– Верь мне

– А дальше?

– У неё лодка – уплывём.

– Я могу помочь, – амбициозно предложил, вероятно, влюблённый в Элизу мужчина.

– Не надо, – повертела головой вправо-влево, – уплывай как можно дальше и раньше, – чуть отдохнув, побежала дальше, пока усач остался стоять на месте.

Подбежав к высоченному забору, Элиза столкнулась с проблемой в виде закрытой калитке, которая тут же решилась: Мона, увидев девушку через окно, выбежала открывать ей ворота.

– Где все? – обняв её, спросила Элиза.

– «Папа» в саду, а Симон – в маяке, но я не знаю, сколько у нас есть времени, – взяла девушку за руку и потащила за собой. – Лодка, старая и деревянная, уже в гараже – можем бежать.

– Я не могу, – остановила на входе в дом её Элиза. – Мне нужно найти свои старые вещи.

– Старые вещи? – с усмешкой спросила Мона. – Они вот– вот вернутся!

– Лодка стоит, все заняты – у нас есть время! – уверяла её девушка. – Ты знаешь, где они?

– Вероятно там, где и подписанные пакетики для булочек, – они побежали дальше в сторону тайного подвала.

Зайдя в дом, они тут же встретили «папу», умывавшегося после работы с виноградными полями.

– Где «мама»? – обратился он к Элизе.

– Она завела меня сюда и пошла дальше играть в шахматы.

– Ты проиграла? – отчаянно спросил он.

– Да.

– Не расстраивайся, – постучал левой рукой по её плечу.

«Татуировка в виде маяка, тонкие обветренные губы и улыбка в форме луны – первая любовь», – рассказывала «мама».

«И, видимо, последняя», – подумала Элиза, увидел символ на левой руке мужчины.

– Мона помогает мне найти шарики для игры в гольф, – сказала девушка «папе».

– Хорошо, – настороженно посмотрел на служанку. – И зовите, когда будете играть! – посмеявшись, пошёл в гостиную.

Конура, как у собаки, через которую они лезли, уже сыпалась от старости и создавалось впечатление будто вот– вот обрушится вместе с домом. Пролезая внутрь и закрыв за собой дверь, послышался мотор от машины – кто-то приехал.

– Удачное совпадение, – сказала Мона, спускаясь по лестнице.

«Карлинген»

Эта пустошь в голове, пока ты подходишь к яме, в которой раньше хоронил лишь мёртвых жаб, смотришь вниз и натыкаешься на красный бархатный гроб, который выбирала с новым мужчиной матери пару дней назад, резко наполняется мыслями о том, насколько неуловимо и жадно время: оно не дало мне и минуты, чтобы попрощаться.

Я вспоминаю мамины признания, что оставила без ответа, подхожу к Ричарду и зарываюсь в его тёплую куртку, пока на улице мороз. Кто-то сравнивает боль от кончины близкого человека с разрывом сердца, кто-то другой – с болью под рёбрами, но я бы рассказала о пустоте внутри, через которую несётся стая лающих собак в беззвучном режиме, если бы не старалась врать самой себе.

Он был таким, каким я представляла его всё это время: статный мужчина с красивой бородой и добрыми глазами, прячущимися за круглыми стёклышками очков. Его любви не было придела: Ричард жил со мной до самой зимы, а затем вовсе предлагал продать свой дом, чтобы мы жили вместе, ведь всё здесь напоминало ему о любимой женщине, а мне – о матери. Но мы выкинули все вещи: и старую одежду, и подаренные на Дни рождения игрушки, и лопатку, которой мама переворачивала блины, и комиксы Арнольда о супергероях, и кассету с фильмом «Назад в будущее».

За всё время видела я своего отца лишь дважды: на похоронах и у нас дома перед тем, как он проиграл все свои деньги в покер и не стал выпивать по вечерам, а затем и не был уволен с его стабильной и, как ему казалось, вечной работы. Но и его мы решили выбросить.

Я всегда думала, что лучшим лекарством от боли станет время. И я ждала, хотя меня постоянно меня вопросы: «Сколько ещё ждать? Сколько мне ещё мотать этот срок?» Самое страшное заключается в том, что в нас не встроены часы: мы не знаем, как долго будем по-настоящему любить, сколько скучать, как часто будем вспоминать и будем ли вообще.

Время текло, но легче не становилось. Каждое утро начиналось со школы, в которой я постоянно спала, местами слушая извинения моих старых друзей за содеянное, а каждый осенний вечер – с пробежки до дома Вильгельма, которого я вечно искала и заканчивался вкусной домашней едой Ричарда, что он готовил, отвлекаясь от остальных забот.

В тот день наконец за долгое время выпал запоздавший снег – канун Рождества – меня вызвали к директору перед тем, как впопыхах выгнать из школы на улицу в метель. Бродя по коридорам, украшенным яркими звёздочками и тёмно-зелёными ёлками, я ждала, пока директор выйдет из своей ложи, а его бухгалтерша не позовёт меня внутрь.

– Элиза Броер! – выкрикнула из-за двери женщина лет сорока со смешной причёской и неприятным голосом.

Окно, которое я приметила ещё в октябре, теперь было совсем тёмным, а птиц не было и подавно: снежинки кружили и прилетали в самое стекло.

– Здравствуй, Элиза, – теперь не стоявший лицом к окну сказал Маркс Питерс.

– Добрый день, – ответила я, шагая в сторону своего стула.

– Почти вечер, – глянул в окно. – Как планируешь его провести?

– Никак, – с каменным лицом ответила я усаживаясь.

– Совсем? – потянул руку к серванту со стоящими в нём фигурками. – А как же домашние заботы? – стал крутить перед собой снежный шар.

– А, – опомнилась, – точно: почищу зубы.

– Хорошая затея, – присел на стол. – А я, знаешь ли, буду весь вечер работать, копаться в бумагах.

– Здорово, – совсем равнодушно ответила я.

– Здорово, когда есть работа?

– Здорово, когда есть, на что отвлечься от вечных проблем.

– Вы не правы, – звонко поставил шар на стол. – Все постоянно пытаются зарыться в делах, лишь бы не вылезать из этого панциря, а Вы, – тыкнул в меня указательным пальцем, – вовсе замалчиваете всю ту боль, что в Вас, Элиза, сидит.

– А ваша проблема в том, что Вы лезете в чужие головы, мистер Питерс, в чём я не нуждаюсь, – недовольно скрестив руки, крикнула я.

– Разве я говорю что-то неочевидное? – с сожаления посмотрел на меня. – Мне кажется, я узнал о том, что у Вас произошло одним из первых, а затем постоянно думал о Вашей ситуации.

– И что надумали?

– Может, вам и не знакомо такое понятие, как любимое дело, – чуть задумался, – но я переживал то чувство, что ощущаете Вы: двадцать лет назад я потерял дочь, неродную сестру Леви, а затем и отца, тогда директора этой школы.

– Предлагаете мне сесть на ваше место? – неловко посмеялась я.

– Предлагаю жить дальше! – встал. – Оглянись вокруг: жизнь вне собственных рамок существует, – схватил шар и стал трясти его. – Может, этот искусственный снег так и останется до конца своих дней в этом стекле, но зато какой он красивый, когда его поднимать с этой земли.