– Верь мне

– Вы здесь каждую субботу бываете? – также взяла красную.

– Да, – прожевав, ответила, – без меня сие мероприятие не состоялось бы.

– Ваш сок, – поставил перед нами полные стаканы бармен.

– Благодарю, – «мама» сделала глоток.

– И ты знаешь всех людей отсюда? – пыталась отвлечь её Элиза, наблюдая за тем, как женщина берёт булочки лишь в не нужной ей обёртке.

– Да, – стала указывать пальцем на людей вокруг и, глядя на них, рассказывать о том, откуда они и почему остались, пока девушка незаметно пыталась выпить адсорбент.

– Здорово, – сухо и уныло ответила Элиза, запив таблетку соком. – Почему ты ешь только булочки с красной упаковкой?

– Красный кровавый, – сказала она, красившая утром губы в ярко-малиновый цвет.

– Мона сказала, что те, что в белые она заворачивала только те, что с необычной начинкой, – потянулась за один из них.

– Тогда по одной в белой упаковке? – схватившись, начала откусывать.

Та передозировка, что заставляла человека не оставаться в Карлингене, а покинуть сей мир, наполняла каждую булочку, завёрнутую не в вызывающий и кровавый красный, а в мирный и дружелюбный белый цвет.

– Что-то знакомое, – скривив брови, произнесла «мама».

– Друзья, – посреди бара своим басистым голосом стал оглашать начало турнира по шахматам мужчина, – всех попрошу подойти к столам, на которых лежат доски.

– Пойдём, – допив свой сок, сказала Элизе «мама».

Людей было не так много скорее потому, что октябрь уж точно не пик для поездок в подобные места, но девушке это было на руку.

– Делимся по два человека на один стол, – кричал оратор.

– За один сядем? – спросила женщина у «дочери».

– Разве не будет эффектно, если мы встретимся в финале? – с глубокой надеждой на «да» ответила Элиза.

– Ты права, – покивала головой «мама». – Это моя дочь, – стала рассказывать она, отойдя в небольшую толпу из приезжих и жителей, а те в ответ ехидно улыбались.

– Прелестная, – сказал один усатый мужчина, глядя на Элизу, стоящую у стола, и попивая арманьяк. – Я буду играть с ней, – выдвинулся в сторону девушки. – Здравствуй, солнце, – взял её руку и поцеловал.

– Вы со мной играть будете?

– Так точно, – присел, а с ним и она. – Давно шахматами интересуетесь? – порой дёргал своими усами в разные стороны.

– С тринадцати лет, – всё время смотрела на «маму» и просто ждала.

– Замечательно, – пялил на неё.

– Лукас, – женщина разговаривала с собакой, вившейся у её ног. – Чего ты хочешь?

– На вид вам лет восемнадцать, – «сделал комплимент» девушке.

– Только не пейте этот напиток, – настороженно сказала Элиза мужчине.

– Булочку? – «мама» опустилась на один уровень с собакой, раззявившей рот и высунувшей язык.

– А то завтра вы и меня, и себя с трудом вспомните, – ответила она, резко став из-за стола и понёсшись к матери.

Никогда не верьте осени: она обманчива

Я выбегаю с курткой на плечах и школьным портфелем в руке, огибаю улицу за улицей, стряхивая с лица капли слёз, сажусь на первый же знакомый мне транспорт, чтобы не опоздать на «семейный ужин», оплачиваю проезд и просто еду как можно дальше отсюда.

Вечерний город кажется уже не таким и живым, а все усмешки вне автобуса вовсе не слышатся. Он, еле-еле наполненный людьми, ехал по кочкам и лишний раз напоминал мне о том, что в школе нам так и не рассказали, куда уходят налоги, если не на животных, инвалидов и дороги. Но зато нам предлагали читать глупую литературу, никак не совпадающую с нашим временем, но дающую понять, чем жили люди раньше: как рождались, в кого влюблялись и зачем умирали – постоянное напоминание о неминуемой кончине и существующем времени, потраченном на чтение страниц в двадцатилетней оболочке.

Примкнув к окну с портфелем в обнимку и чувствуя под собой треск, я ждала конечной остановки, на которой мне пора выходить, а затем вовсе заснула.

– Девушка! – меня потрясли за плечо. – Вставайте, – я, вскочив, мигом выбежала из автобуса. – Вырастили наркоманов, – покрутив голой, выдвинулся в свою кабину водитель.

Воздуха не хватало, мои лёгкие не могли полноценно дышать, а сердце колотилось так, будто я выбежала не из автобуса, а из горящего дома.

Сзади послышался звук ускользающих колёс, а я села на тротуар в окружении жилых домов и считала стоящие машины, чей цвет не могла разглядеть: пара чёрных, семь тёмных и одна серая. «Как же тускло», – подумала я, наконец насытив свою кровь кислородом. Недолго думая, я схватила ручку своего рюкзака и понеслась домой, дабы снова услышать мамины расспросы о том, где я была и почему я в новой форме, неподходящей мне по размеру.

Сотни мыслей пролетали тогда у меня в голове – ни одной хорошей и только пара о вкусной домашней еде, ведь я так и не приняла торт внутрь: «может, «повторить чей-то успех», звучавшее от Вильгельма, было лишь якорем, а не предназначением; может, он не так сильно желал этого, сколько мысль о возможном случившемся оставила бы его здесь; а может, он хотел, чтобы люди перестали видеть в нём инвалида?»

Если бы в тот день я не потеряла его, он, вероятно, дал бы мне силы идти дальше, хотя сам всегда говорил, что я «позволяю ему чувствовать себя снова девятилетним», но я так и не сказала Вильгельму о том, что он «заставляет меня чувствовать себя живой».

Провернув ключи в дверном проёме и зайдя внутрь, меня встретила наша кошка, тёршаяся о мои широкие брюки, а затем и мама:

– Где ты была? – спросила, выглядывая из кухни.

– Бег, – покашляла я.

– А форма? – насторожилась она.

– Свою я порвала – дали новою, – сдерживая слёзы и снимая грязную от луж обувь, ответила я.

– Порвала? – испугалась мама.

– Да, – снимала куртку, – такая глупость, – наигранно посмеялась.

– Ты упала?

– Да, – повесила на вешалку.

– У тебя всё в порядке?

– Всё хорошо, мам, – не так уж и уверенно ответила я. – Мне нужно в ванную, чтобы смыть с себя всё.

– Аккуратнее Элиза: я беспокоюсь, – ушла обратно к себе, пока я с горем пополам поднималась по лестнице.