В сумерках. Книга вторая

Идею физического устранения Александрова, однажды высказанную Ильей Федоровичем, Цвингер все еще не готов был принять всерьез, но степень его тревожности сильно повысилась. Обдумав все возможные варианты, он решил делать ставку на Сергея Забродина. Тот имел непосредственное отношение к интеллектуальному процессу и должен был найти способ если не оспорить немедленно права исследовательского центра, то хоть, по крайней мере, покопаться в бумагах, заложить какую-нибудь занозу в документацию. Александрова следовало устранить не физически, как грозил Зубов, а юридически, да хотя бы морально подорвать. Хотя бы опорочить. Забродин – алкоголик, субъект ненадежный. Но трезвым производит впечатление человека эрудированного и даже эффективного на своем поле. Не отдавая предпочтения ни Забродину, ни Зубову, Бениамин Аркадьевич заснул с мыслью: «Надо с ним обсудить, надо открыть ему глаза!».

С утра он еще раз сходил на выставку и решил, не откладывая, вернуться в Темь. Не поездом, у него не хватило бы душевных сил сутки с лишним просидеть сиднем в вагоне – улетел самолетом. Но к Зубову не поехал. Заставил себя перетерпеть стресс и обдумать все еще раз.

Не зря терпел. В Теми его ждала новость.

Симпатия, возникшая между Бершадской и Александровым, не отменяла полученного ею задания. Контрольно-счетная палата провела внеплановую проверку и выявила в АНО «Мемориальный музей жертв политического террора Темь-6» нецелевое использование бюджетных средств на 776 тысяч рублей. Нарушение грозило крупным штрафом, а в случае невозможности урегулировать конфликт администрация области могла пойти на прекращение сотрудничества с общественной организацией, что означало бы изъятие всего имущественного комплекса немедленно.

Александров находился в Москве. Костя, старший научный сотрудник, оставленный на хозяйстве, сообщил о неприятности Зубову и Цвингеру. Предлагал вызвать из Москвы пока одну Иру Игоревну.

– Нецелевых расходов не было, она разберется, найдет причины чудовищного недоразумения.

Костя не сомневался в том, что случившееся окажется недоразумением.

Илья Зубов торжествовал.

– Это убьет, убьет его наповал! – кричал он Цвингеру, требуя, чтобы тот немедленно звонил в Москву. – Я, как член ревизионной комиссии, приказываю тебе сообщить о выводах проверки директору. Со мной он разговаривать не станет. Звони ты.

Бениамин Аркадьевич выбрал собственный вариант – позвонил в Москву Забродину. А тот, перепугавшись, брякнул Александрову что-то несуразное про начавшееся изъятие недвижимости, обвинил его в краже бюджетных средств и запаниковал окончательно, вообразив сразу суд, посадку и огласку. Погасить обнаруженную задолженность нечем, он знал точно. Если бы украли, так и погасили бы. А раз не крали – значит, нечем. Кара неотвратима.

Результатом пьяной истерики Забродина стал обширный инфаркт, причем вовсе не у самого паникера. В больницу попал Виктор Михайлович. Во время обследования он пережил клиническую смерть. Врачи спасли его, но про качество и продолжительность жизни пациента говорили мало утешительного. Александров вернулся в Темь в конце августа, в инвалидной коляске.

К тому времени отношения с администрацией удалось урегулировать. Как оказалось, один из объектов строгой зоны не был принят на баланс, так как документы затерялись при прохождении из финансового органа в департамент имущественных отношений, а средства на ремонт и содержание поступили на счет АНО и были освоены. Нестыковку в работе двух ведомств выявила сама Ира Игоревна. Указав чиновникам на допущенную ими ошибку, она бросила все прочие дела и вернлась в столицу выхаживать мужа.

Выставку не продлили. Экспонаты из Москвы забирал Забродин. Он справился с порученной работой, поднялся в собственных глазах и, поважничав недолгое время, запил.

Местные СМИ откликнулись пространными публикациями на сообщение пресс-службы губернатора о нецелевом использовании средств бюджета в музее. Сенсацией выглядел не столько факт растраты, сколько общая сумма, направляемая из областного бюджета на нужды общественной организации. За «разоблачением» ждали возмездия. Позже об истинных причинах конфликта и его урегулировании написали мало и невыразительно. Что-то, мол, там было, да замяли, нет дыма без огня. В Теми судачили о музее, называя его «Музеем ГУЛАГа». Судачили впервые за годы, прошедшие после его создания.

Глава третья

Немецкое телевидение и русский запой

Бениамина Аркадьевича тяготили дрязги между учредителями. Теперь, когда схватка за ресурс грозила стать кровавой, он с облегчением отошел бы от сучинских дел вовсе, но музей оставался краеугольным камнем в его личной карьере. Возглавив региональное отделение международного общества «Мемориал», он дорожил статусом, который весил теперь больше, чем весь Цвингер со всем своим бэкграундом гражданского активиста и биографией парторга обанкротившегося издательства. Он вошел в попечительский совет музея вместе с такими личностями, о которых прежде мог только прочитать в книгах и в любимом журнале «Огонек». Наличие музея выделяло темский «Мемориал» из ряда прочих, порой совсем незначительных организаций. Драматургия его создания и развития закольцевала личную историю Бениамина Аркадьевича, не позволяя вышагнуть из круга, в центре которого находилось Сучино.

Продолжение карьеры он видел в сыне. Сыну он хотел бы передать бразды правления, но не скоро, а потом, когда придет время. Валентин после вуза пришел работать к отцу и прекрасно справлялся. Курировал волонтерское движение. Ежегодный лагерь под эгидой «Мемориала» работал в Сучино, и все шло прекрасно. Досадные нестыковки, когда Зубов, в пику Александрову, останавливал работы, Валентин научился облекать в форму «простоев по причине праздника». Молодежь вдруг отправлялась на экскурсию, или в поход выходного дня, или за грибами. В плохую погоду устраивали читку пьесы, репетицию, обсуждение фильма. Пьесу читали и репетировали в каждой смене. Написал ее Ванченко на местном лагерном материале, время от времени подновлял, добавлял драматургические линии, вводил новых персонажей. Бывало, сам автор присутствовал на разборе текста. В дела организации младший Цвингер не вмешивался. Разрушительно неприличные процессы в руководстве музея оставались под спудом.

Валентин Цвингер и сейчас находился в Сучино. Если бы речь шла о рядовой экскурсии, Бениамин Аркадьевич просто позвонил бы ему, попросил подменить Забродина, безнадежно выпавшего из действительности. Но в Темь едет съемочная группа немецкого телевидения. Ира Игоревна просила Цвингера выехать на объект, чтобы подготовиться к встрече. Сама она примчится при первой возможности, но не раньше завтрашнего вечера. Цвингеру она поставила две задачи: принять-поселить журналистов и переговорить с Николаем Николаевичем Бруном. Бывший заключенный «Темь-6» в эти дни проживал в гостинице строгого участка, работал над книгой своих стихов. Музей становился чем-то вроде творческой дачи для столичной интеллигенции. Православный монархист Брун мог быть интересен телевизионщикам как сам по себе, так и своим поэтическим творчеством.

– Надо, чтобы все срослось, – просила Ира Игоревна. – Вы уж проследите!

Бениамин Аркадьевич обладал столь тонкой организацией психики, что мог бы при некотором усилии заниматься предсказанием будущего за деньги. Необходимость отбыть в Сучино привела его в нервозное состояние. Хотя причин для тревоги не было, он с самого утра знал: грядут неприятности.

В райцентре, куда он приехал на рейсовом автобусе, Цвингер взял такси до музея. Еще с пригорка, глянув на белеющую в долине вышку административного здания бывшей зоны, почуял неладное: какое-то излишнее безмолвие и покой, равный безжизненности. Никто не встретился ему на улицах поселка. Никто не работал на пилораме. Никто не вышел навстречу из штабной палатки волонтерского лагеря. У ограждения стояла подержанная «ауди», бежевая или казавшаяся бежевой от покрывавшей ее пыли.

«Дашка!» – понял Цвингер.

Зубов купил дочери автомобиль на окончание университета. И на этой почве у него с Александровым случился скандал. Даша долго выбирала «машину мечты», и как только нужная иномарка появилась у перекупщиков, Зубов продал пиломатериалы, заготовленные для восстановления аутентичного барака и больнички. Александров, узнав о сделке, потребовал деньги вернуть.

– Убью, сука, – ответил Зубов.

С тех пор учредители не общались уже несколько месяцев.

Должно быть, молодежь в этот час ушла купаться на Талву. Расплатившись с таксистом, Цвингер отогнул полог армейской палатки и шагнул внутрь, в темноту. В нос ударил неприятный, без труда узнаваемый запах. Сына Бениамин Аркадьевич нашел не сразу.

Растолкав пьяного наследника, Бениамин Аркадьевич кое-как объяснил ему, зачем нужно немедленно привести в порядок себя самого и избавиться от всей компании, полегшей на поле алкогольной брани. Валентина мутило, он пошел умываться, и, судя по долетавшим сюда звукам, его выворачивало. «Это хорошо, – подумал рассерженный папаша. – Чистка организма».

И тут проснулся друг сына Роман. Его будто пружиной приподняло. Он все слышал, все понял и, хотя еле держался на ногах, рвался в бой – провести экскурсию для немецких журналистов. Якобы у него имеется собственная разработка, одобренная самим Сергеем Михайловичем, а Сергей Михайлович – заведующий экспозиционным объектом, и компетенции у него неограниченные.

– Последняя инстанция, – слегка спотыкаясь на согласных, сообщил Роман Бениамину Аркадьевичу и шумно втянул в себя воздух.

– Сядь.

– Нет, я не сяду, – парень ухмыльнулся двойственному смыслу фразы. И пояснил: – Если я сяду, я сразу лягу, как они, – махнул рукой в сторону спящих товарищей. – А мне еще рабо-о-о-о-о-тать. Я хочу-у-у работать. Вы меня понимаете?

Две девушки и Андрей спали на двух сдвинутых кроватях. В их позах не усматривалось ни намека на интим. Пирушка была исключительно дружеской.

– Ты же знаешь, Роман: в лагере сухой закон.

– Почему-у-у? Сейчас пересменка. Можем себе позволить.

– Сергей Михайлович разрешил?

– Разрешил? – Роман задумался, еще раз втянул в себя воздух. – Он угостил нас, как коллег. Как старший товарищ. Вот вы, Бениамин Аррр-кадьевич, никогда. А Сергей Михайлович – большой души человек.

Цвингер готов был своими руками Забродина избить, задушить, расстрелять. Но даже не пошел на хутор. Он позвонил Ире Игоревне с просьбой отложить на сутки визит немцев. Соврал про отключение электричества.

«Хорошо хоть Александровых сейчас тут нет, и они не станут… – думал расстроенный Бениамин Аркадьевич, подыскивая определение тому, чего не станут Александровы. – Ах, да! Не станут свидетелями этого позора. – Развил мысль и пришел к следующему умозаключению: – Собственно, позор не мой, не наш с Валентином. – И неожиданно взбодрился: – Кто привел в музей этого никчемного пьянчугу? Александров. Он и виноват». Про содействие Ванченко в трудоустройстве Забродина он решительно забыл. Самоустранился Ванченко, пьески пишет, какой с него спрос. Распределив отцовский гнев между взрослыми соратниками, Бениамин Аркадьевич испытал облегчение. Еще раз посмотрел на спящих. Теперь уже и Роман угомонился, привалившись к одной из девиц. Присмотревшись, Цвингер узнал:

– Ба! Да это Светочка Забродина. Яблочко от яблоньки недалеко откатилось. Страшная вещь – женский алкоголизм, – произнес мстительно и пошел купаться на Талву, предварительно убедившись, что сын встал на путь исправления – заваривает в кухне крепкий чай.

– Сахару, сахару добавь побольше!

Валентин затряс головой в ответ.

У самого берега плескалась мелкая волна, нога чуть не по щиколотку тонула в иле. Стоило пройти дальше, за линию камыша, дно твердело. Он лег на воду, поплыл брассом, перешел на саженки и, наконец, перевернулся на спину, медленно перебирая ногами, удерживая равновесие редкими гребками обеих рук. Солнечный свет сочился сквозь фильтр единственного на всем небосклоне облака. Облачко быстро таяло, и вот уже солнце ударило в лицо со всей силой . Бениамин Аркадьевич прикрыл глаза ладонью, потерял равновесие и, перевернувшись на живот, поплыл к берегу неспешными саженками. Вниз по реке катился звон с Кашкинской колокольни, такой далекий, что не разобрать ни ритма, ни рисунка выбиваемой из бронзы мелодии, слышны были только отрывочные, самые высокие звуки.

«Мы говорим ?партия? – подразумеваем ?Ленин?… Вот то же самое, только музей – и Александров, – заново бередил свою душевную рану Бениамин Аркадьевич, обсыхая на солнышке после купания. – Нас будто нет, мы все невидимки. Он узурпировал всё и распорядился всем, что у нас было».

Теперь Цвингер смотрел на ситуацию, расстроившую его, с умиротворением. Ему открылись иные смыслы. Ведь если рассуждать здраво, коллега Александров ловко избавился от необходимости тратиться на содержание имущественного комплекса. Средства на содержание поступают из бюджета. Вместе с бюджетным финансированием в состав правления вошел представитель администрации, полномочия прочих оказались из-за этого урезаны. Зато новый член всегда заочно присоединяет свой голос к большинству, а это удобно, этим можно манипулировать. Александров намерен добиваться режима охранной зоны вокруг комплекса. Но пока он выбит из седла – спасибо опять же непутевым властям, напутавшим с бумагами, – шанс вырулить остается. Как бы ни относился Цвингер к Зубову и Забродину, он теперь с ними в одной лодке. Они должны что-то придумать и обязательно придумают. Только надо сделать так, чтобы Зубов не оказался сверху. Это важно: чтобы не Зубов и не Александров. А кто? Цвингер вздохнул и пожал плечами. Он не против Виктора, он уважает его, ценит, но за свое место под солнцем будет биться.

«А хорошо, что не надо сегодня встречать немцев, – подумал он, прислушавшись к покою собственной души. – Горячку порет Ира Игоревна, как всегда. Сорвалась, поехали! Но ведь перенесли же на завтра – значит, сразу можно было перенести. И сама приедет завтра».

Давно так хорошо не чувствовал себя Бениамин Аркадьевич. Хорошо-то как – ощущать себя в неспешности окружающей природы! Он совершенно успокоился и решил еще немного поплавать.

Глава четвертая

Переселение народов

Вечером Тамара и Розалия провожали Михаила Крайнова на железнодорожном вокзале. Над раскаленным асфальтом перрона плавился воздух. Женщины в оранжевых жилетах убирали последствия китайской торговли. Пекинский уже ушел.