– Верь мне

– Пунктуального? – недовольно спросила я. – Ни черта ты не пунктуальный! – вскрикнула я. – Где ты был три года назад, когда я выступала?

– Где ты выступала?

– Театральный кружок, – капли подтаявшего в моих руках мороженого падали на пальцы. – Он был важен для меня тогда.

– Это же детская, – пытался подобрать слова, – мелочь!

– Мелочь, – покивала головой, – настолько же незначительная и глупая, как эта встреча, – взяла куртку со своего мягкого сидения.

– Прекрати, – посмеялся, переводя весь наш диалог в шутку.

Тогда, подойдя к отцу ближе, чем на метр, я наконец сделала то, что хотела с того дня, как он купил мне не любимое мною клубничное мороженое, – уткнула его же рожок в его новую белую сверкающую рубашку.

– Новую купишь, – сказала я, закинув на себя куртку, пока он с открытым ртом глядел на меня, – это же мелочь, – вышла из кафе.

Мой отец постоянно и безусловно врал всем вокруг. У лжи точно был дар убеждения. Она бегала за ним, как собачка за палкой, но, если для меня это была всего лишь игра, в которую я погрязла, то для него – отдельная жизнь.

Они врут нам.

Врут, когда мы нервно звоним им ночью, когда спрашиваем о простых вещах, когда гуляем по парку, когда поднимаемся по лестнице домой, когда смеёмся, когда плачем.

Врут нам в лицо, стоя у нашей фигуры, обнимая, целуя, обещая.

Врут всегда и всюду.

Врут. Патологические лгуны, запутавшиеся в своих словах, создающие сотни миров.

«Завтра вы и себя, и меня с трудом вспомните»

Утро в Карлингене встречало нас радушным солнцем, звуками орущих чаек и длинными лужами, по которым хотелось прыгать. Элиза, проспав всего пару часов, проснулась и, потянувшись в одной своей детской футболке, решила наконец поискать свои пропавшие вещи и обычскать всю комнату, начиная со шкафа и заканчивая кроватью.

– Собака, – поругалась она, как вдруг услышала стук в дверь. – Входите, – прыгнула обратно на постель.

– Элиза, – зашла в комнату наряженная «мама». – Субботнее солнечное утро, – глянула в окно, – так вот: почему бы не составить мне компанию и не попробовать себя в шахматах? – улыбнулась девушке.

– Почему бы и нет? – с радостью ответила Элиза и добавила: – Вы случаем не знаете, где мои вещи, с которыми меня забрали сюда?

– Нет, – с полной уверенностью сказала женщина. – Зачем они тебе?

– Там есть то, с чем я не мог проститься, – ответила девушка. – И мне жаль, – расстроено посмотрела в сторону.

– Если ты начинаешь новую жизнь, то с прошлым всё же стоит проститься, Элиза, – сложив руки впереди себя, сказала «мама». – Я буду ждать тебя внизу, но можешь не торопиться: Мона обещала испечь нам свои фирменные булочки для прогулки в город.

– Хорошо, – ответила Элиза, и в ответ женщина вышла, громко стукнув дверью.

Но разве утро было по-настоящему солнечным? Создавалось впечатление, будто это было затишье перед бурей, а те самые жёлтые лучи, прокатывающиеся вдоль комнаты, ни что иное, как подстроенный мираж для игры в шахматы.

Вся та придуманная Симоном жизнь и подкреплённая ожиданиями девушки, теперь казалась Элизе одной сплошной ложью. Сколько бы лет не проходило и слов не было ей сказано, ей хотелось доказать самой себе, что всё то враньё, выпущенное из её рта, помогает людям и ей самой справляться с болью. Кто-то спрашивал её о том, как она борется с потерями близких людей, но та отмалчивалась или вовсе говорила, что ничего, кроме сожаления, не чувствует.

И те вещи, чью необходимость она не могла себе объяснить, наводили её на мысль, что «новая жизнь», как бы её не представляла «мама», никак не должна прощаться с прошлой, а лишь быть вытекающей и с моментами ностальгии о том, как раньше было хорошо, но ведь «завтра будет лучше».

Зато запах пирожков напоминал её дом и удивлял отсутствием, как ночью выяснилось, аромата того самого барного арманьяка. Элиза, одевшись не в самую стильную одежду вышла из комнаты и, прослеживая нотки духмяного ощущения беззаботной старости, спускалась вниз по лестнице.

– Элиза, – крикнул Симон, – не расстраивайся, но меня снова не будет, – улыбнулся.

– Я не расстроена, – спустившись с крайней ступеньки, ответила она, – только рада тому, что ты занят чем-то, – подбежала близко и, на удивление, крепко обняла, прокладывая путь к карманам.

– Я польщён, – сжал её тело, но тут же почувствовал то, как Элиза резко от него отстранилась.

– Тебе пора, – с радостью сказала Элиза в ответ на смущённое лицо парня и вприпрыжку побежала на кухню, ориентируясь на запах мучного.

– Хорошего дня! – крикнул «брат» ей в след.

– Точно! – ответила девушка.

– Попрощалась с Симоном? – спросила красящая своё лицо мама, сидящая в столовой перед кухней.

– Да, – ответила Элиза.

– Тогда время переодеться, – отложила косметику в сторону и, взяв «дочь» за руку, потащила в гардероб.

Полный одеждой, которую Элиза видела лишь в журналах, обувью, пялящую на неё в очереди в магазинах, аксессуаров, которые она замечала лишь на полках дорогих магазинов, восхищал Элизу.

– Я и не знала, – с улыбкой до ушей разглядывала вещи она.

– И не узнала бы, – провела рукой по спине «дочери» женщина и подошла к вешалкам с платьями.

– Откуда столько всего? – спросила девушка.

– Так скажем: со всего света, – выбрала белое. – Но пойдёшь ты в моём любимом, – показала его Элизе.

– У меня никогда такого не было, – сказала она, пощупывая ткань.

Платье, которое девушка надела бы только на праздники, сияло своей жемчужной текстурой и, прикрывая всё тело, выделяло все его достоинства. Надев его, Элиза приобрела новый окрас: тёмные пряди волос перестали казаться несуразными, все следи от подростковых прыщей казались со стороны веснушками, большие карие глаза были наливными яблоками, а кривой нос украшал девушку и указывал на её всю ту же аристократичность.

– Оно волшебное, – прошептала себе под нос Элиза.

– Сразу видно, – посмотрела из-за её спины, – моя девочка, – погладила по плечу. – Но нам пора.

– Мона закончила с выпечкой? – спросила девушка.

– Думаю, да, – ответила «мама» и пошла в направлении кухни. – Пойду заберу – и мы выдвинемся.

– Я сама, – остановила за руку, – хочу показать ей платье.

– Хорошо, – с определённым недовольством ответила «мама».

Выбежав из гардеробной в своём «волшебном» платье, Элиза мигом очутилась на одной кухне с замученной служанкой, носившейся из одного конца комнаты в другой.