подворотням, подбирать окурки и просить милостыню.

То госпожа Берина, проезжая в открытом автомобиле спортивной модели, бросает взгляд на поля, где адски трудятся пожизненно приговоренные к исправительным работам. В одном из наиболее оборванных и чахлых людишек в полосатой робе она с удивлением ловит что-то знакомое, но давно позабытое. Несчастный поднимает глаза и падает на колени, не то от внезапного потрясения, не от того, что кандалы натерли. Он тянет изъеденные мозолями руки к прекрасной нимфе и шепчет ей вслед:

– Жанна, это я! Прости меня, о, прекраснейшая, и тогда даже презренная юдоль каторжника будет раем.

Но заключенному не удается присоединиться к Адаму и увидеть рай еще при жизни, потому как прекрасная баронесса только беспокойно крутит головой, не понимая, откуда доносится это утробное бульканье. Наконец, она ободряюще, но в то же время с назиданием, улыбается полосатому и дает ему шиллинг. Если верить Диккенсу, шиллинг для таких как он всегда был самой желанной наградой. Открытый автомобиль исчезает в пыли автострады, а Леонид в полнейшем недоумении остается наедине с бесполезной монетой и бичами совести. На следующей заправке госпожа Валорская узнает, что один арестант с плантаций покончил с собой, проглотив крупную монету. Все удивляются такому транжирству, и только задумчивая красавица с аквамариновыми глазами молча ковыряет зонтиком землю. Где-то там внизу, в черном Тартаре, готовят сейчас сковородку для ее обидчика и плохого человека Лени. Не очень горячую, потому как он раскаялся и искупил вину работой на благо, ну, на благо сельского хозяйства, допустим. Для селян все время придумывают всякие льготы.

В крайнем случае, Леонид Серафимович имел право умереть от геморроя или стать участником Дома-2. В общем, подошло бы что-то позорное и нелепое, такое же, как и все существование этого беспринципного, но весьма плоского авантюриста. То, каким фейерверком он ворвался в Жаннину реальность сейчас, ни в какие ворота не лезло! И этот хам посмел угрожать ее сыну, ее светочу естествознания, плоти от плоти великого Берина! Кто же помог ему занять место директора и не было ли в том злого умысла против ее аристократического счастья?

Четыре дня назад, когда Назар Никонович обрушил мир их дома неожиданным признанием, баронесса немедленно причислила себя к лику воинов-освободителей. Прочие регалии и так уже с трудом умещались в пространстве ее наполненных заботами дней: мать матерей, защитница обездоленных иногородних депутатов, утешительница серых кардиналов и укрывательница подпольщиков-миллионеров, теперь она должна была стать победоносицей в борьбе с пороком. То, что Леонид Серафимович был их ходячей энциклопедией и даже самоучителем, женщина знала из собственной бурной молодости. Сейчас Жанне вспомнились события того вечера:

– Шевелись, Назар! – женщина в развевающихся боевыми знаменами шелках летела по коридору. Запыхавшийся сынок уже отставал примерно на два корпуса, и недовольная маменька бросала через плечо короткие команды поторапливаться. Несъеденный ужин еще больше раззадорил возбужденную женщину: одна мысль о нетронутых трюфелях и марципане делала ее худой, а, значит, и злой. Зато вовремя приконченная бутылочка шампанского горячим гейзером бурлила в жилах, вырываясь наружу фонтаном не вполне соответствующих вдове Клико оскорблений в адрес не к ночи помянутого Поленки.

Наконец, она ворвалась в свой будуар и замерла у дверей в ожидании сына, сошедшего с дистанции где-то в районе седьмой южной библиотеки. Через долгих десять минут согнувшийся пополам от интенсивной рысцы Назар ввалился в маменькины покои и рухнул на козетку, которая тут же отозвалась придавленным померанцем. Жанна отмахнулась от скулящего шпица и подошла к туалетному столику, на котором теснились хрустальные бутылочки с драгоценными ароматами. Назар давно покушался на чудное собрание эссенций и редких цветочных масел, разумеется, только для нужд науки и техники употребления, но баронесса прежде никогда не допускала его лицезреть ее коллекцию воочию. Теперь же и без того потрясенный наследник, затаив дыхание, рассматривал вожделенные реактивы.

Госпожа Берина прошлась по разгоряченному лицу пуховкой и резко повернулась к сыну:

– Я должна тебе кое-что сказать, мой мальчик. Возможно, это признание тебя шокирует, но тридцать пять лет назад я уже была молода.

Назар с сочувствием посмотрел на мать. Его, лучшего студента химического факультета, трудно было удивить законами природы, скорее, он уже добрый десяток лет недоумевал, как его родительнице удается с ними не соприкасаться. Но даже в этих особенных обстоятельствах учитель оставался почтительным сыном. Напустив на себя вид китайского болванчика, он взволнованно переспросил:

– Как же, маменька? Неужели тридцать пять лет назад вы вообще были? Ведь мне двадцать девять, а я выгляжу вдвое старше вас! Полноте, вы смеетесь над вашим доверчивым визави. Признаётесь, и не будем говорить об этой несуразице.

– Ах, льстец! – довольная баронесса шутя погрозила золотому мальчику пуховкой и еще раз внимательно посмотрелась в роскошное зеркало напротив. Улыбнувшись своему отражению, она слегка освежила виски маслом пачули и подошла к Назару. – Все же, mon cher, тебе придется в это поверить: за внешностью юной девушки скрывается долгая жизнь и богатый опыт. Я много страдала, мой сын, и пришло время приоткрыть для тебя завесу над прошлым. В нем, как чувствует мое израненное сердце, кроются причины настоящего.

Химик был неприятно поражен этим перлом логики. Всем известно: когда красивая женщина начинает задумываться о смысле жизни, случаются Троянские войны и изобретение радия, что тоже не обещает спокойствия. Теперь он с трепетом прикидывал, о каких великих тайнах собирается полночи разливаться его дорогая Maman. Учитывая, что ее откровения обещали пролить свет на кадровую политику Районо, он ожидал леденящий душу историй о прорехах в бюджете, в которые случайно высыпалось что-то по мелочи, а потом засыпалось обратно, только с другой стороны и в подкладку. Такие нехитрые приемы чиновников-портняжек нередко приводили к внезапным назначениям и снятиям, но слушать об этой чехарде у кормушек не хотелось. С другой стороны химик торжественно обещал коллективу узнать, откуда же взялся их новый начальник, и по всему выходило, что унылую административную исповедь придется выслушать до конца и от начала. Назар Никонович поправил бабочку и приготовился внимать.

То, что рассказала ему баронесса, растрепало не только галстук, но и нервы Берина-младшего. Спустя каких-то полчаса он погрузился в мир бушующих страстей, будней военной авиации и трудностей с заселением в один номер в эру предразвитого социализма. Последние, кстати, обернулись счастьем для пораженного молодого человека: благодаря советскомуоблико морале он появился на свет в подходящих обстоятельствах, то есть в законном и удачном браке. Но для его царственной мамули путь наверх оказался тернист и долог.

Где-то между войной и Олимпиадой красавица Жанна начала свою блистательную карьеру с фабричной нищеты и копоти, которые позже трактовались ею как благородный налет старины и скромность аристократов в изгнании. Подобно многим амбициозным девицам ее возраста, прекрасная брюнетка знала один способ подняться к звездам: хорошенечко под них упасть. Но, если верхом мечтаний для ее подружек попроще был офицер-подводник или младший лейтенант из немецких частей, то ослепительная Жанна не соглашалась на чины ниже генеральских. Как известно, молодые и неженатые генералы перевелись еще при Наполеоне, поэтому без неудачных падений не обошлось. Можно даже сказать, удачных среди них вовсе не было.

На счастье, пытливой барышне, тянущейся к большим горизонтам, в минуту душевной невзгоды попалась книга о выдающемся американском изобретателе Генри Форде. Трижды этот гений конвейеров разорялся дотла, не имея средств даже на биг-мак без кетчупа, зато на последней попытке, вложив в нее всю злость от прошлых промашек, настырный деловой человек сорвал банк и стал всемирно известен, богат и уважаем. Вдохновленная Жанна сравнила свои убытки со страданиями Генри, которому после очередного фиаско приходилось лет пять-шесть выслушивать попреки от жены, и сначала копить ей на колечко, а уже потом на автомобильный завод. Сравнение однозначно было в ее пользу, так как ее благо даже от неправильного использования не сокращалось. Простительное заблуждение – по крайней мере, и людям поумнее в двадцать лет казалось, что их молодость вечна.

В этот момент в сложный пасьянс Жанниной жизни впервые вплелся не то дурак, не то джокер – есть разные трактовки таких персонажей – летчик-испытатель с рыбьими глазами. Судьбоносная встреча подстерегла ее на аэродроме, где немного взволнованная девушка ожидала вылета в Анадырь. Город на самом краю Земли был выбран не случайно, а с великим умыслом заарканить крупного золотодобытчика или короля контрафакта из моржовой кости. Недавно на станции Жанна познакомилась с развеселыми поварихами, едущими с полугодовой вахты на Дальнем Востоке и прожигающими теперь здоровье и накопления по дороге домой, в хлебосольную Малороссию. Окосевшие от плюсовых температур бабоньки вмиг признали в начинающей авантюристке родственную душу и полушепотом, с хохотком и подмигиваниями, поведали ей о скрытом от глаз местечковых клуш истинном раю, заповеднике суровых и богатых мужчин за краем света.

В крошечном северном городке, богатым на промысловую рыбу, чукчей и золотой песок не хватало только одного: женщин. Те редкие кадры, которые заносила туда жажда приключений или пограничная служба, ценились на вес палладия и разлетались с рынка невест как горячие пирожки. В этом заколдованном месте икра стоила дешевле кефира, бакланы срывали из-под окон неопытных командировочных замороженную курицу, а в магазин можно было съездить на оленях. Там запах золота просто ел глаза, а шкуркой соболя автомобилисты победнее протирали лобовое стекло своих украшенных самоцветами УАЗиков. Нимфа, подобная Жанне, не успела бы сойти с самолета, а вместо трапа к ней под ноги уже бы упал штабель анадырских воротил с предложением руки и сердца. Ей оставалось только дождаться лета, когда температура поднимется хотя бы до плюс тринадцати и можно будет одеть платье, чтобы сразу показать товар лицом.

Пришел июль и барышня засобиралась в дорогу. В это же время из точки Б навстречу ей устремился другой объект и столкновение их было предопределено. Подобно двум бильярдным шарам, раскиданным по разным углам "американки", они должны были стукнуться и высечь искру, чтобы игра сложилась в победный финал. Под воздействием умелого удара судьбы совершенно не знакомых мужчину и женщину вдруг понесло друг на друга, дабы навсегда изменить траекторию каждого из них и оставить четкие сколы на их литых холодных душах. В столичном аэропорту два энергичных вектора скрестились в пространстве: девица Валорская зацепилась о вытянутые ноги человека в синей форме с крылышками.

Собственно зацепилась она только взглядом, которого было достаточно, чтобы посмотреть выше и заметить приятную глазу композицию из золотых нашивок, полосочек, значков и прочей звездной атрибутики. И здесь Жанна, не знакомая с порядками в авиации, дала маху – не разобравшись в знаках отличия, она присвоила человеку в форме звание, прямо противоположное его текущему положению младшего офицера. Одна нашивка на лацкане не дает права даже моргать в присутствии командира с четырьмя полосками, не то, что приближаться к самолету, но наивная девушка посчитала широкую одинокую ленту аналогом крупной и единственной генеральской звезды на погоне. Мило, но неумно, за что и пострадала.

Назар Никонович ушам своим не верил, когда маменька, этот эталон расчетливости, неутомимый борец за классовые предрассудки, у которого свербит в носу, если собеседник является академиком только в третьем, а не в пятом колене, призналась ему, как полгода верила россказням альфонса на доверии, готовила себя в генеральши от авиации, а пока сдавала в скупку нажитое за прошлые попытки устроиться. Естественно, только потому, что ее самый молодой на территории Советского Союза генерал откладывал всю зарплату и особенно незарплату на постройку ко дню их с Жанной бракосочетания точной копии Воронцовского дворца, только в Гаграх и в пропорции 2:1. Размеры оригинала были малы его званию и широте любви к единственной и неповторимой. Жених начал скучнеть, когда у Валорской совершенно закончились деньги и уже немножко заканчивалась первая молодость: на днях ей должен был исполниться двадцать один год. Собственно, именно на свой день рождения она ждала оглашения даты их свадьбы, а дождалась только участкового, который мягко пожурил ее за тунеядство и пообещал помочь с трудоустройством хоть в Анадыре, хоть в Нижнем Тагиле, если Жанна не исправиться.

Жених же постоянно менял место службы, Родина нуждалась в нем по всем географическим направлениям. После Дальнего Востока он вдруг оказался в Сибири, потом в Бухаре, потом немножко послужил в Мурманске, а последнюю весточку с просьбой перевести деньги Жанна получила из Таганрога. Именно там Леня нашел какой-то необыкновенный мрамор, из которого собирался высечь бюст возлюбленной и водрузить его на козырек их дворцового подъезда. До этого свадьба и воссоединение влюбленных было совершенно невозможным, ибо генерал Поленко не довольствовался малым.

Поскольку по месту жительства к Жанне накопилось слишком много вопросов, она решила, что с милым рай и в недостроенных хоромах, и на последние средства сама отправилась в любимый южный город Антона Павловича Чехова. Результат поездки соперничал краткостью и силой с лучшими сюжетами великого писателя: там Жанна стала почетным делегатом съезда разгневанных южных невест лже–летчика. Другие отделения этого исключительно женского сообщества слали товаркам приветственные телеграммы и рапортовали об увеличении поголовья на рекордные пятьдесят процентов, и это не считая неучтенных невест-одиночек. К сожалению, свободных мест в их профсоюзном общежитии не было еще с позапрошлого года. Убитой горем и безденежьем Жанне пришлось идти с одной из новых подружек ночевать в каптёрку гостиницы "Интурист", где последняя работала специалистом. Слегка протрезвев от любовного наваждения под шум котлов и водочку, в те времена заменявшую журнал "Harpers Bazaar" и капучино модным девушкам, Валорская с ужасом осознала глубины своего падения. Поплакав над горой угля и как следует перемазавшись, несчастная страдалица, завернувшись в валявшуюся телогрейку против разбившего ее озноба, выползла на солнышко и подставила прекрасное заплаканное лицо задам гостиницы.

Тут из окна номера ее и приметил уже второй день скучавший в этом пыльном краю великий художник и преданный сын своей отчизны Никон Берин. Контраст между замызганным, грубым ватником и тонким классическим профилем девушки из народа поразил мужчину до самых глубин его тонкой натуры, а когда прямо на него взглянули невозможного цвета огромные ясные глаза, он спешно схватил свой паспорт и выбежал из номера.

Скатившись по гранитным пролетам, он прорвался через служебный вход на задворки гостиницы, развернул замершую в каком-то амоке незнакомку за плечи лицом к себе, и, убедившись в его абсолютной, неземной красоте, крепко поцеловал девицу в сахарные уста. Как порядочный человек, к вечеру оригинальный молодец был женат.

Следующий год Жанна провела как во сне: бесконечное, пылкое обожание супруга сгладило все острые углы ее характера. Цветы, подарки, поездки, курорты, вкусная еда, заграничные сувениры и сама глубоко капиталистическая заграница оздоровили ее слегка попортившийся организм и смогли напитать его всем необходимым для рождения крепкого и пухлого мальчугана. Никон был вне себя от счастья, но окончательно нырнул в работу, чтобы обеспечить своих дорогих всем, чего душа не пожелает.

Вот тут-то проходимец Поленко и появился в Жанниной жизни еще раз. Мельком, украдкой, но в момент спустив женщину с небес в самую пропасть. Как-то, прогуливаясь по Ботаническому саду с маленьким Назарчиком, госпожа Берина услышала из-за спины противное треньканье и свист. Обернувшись, она не поверила своим глазам: прямо по гравийной дорожке павлином вышагивал Леня с какой-то деревенской девкой под мышкой. Поравнявшись с молодой мамашей, мужчина неумело состроил козу ребенку в колясочке, потом долгим мутным взглядом смерил парализованную Жанну и, противно растягивая слова, сказал своей спутнице:

– Смотри, Клавк, пацан на меня похож. И чего только не бывает! – и, сплюнув под ноги, зашагал со своим колобком дальше. Жанна стояла ни жива, ни мертва, вспоминая всякие ненаучные теории о следе, который бывшие партнеры оставляют на дальнейшем потомстве честной женщины.

Но больше Леонид Серафимович не давал о себе знать. Пока каким-то непостижимым образом, словно размалеванный и страшный клоун из детской хлопушки, не выстрелил на школьном педсовете. К чему это все приведет, Жанна не знала.

А Назар вдруг ясно почувствовал, что Поленко вернется.

К ним вернется.

Глава 24

– Да-а-а, – протянул Рыжий, – а не так уж и болен ваш Тихон Гаврилович…Либо болен, но не он один. Что он там все время лопочет про мировой заговор масонов? Вот, пожалуйста, полюбуйтесь! – и молодой человек широко обвел Настину кухню, оттопыренным мизинцем тыкая в новые доказательства по делу. Притихшая чета Поповых боязливо виноватилась в сторонке, зато Нина Васильевна, ретивая, как охотничий сеттер с неутоленными инстинктами, тут же бросилась за пальцем опера.

– Какие такие муссоны, миленький? – старушка скривила алые губы, за которыми показались белоснежные клыки в кровавых мазках помады. Рыжий вздрогнул, но устоял – все-таки милиция. А Попова-старшая наступала на него пылко и с задором, будто и не было изматывающей дороги из отделения и тяжелого трудового дня. – Здесь отродясь ничего сложнее жареной картошки не делалось, – Нина Васильевна завелась ни на шутку и теперь отрывисто лаяла на опера,– скажите спасибо педагогическому техникуму, или какие там курсы заканчивают учителя русского? Другие-то его без учебы знают. Опосля того техникума руки к другому месту прирастают, да, Настасьюшка? Мы ж интелихенция, белошвейки–инженю. Так что ни муссонов, ни суфлеев не найдете, и не надейтесь даже.

Рыжий, наверное, вознес усмиряющую молитву какому-то милицейскому святому, потому что вдруг отвернулся в сторону и скороговоркой выпустил пару ласковых. После чего совершенно спокойно и сдержанно посмотрел на старушку и елейным голосом обратился к молодым:

– Ну да, и искать не буду. Они сами в глаза лезут, масонские прибамбасы. Птицы с одним глазом, жезлы, цифры подозрительные…Вы, кстати, до сих пор не удивлялись, почему все вертится вокруг вашего дома? Если по Тихону, то ось мирового зла здесь и проходит! Я, честно говоря, когда вашу маму впервые увидел, так сразу и понял.

Настя укоризненно посмотрела на милиционера, но тот неожиданно присел к чему-то на полу и укор просвистел над его головой, не задев. Чувствовалось, что бабуля Рыжего немного утомила. Во время досмотра квартиры опер уже несколько раз намекал на перебор Нины Васильевны в его жизни и даже выразил надежду скоро отъехать в санаторий на Клязьме для поправки здоровья, подходящего к финишу. Когда же пенсионерка отлучилась в ванную, простодушный Костик предложил спасти сразу все человечество: отдать санаторий под мамулю, персонал распустить, а ключи закинуть далеко в реку. Так, глядишь, пока она оттуда выбирается, в мире научатся восстанавливать нервные клетки. В молодом физике милиционер тут же признал родственную душу, большое будущее и смотрел на него как на друга.

А вот листок с желтым зябликом оперу не понравился сразу. Сначала он долго вертел бумажку в руках, смотрел на свет, скреб пернатое пальцем и в конце концов со вздохом передал ее подошедшему эксперту. В каракулях нестандартного трудовика было нечто такое, что напоминало далеко не сентиментальному милиционеру о скорби домов умалишенных и наводило тень на его открытый, честный лоб. Разобрать написанное в целом было можно: Тихон по обыкновению творил в мемуарном стиле, где центр мироздания заключался в нем лично, а все сущее вокруг вертелось и плясало благодаря и во славу его, великого. Попутно, конечно, строя козни выдающемуся гению-изобретателю и Благодетелю человечества. Поэтому слово "Я" составляло примерно половину текста, остальное же легко додумывалось.

В целом выходило, что трудовик что-то видел, разоблачал и ожидал последствий, причем случилось это буквально на днях: на животе птички нервными крючками был выведен номер страницы, 179. Среди вещдоков следствия имелся незабвенный "Аналдоз для ЛеСеПока", где аналогичный зяблик носил метку "178", а повествование обрывалось на педсовете. Значит, следующая страница могла пролить след на события, произошедшие в день убийства или даже непосредственно в его момент, с этого блаженного и не такое станется. А кроме того, в переплетении червячков Тихоновского письма эксперту вдруг увиделась фамилия Афонькина. Рыжий понял, что следствие вдруг выскочило на верный путь после бурелома кривых свидетельств мадам Поленко и школьных учителей.

– Интересно девки пляшут… – он зашагал по кухне, вытягивая носок старых туфель из сверхпрочного композитного материала: белорусской кожи, пропитанной солью, жирной грязью старого города и мастикой из коридоров отделения. Шнурки навеки слиплись с основанием и не обременили хозяина ежеутренним вязанием, а обувался Рыжий хитрым вывертом стопы, ныряя в твердую, тонкую, как морская раковина, оболочку ботинка. Иногда, после особо трудных задержаний в суглинке окраин, с башмака отпочковывался его полный слепок, который тут же можно было использовать по назначению: одевай и беги. От оригинала эта нерукотворная обувь отличалась только отсутствием скрипа в подошве.

Сейчас производственно-обувной процесс как раз был в стадии зарождения новой жизни. Настя с тревогой смотрела на мощные землистые глыбы, которые должны были вот-вот отколоться с туфель милиционера. На ее переносице зазмеились морщинки напряжения, потому как одно дело – шикать на Костика, чтобы он переодевал тапки еще за дверью, потому что пол только помыли, а совсем другое – выдать незнакомому симпатичному мужчине изнанку своего характера и оборвать его рабочий азарт замечанием. Еще неизвестно, положено ли милиции снимать обувь при исполнении? А, может, у них, как у местного участкового врача, только одни носки и их надо беречь, или, наоборот, пара, которую не уберегли и она теперь сияет россыпью дырочек? Не хотелось бы поставить опера в неловкое положение, обнажив недостатки его гардероба.

Пока девушка мучилась этой неразрешимой дилеммой, Рыжий с экспертом осматривали пол в поисках любых следов внезапно исчезнувших погорельцев. Будучи опытным сотрудником органов, опер интуитивно чувствовал беспокойство, исходящее от свидетеля, и игра эмоций на Настином миловидном лице не осталась незамеченной.

– Вы что-то знаете, – молодой человек вдруг вскочил и в упор посмотрел на учительницу. Для пущего эффекта он интенсивно кивал головой, как прожженный коробейник, предлагающий неведомую, но чертовски нужную штуку, типа чеснокодавки с насадкой для бритья, зато в рассрочку. Если Настя и подумывала сокрыть важные для следствия факты, то после такого приемчика у нее вряд ли должно было остаться на это мужество.

– Вот именно, что-то! А хорошего-то в этом ничего, кроме плохого. И этому плохому она учит детей! – вдруг встрял скрипучий голос свекрови. Это Нина Васильевна, всласть насобачившись с соседями о незакрытом мусоропроводе и влиянии вспышек на Солнце на похудение, освободилась для скромного домашнего междусобойчика. Потеряв нить беседы, старушка впряглась с самым наболевшим. Настя уже набирала в легкие воздуха, наверняка затем, чтобы поблагодарить мамулю за конструктивную критику, но тут пришел на помощь миротворец Костик.

– Мам, теперь в школе ребят плохому не научишь, – физик приобнял супругу, могучим плечом одновременно тесня родительницу в коридор, – теперь у них для этого есть Интернет, детское шампанское и занятые родители, которым все фиолетово. Вот вопрос, чего могла нахвататься от них твоя невестка. И года не прошло, а она уже убийства на дом берет. Дорогая, тебе не лень заниматься внеклассной работой?

– Вообще-то лень, – учительница виновато посмотрела на Рыжего. – Но, если честно, я все-таки, наверное, знаю. Вернее, не это знаю, что то. Но то, что знаю, это плохо, сами знаете кому.

Костик с изумлением взглянул в одухотворенное загадочным признанием Настино лицо. Прежде ему никогда не приходило в голову, что преподаватель русской словесности может так изящно выражаться. Молодой ученый решил взять новый стиль на заметку: очень подойдет для выступлений на кафедре и преподавательской работы в принципе, ведь некоторые особо сложные явления физики по-другому не объяснишь. А Настю можно смело подключать к написанию диссертации – в конце концов, свежая мысль у Костика только одна, а размазать ее надо на двести страниц.

Милиционер тоже выглядел озадаченным. Свидетель явно вспомнил нечто очень важное, что либо переведет его в разряд подозреваемых, а там, дай Бог, и подсудимых, либо просто прольет свет на обстоятельства дела. Но наученный горьким опытом общения с дамочками, Рыжий не торопился с выводами. Напротив, он был готов запросто предположить, что все эти таинственные намеки означают только стрелку на девушкиных колготках, которую надо немедленно зафиксировать лаком в тишине ванной, или забытый в духовке пирог, причем духовка находится у подруги и теперь надо лететь сломя голову на трамвай, чтобы успеть до прихода подругиного мужа, так как это-большой сюрприз. Потому опер не торопясь достал свой блокнот и скучающим голосом поинтересовался: