– Верь мне

– Мы же выбросили кассету, – перевёл он тему.

– Выбросили, – без каких– либо эмоций рассказывала я, – как и комиксы Арнольда, и его наушники, и плеер, что лежат у меня в чемодане, – зевнула. – Пора спать, – взяв пульт, выключила телевизор, – а то конец я и так знаю, – я встала, а сзади меня свисало одеяло.

Осознание того, что мама с Арнольдом, как и Вильгельм, вероятно, умерли из-за меня, заставляло меня прыгнуть к ним в яму и зарыться в похоронную землю. Лёжа в кровати и захлёбывалась в слезах, я вспоминала ранние годы и корила себя за каждую мелкую ложь.

Если бы я не украла вещи Арнольда, которого, как мне тогда казалось, не заслуживает отец, он бы остался жив.

Если бы я не врала маме про бег, то в ту злополучную пятницу нашу машину бы не сбил грузовик.

Если бы в тот день, когда родители чуть не поцеловались в ванной, я не наврала маме о том, что отцу звонит «любимая», они бы продолжили жить вместе и ехать никуда бы не пришлось.

Если бы я не села в тот вечер после вечера у Вильгельма в машину Леви, где и оставила свою фигурку в форме маяка, вероятно, мой друг бы остался в живых.

Но его больше не было, как и желания врать.

Мой сон потревожил Ричард, забежавший в мою комнату с лопатой и воплем о том, что «пора вставать», хотя на часах было около девяти утра. Он, тыкая мне ею в лицо, указал пальцем правой руки на мой чемодан с ещё не разложенными вещами. Смешной сорокалетний мужчина в штанах с подтяжками и со своими докторскими очками, свисающими на носу, поднял меня с кровати и насильно понёс вниз по лестнице, усадив у порога в дом, а затем побежал за моим чемоданом и его лопатой.

Осень была такой же, как на картинках из воспоминаний: горящей, солнечной и игривой с жёлтыми редкими лучами. С тех пор каждый раз, приходя домой из нашей с Ричардом мясной лавки, в которой я работаю пару раз в неделю, я видела здесь всё снова бегающего по дому Арнольда и пьющую кофе маму, проходила по комнатам, огибая одну за другой, вспоминала мамины глаза и последнее, что она мне сказала: «Я наконец спокойна», но на деле встречала пустоту.

Мы вышли в прохладную и сырую погоду, радующую нас переменным теплом, вырыли яму около похороненной старой кошки, куда положили всё, что было связано с мамой и Арнольдом, но оставили мяч, который я «задолжала своему приятелю».

– Теперь уж наверняка, – сказал Ричард – и я снова примкнула к его фигуре.

– Ты до сих пор скучаешь по ней? – имела в виду я маму.

– Да, – посмотрел на меня, – но со мной лучшая её часть, – проводил меня обратно в дом.

Как некогда сказал мой давний знакомый Маркс Питерс, «живите дальше» потому, что жизнь дальше есть, даже если за горизонтом вы не видите ничего, кроме опускающегося вниз солнца. Тогда утром мы с Ричардом решили, что покончим со старыми вещами раз и навсегда, но никак не с прошлым, поэтому из всего закопанного мы вдобавок оставили ещё кассету, на которую записали другой фильм, а затем запишем ещё один – и так до самого нашего конца.

Разве Вильгельм был мечтателем?

Нет, он не мечтал, а был тем, о ком постоянно кричал.

Пройдя вдоль прохода между сидениями в церкви, в которой хоронили моего друга, я увидела неимоверную кучу людей, которые также пришли попрощаться с ним. В собирающейся толпе я узнала знакомого мне путешественника – папу Вильгельма, к которому тут же подбежала.

– Мне очень жаль, – сказала я ему – и он тут же повернулся.

Давняя улыбка с его лица спала точно так же, как спадала у матери каждый раз, когда её очередной пирог шёл в помойку – с тех пор она их больше их не готовила, а папа Вильгельма боялся привязываться к людям.

– Элиза, – прошептал он, – это ты, – обнял. – Он умер без страданий и до последнего тебя ждал.

– Я искала его.

– И не нашла бы, – с сожалением ответил мужчина, – одним вечером Вилли приехал с вашей прогулки чересчур опечаленным, а ночью мы повезли его в больницу.

Тогда мне захотелось отмотать время назад или купить у кого-нибудь колдуна хотя бы каплю времени для моего Вильгельма. Ведь, может, эта капля стоила больше, чем весь прожитый им океан, и дала бы силы, чтобы дождаться меня.

– Приступ?

– Да, – его красный глаза выкатывались, – ему нужно было лечение за границей.

– Он вспоминал меня?

– Вилли всегда молчал, но я читал в его лице мысли о тебе.

– Как он умер?

– Во сне.

О чём бы вы думали перед смертью?

Наверное, о том, насколько она не похожа на киношную, ведь умерли вы, вероятно, или у кого-то на глазах, или в кромешном одиночестве и без памяти.

Но мама всегда говорила, что самая благородная смерть наступает во сне – тогда, когда ты не можешь пустить и мысли о том, что что-то в этой жизни делал неправильно.

– Но он узнал? – спросила я у мужчины.

– О том, что отец его бросил?

– Да.

– Мне кажется, Вилли всё понял, когда весь последний год жизнь, не отходя от него, я провёл рядом, пока его отец ни разу не объявился, хотя знал о том, что с ним.

– Это больно, – слезливо ответила я. – Я долго думала о нём, а последние три дня была в Карлингене.

– Карлингене? – удивлённо на меня посмотрел. – Неужели?

– Как Вам удалось оттуда сбежать?

– Всё проще простого: я не пью, -все вокруг стали усаживаться. – Мне было достаточно погулять по округе, сделать кучу снимков для Вилли и узнать то ужасное, чем все жили. Но скоро начало, Элиза, – сдерживая поток жидкости из глаз, побыстрее старался отогнать меня от себя мужчина.

Из всего в церкви меня восхищали только свет в ней, проходящий через разноцветные узоры до самого верха здания падающий на пол, и церемония, во время которой все близкие читали речь, посвящённую покойному, лежащему перед всеми в гробу.

Кто-то, выезжая на коляске, рассказывал о том, как встретил Вильгельма в больнице во время реабилитации и был счастлив узнать, что благородные люди ещё существует, кто-то зачитал огромный стих, посвящённый моему другу и повествующий о коне на шахматной доске, кто-то ещё благодарил Всевышнего за то, что подарил миру такого славного мальчика, а кто-то, как его родители, сказал о том, что не жалеет и секунды, потраченной на то, чтобы быть рядом с ним все эти годы.

В самом конце вышла к его гробу и я с баскетбольным мячом в руках, который прятала всю церемонию под сидением, но уже без слов, а затем положила его на белую пустующую простынь рядом и впервые за много лет наконец смогла разглядеть его, но уже мраморного.

Где-то в горящей строки с лучшими баскетболистами мира вы заметите мальчика с длинным волосами и горящими голубыми глазами, доставшимися ему от отца, который его бросил, – это будет мой давний друг Вильгельм, владеющий мячом лучше, чем программисты – клавиатурой.

Тогда у гроба я снова закрыла глаза на секунду, как мы договаривались в больнице, но вслед Винни не открыл свои – застыл во мгновении.

notes

Примечания

1

– Доброе утро, девушка!