Сто рассказов о России и о Германии

– Привет, я думаю: ты это, или не ты!?

Сзади меня стояла Вероника Фритц – Стрекоза. Мы учились с ней на компьютерных курсах от Арбайтcамта (arbeitsamt – биржа труда и страховая касса).

Не знаю почему, но я ей так обрадовалась, как будто мы закадычные подружки и не виделись вечность. Раньше я всегда старалась избежать её общества из-за того, что она много ныла. Нытики меня всегда раздражали. Сейчас же, я ей была так рада, что даже смутила на некоторое время Веронику своим счастливо-радостным лицом. Она была невысокого роста, немного располневшая, уже в Германии, но очень, даже симпатичная женщина. Ей так же, как и мне, исполнилось всего лишь 35 лет. В отличие от меня, она не имела детей и постоянного мужа. Мужей она меняла с такой же легкостью, как перчатки или носовые платки, а детей, сказала, заведёт только в сорок лет. В группе, где мы вместе учились, были, в основном, все русские немцы. Один наш сокурсник, Рудольф Кёниг, услышав от Вероники то, что она намерена завести детей в сорок лет, сказал: «А я бы тебе посоветовал в это время завести стрекоз». Если бы он сказал – кошечек или собачек, как это принято сейчас говорить в таких случаях, то никто бы особого внимания на такое не обратил, и все сразу же забыли бы. Он же дал совет заводить стрекоз. Так уж вышло, все засмеялись и захихикали, сделали вид, что юмор поняли, и, что самое удивительное, никто даже не попросил разъяснения, и самостоятельно ломали над этим голову: почему именно стрекоз-то? Пока это делали, Веронику стали называть Стрекозой. С тех пор так её и зовут.

– Ты что, одна? Где своего потеряла? – спросила она.

– Да ну его. Надоел.

– Бросила что ли?

– Нет. В машине оставила.

– А я своего – бросила.

– Да ты что? Ты же его из России выписала?

– Ну, с тем я ещё в прошлом году рассталась. Мы с тобой давно не виделись, поэтому ты и не знаешь. Круглым дураком оказался. Вот, как ты думаешь, может быть, человек нормальным, если он едет за границу семью создавать, по восьмому параграфу, и везёт с собой двадцать килограммов книг? Из Абхазии ехал. Мог бы шикарный ковёр привезти, не хуже персидского. «Мы никогда не поймем, друг друга», сказал он мне. Забрал свои книги и ушёл. Нет слов – круглый дурак. Говорят, сейчас живёт в общежитии с восьмым параграфом и со своими книгами.

– Слушай, может быть тебе попробовать с местным немцем познакомиться? – сказала я с жалостливой нотой в голосе. Этим, давая ей понять: как мне её жалко в связи с тем, что на её жизненном пути, в очередной раз, попался круглый дурак.

– Ты думаешь, они лучше наших? Тоже «сдвинутые». Был у меня уже местный.

– Да ты что? – воскликнула я, сгорая от любопытства услышать, какие они, местные, в сравнении с нашими.

– Этот был «сдвинутый» на музыке и машинах. Одни разговоры о машинах. не разу не было другой темы. Вечером – телевизор. Включит этого, всегда забываю, как его фамилия, да знаешь ты его, который кожу с чёрной на белую сменил и, когда на сцене дрыгается, всё хватается за то место, что ниже живота. Смех, просто. Однажды мой отец зашёл к нам, а этот сидит, смотрит его по «видаку». Отец тоже рядом сел, уставился в телевизор и просидел, пока кассета не закончилась, я думала, что старый тоже «сдвинулся». А он меня потом спрашивает: «Что, он всё тоже себе заменил, искусственным сделал?» и показывает на низ живота. «Не знаю, ну нет, наверное», – отвечаю. «Как – нет, а что же он тогда, когда по сцене скачет, всё время за это место хватается, как будто проверяет: там оно у него, или нет?»

– Я дала 24 часа на то, чтобы мой местный меня освободил от своих кассет, музыкальных «геретов» (инструментов) и от себя тоже. Была я знакома и с другими местными: все они круглые дураки, и на уме у них только одно. Вот, смотри, идёт, улыбается, местного я сразу без ошибки узнаю.

Я посмотрела, туда, куда показала Стрекоза. Вдоль соседнего ряда с овощами шёл троюродный брат моего мужа Альфред Кляйн и улыбался мне.

– Все они «сдвинутые» на своём доме, музыке, машинах, на пиве и подругах. Им, кроме этого, ничего не надо. Чтобы дом был, лучше по наследству; пиво рекой лилось с музыкой вперемешку; машина лучшей марки и подруга рядом была стройная, «шланговая». Вот, видишь идёт, улыба..а…а…ется, живот через ремень перевалил.

Я хотела сказать, что это мой родственник, но не успела. Стрекоза ткнула меня в бок, спросила:

– Ты что, своих только редиской кормишь?

Я посмотрела в тележку, отдёрнула руку от прилавка с редиской, куда протянула её уже за пятым пучком, и быстро выложила лишние, оставив только два.

– Смотри, смотри, этот-то, с животом, с нас глаз не сводит.

Альфред действительно смотрел на нас.

Он приехал одним из первых в Германию, со стороны родственников мужа, 13 лет назад, с женой, сыном, одним чемоданом и пятьюдесятью марками в кармане. Сейчас Альфред имел по-прежнему ту же жену, но уже троих детей, новую машину, недавно построил двухэтажный дом с большим подвалом и двумя гаражами. Альфред был доброжелательным и очень весёлым человеком и единственным, кого не обсуждала за глаза наша многочисленная родня, и кому не завидовала. Потому как, он не только много работал на заводе БМВ и торговал кастрюлями, одеялами, но ещё и возглавлял бюро семейной взаимопомощи. Нельзя сказать, что он один помогал всем, точнее, он организовывал эту помощь, и его беспрекословно все слушались. Если надо было помочь кому-то дом построить или переехать из России, стоило только ему позвонить – и он всё быстро организовывал, давая указания, в основном, по телефону – кому что сделать. Мне он очень нравился тем, что никогда не говорил о людях плохо, а о себе говорил так: «Я хорошо живу, у меня всё есть: жена-красавица (его жена весит 120 килограммов), трое деток: два сыночка и лапочка-дочка. (Сыночки, как и вся родня по мужу, под 2 метра. Дочка-лапочка, ей всего 10 лет, а она самая большая в классе и на голову выше своей мамы). Кроме этого, у меня есть хорошая машина, дом свой, кредиты. Я имею возможность каждый год путешествовать, смотреть другие страны, видеть, как живут другие люди и, наконец, я имею возможность каждый день пить пиво – сколько хочу. Единственная у меня неприятность – стал расти живот. Говорят, от пива, но что бы ни говорили, и какой бы живот у меня ни вырос, бросить пить я пиво не могу, это не в моих силах».

Сейчас я посмотрела на Альфреда и впервые плохо о нём подумала.

Чего вот человек радуется? Зажирел. Тащит себе всё в дом. С кастрюлями и одеялами носится по всей Германии, даже в выходные дни – дураков ищет, чтобы у него всё это купили по бешеным ценам, когда в магазинах всего навалом и в сто раз дешевле.

Когда Стрекоза наклонилась, чтобы взять картошку из корзины, я в это время, незаметно для неё, улыбнулась Альфреду и подняла вверх руку, так поздоровалась с ним.

Ей я не сказала, что этот, улыбающийся с животом, мой родственник. Почему-то очень не хотелось, чтобы она узнала, что не угадала в нём местного немца. Альфред тоже махнул мне рукой и перешёл в другой ряд с сыром и молоком. Не подойдя ко мне, отвернувшись от нас, пошёл в другую сторону. Мне же стало не по себе и неловко, как будто он понял или каким-то чудом узнал, что я так о нём плохо подумала. Стрекоза, увидев, что он уходит, немного сникла и сказала:

– Сколько их у меня было, со счёту собьёшься, и я тебе точно могу сказать, что в сравнении с женщинами, они просто круглые дураки. Ну, я уже всё – фертихь (сделала, что хотела), у меня термин (встреча), ты уходишь, или остаёшься?

– Остаюсь.

Оставшись одна, я пошла по большому коридору, соединяющему ряды полок с множеством различных товаров.

Везёт же людям, круглых дураков встречают. Хотя бы одного встретить за всю жизнь, хоть бы раз пообщаться, просто так.

Я стала перебирать в памяти всех знакомых мужчин, которые соответствовали званию круглого дурака. Ни одного. Это же надо такому быть – ни одного! Скукотища. Вот родственники со стороны мужа: переехали из России все до одного, гордятся тем, что друг другу помогают, деньги хорошие зарабатывают и друг с другом соревнования устраивают, кто больше заработает, быстрее дом построит. Чем только не занимаются: страховками, билетами, кастрюлями, одеялами, стиральными порошками, и даже телефонами и телевизионными тарелками. Моего тоже страховым агентом сделали. Теперь вообще о выходных почти забыл. Кое-как, с руганью, добилась, чтобы суббота была выходным днём. Согласился, с условием, что вечером будет работать по телефону-факсу и Интернету. Никуда не ездим, деньги копим, копим; одна-единственная цель в нашей жизни – дом построить. Из-за этой цели света белого не видим. Ещё неприятность случилась: меня сократили с работы, три месяца тому назад.

– Извините, пожалуйста, Вы будете брать квашеную капусту? – услышала я за своей спиной.

Оглянувшись, увидела пожилого мужчину, он мне мило улыбался и ждал первым позади меня в очереди, что я устроила, остановившись в своих раздумьях перед полками с квашеной капустой. Улыбнувшись ему, так же мило, я бросила банку капусты в тележку, и откатила её в сторону, увидев, как мужчина положил в свою тележку пять банок.

Точно – польский немец. Это у них одно из любимых блюд – бигус из капусты. Племянница, со стороны мужа, вышла замуж за немца из Польши, говорит, что он просит её каждый день бигус готовить. Нашим пельмени каждый день подавай, а полякам – бигус.

Нет со стороны мужа ни одного «круглого». С моей стороны тоже. Моих мало, и все старые. Один дядя с детьми и внуками в Германии живёт со времён войны. Ему удалось здесь остаться после её окончания. У него дочь и сын, тоже уже в годах, да мы с ними редко встречаемся. Своих троюродных всего один раз видела, даже не поговорила. По-русски не понимают ни слова.

Надо поискать среди знакомых.

Перебрав всех, кого я знала по шпрахкурсу (курсы немецкого языка), по компьютерному курсу и общежитию, никого не нашла. Может, и были такие, но прошло много времени, как мы расстались, и практически не общаемся; встречаемся только изредка в магазинах.

И вдруг меня осенило.

Есть такой! Есть! С родителями моего мужа рядом живёт семья. Отец с матерью построили для себя и для дочери дом. Дочь должна была приехать из России. Она приехала с мужем и сыном, когда дом уже построили, в готовый, мебелью заставленный второй этаж. Очень они все приятные люди, с нашими родителями имеют хорошие, дружеские отношения, праздники вместе справляют. Мы тоже с ними несколько раз что-то отмечали. Через полгода Вадим, муж дочери, ушёл от неё. Всё оставил и ушёл. Снял квартиру где-то здесь в Каме и живёт один. В России учителем был, здесь устроился водителем на большую грузовую машину, ездит в дальние рейсы. Что произошло – никто не знает. Мать только сказала нашим старикам, что разошлись и всё, ушёл, пусть ему будет скатертью дорога. Чем не круглый дурак? Круглый, да ещё какой. Оставить дом, за который не надо работать день и ночь, для того, чтобы сначала накопить денег на покупку земли, а потом взять ссуду в банке. Не зная покоя ни днём, ни ночью, строить своими силами, переживая за то, что не дай Бог, муж работы лишится или ещё что-нибудь случится. Если денег не будет, то банк, тот, что ссуду дал, может с молотка этот дом продать. И так переживать и рассчитываться 25 лет.

Вот бы пообщаться с Вадимом. Ничего мне от него не надо, только бы понять, почему они такие, дураки-то круглые, и почувствовать, какие они на самом деле. Вот бы узнать его телефон. А как? Можно, конечно, от его семьи, но не поймут же. «Зачем?» – спросят, догадки всякие строить начнут, до моего дойдёт, а он такой ревнивый. Сколько живём, столько и ревнует. Шагу без него ступить нельзя. Нет бы – дал мне сегодня машину, и я бы с детьми съездила в магазин. Так нет же – вместе едем. Сидит в машине злой – стережёт.

Вадим невысокий такой, миниатюрный, светленький. Размер обуви у него, наверное, не больше чем 42-й. Вот если бы я ему позвонила и сказала, что хочу с ним встретиться, согласился бы он, или нет? Ну, так, «круглый» же, конечно бы, согласился. А я бы назначила ему встречу в ресторане. В каком, например? Три года в Германии живём и не разу не были в ресторане. Я даже не могу себе представить, какие они здесь. О, нет! Один раз я зашла в ресторан со своей соседкой Клавой. Мы ездили по программе «шпортфераин фюр дойче аузидлер» и «Католише Югенд гемаиншафтсверк» (организации по работе с молодёжью) – за полцены возили нас на автобусе в Мюнхен, в Немецкий музей. Надо сказать, очень богатый музей, но и огромный тоже, за один день не обойдёшь. Мы с Клавой отстали от других, устали, решили выпить чашку кофе и зашли в первый попавшийся ресторан прямо там же, в музее. Зашли, цен нигде не видно, взяли кофе и салат: она с мясом, две ложки столовых, а я без мяса, но с креветками – три таких же ложки, подошли к кассе: она заплатила – 9 ДМ, а я – 15 ДМ. Сели мы с ней, долго смотрели на то, что купили, потом рассмеялись, съели, разумеется, оставшись голодными. Решили своим мужикам не говорить о том, как мы в ресторане пообедали. Они-то, с детьми, сухим пайком в это время питались и чаем из термосов запивали; мы с ней такой обед, перед отъездом старательно приготовили, с целью сэкономить на этом.

Ресторан тот был очень большой и красивый. Ну, допустим, пригласила я Вадима в такой, например, наверное, есть подобный в Каме; назначила ему встречу. Ну и, как полагается в таких случаях, опоздала немного. Подъезжаю к ресторану на шикарном лимузине-Мерседесе. О! Нет! Лимузин – это не «Мерседес»! До сих пор не научилась различать марки машин, но неважно, подъехала я на красивой машине, разумеется, не на нашем старом двух дверном «Гольфе», ему уже «в обед сто лет». В следующем году он, наверняка, из-за старости техосмотр не пройдёт. Да и не даст же мой мне одной, без присмотра, куда-нибудь съездить. Сколько живём, ну хоть бы раз ему изменила или глаза в сторону повела – не разу, и никакого доверия. Никогда ничего не говорит, но где бы ни были – всегда на его взгляд «натыкаюсь».

Подъехала я к ресторану на такой же, примерно, машине, как в кино показывают, с открывающимся верхом и лучше красного или малинового цвета, опоздала, выхожу в длинном блестящем платье, как у Марлен Диттрих. В кино у неё, кажется, было; белое блестящее, переливающееся, а у меня чёрное переливающееся, разрез от пояса, иду – ноги видно. Как хорошо, что у меня ноги красивые. Все так говорят. Иду, а что в руках? Сигареты нет; не курю. Ну, ладно, пусть будут очки от солнца, чёрные. Захожу я в ресторан, а он большой, такой же, как в Мюнхене в Немецком музее; столы стоят в два ряда, между ними длинный, широкий проход. Музыка играет современная, конечно же – тихо, а не грохочет. Вадим сидит в самом конце, за последним столиком, меня не видит, а я иду по проходу легко: стройная такая, на высоких каблуках, в красивом блестящем чёрном платье. Все сидящие за столиками, устремили на меня свои взгляды. Вдруг он поворачивает голову и видит меня. Узнаёт. Лицо его вытягивается, глаза округляются.

– Извините, пожалуйста, Вы будете ещё брать мясной фарш? – спросила меня женщина, наверное, давно дожидавшаяся, пока я отойду от полки с мясом.

Улыбнувшись ей, ничего не сказав, я покатила свою тележку к кассе. И только подойдя к ней, глянув на свою тележку, обомлела. Она была нагружена с верхом, чуть ли не до моего подбородка. Страшная мысль о том, что у меня может не хватить денег в кошельке и, что нет их и у мужа, ну просто вдребезги разбила ход моих мыслей о Вадиме – круглом дураке.

Выложив перед кассиршей продукты, я стала прикидывать, что отбросить, если денег не хватит. В моём кошельке лежало 520 ДМ.

– 520 марок, 55 пфеннигов, – сказала кассирша.

Я обомлела совсем, от такого фантастического совпадения. Дрожащими руками подала ей деньги. 55 пфеннигов я отдала из запасной марки, она у меня всегда лежала, чтобы взять тележку для продуктов. Как хорошо, что сегодня её брала не я, а Генрих.

– Мама, а ты где была? – услышала я рядом голос Генриха.