– Верь мне

Временами мой жалкий взгляд встречался с глазами Джульетты, полными гордости и немного отчаяния, отчего мне становилось стыдно за обманутую себя. Я пропадала все это четыре года, держась не за тех людей, вынуждая делать себя ужасные вещи, заставляя врать и делать всех вокруг дураками.

– За всё самое светлое и важное в твоей жизни, Леви, – подняла бокал Нора.

– За нас, – сказала Джульетта – и мы под громкие овации и смех чокнулись бокалами.

– А торт? – вспомнил один из близнецов.

– Точно, – вскочила моя подруга, пока мы допивали алкоголь. – Нужны свечи, – вытащила семнадцать запакованных с крепкими фитилями.

– Это те самые, о которых ты говорил? – удивлённо спросила Джульетта.

– Да, – ответил «главный».

– Что за они? – наконец заговорила я.

– Мама привезла из Германии, – почесал подбородок. – Они горят по двадцать часов – отличная выдержка.

– Интересно, из чего они сделаны, – сказал кто-то, чей голос я уже не могла распознать: мой разум покрывался туманом.

Медленно, но верно меня тянуло в сон или дурманило от вишнёвого запаха свечей: я опускалась всё ближе и ближе головой к полу, облокотившись локтями, а во время того, как воздух изо рта Леви подул в мою сторону, мне вовсе было тяжело не быть притянутой вниз, но тогда было легче отпустить, чем держать.

Быть опоенным хорошим алкоголем было не настолько обидно, сколько если бы я пришла на дешёвый День рождения к богатому парню, но есть вещи, которые я не могла простить: подмешанный порошок в мой бокал, который опустился на его самое дно, пока я бегала за полароидом. Люди, которых я считала друзьями целый день, оказались не лучше ребят, которых я считала таковыми на протяжении шести лет нашей регулярной и жестокой мести, но на деле узнала только сегодня.

Тут я задумалась о ценности дружбы, о её проекции на людей и вечном доверии. Может, этого романтизированного понятия не существует? А когда мы говорим о чём-то высшем и приятном, то имеем в виду привязанность, доказанную временем? Или как же нам всем объяснить её болезненный по нашей вине конец?

Под выхлопом хлопушки я открыла свои большие глаза, будто наполненные жгучим перцем, из-за которого всё вокруг расплывалось, а ребята, с которыми я проводила вечер, совсем не были видны. Внезапно я почувствовала верёвку, на которой вешу – канат для спектаклей с элементами полёта – я играла роль, по всей видимости, белки-летяги без возможности опуститься на пол, который был в метре от моих ног. На моей голове разместился милый клоунский парик, одежда промокла и пахла шампанским, а лицо, как я затем узнала, было разрисовано маркерами. Утишало лишь одно – теперь я была цирковой артисткой с красным круглым носом, а не чем-то похабным, хотя брюк на мне также не было.

Ослепив меня ещё больше, в мои глаза прилетела вспышка от фотоаппарата – меня запечатлели – этот снимок смело можно было назвать «после одного выпитого бокала». Тогда-то я и поняла, зачем они брызнули мне в лицо перцовым баллончиком и лишили возможности видеть их стыдливые глаза. С этой возможностью я потеряла и способность чётко говорить, и полноценно двигаться своим отёкшим телом.

– Торт остался, – ехидно сказала Нора и побежала за ним.

– Может, хватит, – послышался знакомый мне голос Джульетты. – Мы сделали снимок, раскидали её вещи и замели свои следы – пошлите! – настаивала она.

– Я хочу сделать это, – сказал Леви, а на фоне его голоса я слышала смех близнецов.

Вкус сливок и запах свежевыпеченного бисквита, которые мне было бы жалко размазывать, оказались у меня на лице, стерев весь грим.

– Лучше бы ты говорила правду, а не врала, сидя с нами в кабинете директора, Элиза, – сказала Нора.

– Теперь ты ничего не докажешь, – со смехом сказал один из одинаковых.

– За что? – спросила я с заплетающимся языком.

– Ты сама села в эту машину, – сказал Леви и повторно вмазал тортом в моё лицо.

– Последние штрихи, – сказала моя «подруга» и снова достала полароид. – Становись около неё – я сфотографирую вас, как с манекеном.

– Это лишнее, – ринулась к Норе Джульетта, отбирая фотоаппарат.

– Тебе же жаль свои волосы? – спросил у неё именинник. – То, что мы сделали, не сравнится с твоей жжёной кожей головы.

Тогда я почувствовала горячее тело рядом – это был Леви, взявший сначала меня за талию, а затем, потрогав область груди, закрыл мои глаза и вынул голову за мою фигуру для фото, а затем вовсе стал меня душить.

– Души! – со смехом крикнула Нора.

– Бред, – со вздохом сказала Джульетта и отвела своего парня от меня. – Уходим: времени мало.

Как оказалось, весь мой день был сплошной ложью, высосанной из среднего пальца руки: никакого Дня рождения сегодня у этого парня не было, на поляне они не лежали потому, что готовились к «празднику», а директор и в помине не знал, что театральный зал занят нами.

– Отрезай, – сказал второй близнец.

И тогда я упала на холодный пол, чуть ослеплённая и обессиленная, пока творцы сие мероприятия забирали свои пожитки и убегали отсюда, оставляя меня как нарушительницу закона и порядка.

Чего и стоило ожидать, проснулась я на том же полу от вбежавшего внутрь директора с толпой учеников, учащихся в вечерней школе, и со своим любимым сыном, тыкающим в меня пальцем, уже чётко видящую всю картину, и кричащим о том, что видел то, как я уродую этот уже уродский зал.

– Ты видел? – со всевозможной строгостью спросил отец Леви.

– Да, папа, – кивал головой, – она вымазала меня тортом, который здесь ела, – указал на мятно на рубашке, – а затем я сразу прибежал к тебе.

– Уходите все! – чуть подумав, директор разогнал толпу, оставшись наедине со мной.

«Думаю, я найду её»

– Папа, – ответила вышедшая в белой накидке из-за угла служанка.

– Мона? – с болезненной хрипотой спросила Элиза, держась за стену, чтобы встать. – «Мама» с тобой?

– Уходим, – своим монотонным голосом сказала служанка и, отвернувшись от девушки, зашагала в сторону выхода.

– Как ты нашла меня? – спросила Элиза, побежав за девушкой. – Как? – остановилась, потянув Мону за ночнушку.

След от удара по лицу «мамой» оставил на её чуть опухшей щеке красные пятна, а слезливые капли – подсохшую солёную лужу под её глазами. Жалость, которую вызывало лицо служанки, побуждала девушку бежать отсюда всё дальше и дальше, отговаривая себя от этой чересчур идеальной жизни.

– Она бьёт тебя? – потрогала её покрасневшую половинку лица.

– Нам нельзя разговаривать, – прошептала Мона.

– Она здесь? – спросила Элиза – в ответ девушка покрутила головой влево-вправо.

– Тогда почему ты боишься? – взяла её за плечи.

– Если в доме появится свет, а она проснётся, то пойдёт играть в шахматы, – продолжала говорить шёпотом, – не обнаружит ключ, найдёт открытую сюда дверь, а здесь – и нас.

– И что? – посмеялась. – Убьёт?

– Говори тише! – прикрикнула она. – Меня, может, и убьёт, но тебя заставит выпить содержимое бочек, – выпучила глаза.

– Напоит до беспамятства? – саркастично спросила Элиза, убрав руки с плеч девушки.