Путь с войны

Вдоль дороги мелькали пышные липы в солнечной пыли. Ветерок от движения не сбивал запах пота, бензина и спирта.

Бардин попытался задремать под звук мотора, но тут грузовик сбавил скорость. Водитель нажал на клаксон. Машина притормаживала до полной остановки. Ырысту встал. Навстречу по дороге крались люди. Масса понурых людей, неуверенно ступающих на землю, как толпа слепцов, ведомая хромым поводырем.

Люди, в основном старики и дети, несущие в руках кульки и саквояжи, встретившись с машиной, обтекали ее, задевая колеса, борта. Головы втянуты в плечи, взгляды – только вниз, под ноги, и молчание. Идут, идут, тяжко и обреченно. Кое-кто держится за руки. Много их, конца не видно, толпу обрамляют солдаты в зеленоватых ромбовидных фуражках.

– Поляки. Мстят, – сказал Кот. – Изгоняют немчуру из Польши взад в Германию.

– Джень добры, брат-полак! – крикнул курносый одному из конвойных, тот помахал карабином.

– Теперь всяко можно, – недовольно прогундел Кот. – Всяко можно выгнать. Смелые! А в тот кон сами за месяц под фрицев легли.

– От Познани до Бреста пятьсот километров, – негромко сказал Юдин. – От Бреста до Смоленска тоже. И те же самые недели. Поляки – не слабаки, страна просто меньше.

Немцы тихо брели. Старик в нелепом картузе и тонких очках уронил чемодан. Колонна не замедлила шага. Из чемодана вывалились светлые рубашки. На них наступали, никто не решился поднять.

Курносый, перегнувшись через борт, хищно всматривался в толпу. Потом легко выпрыгнул из кузова.

– Кот, а Кот! – проорал он снизу. – Держи подгон!

Кот развернулся, наклонился. Довольно заржал, виляя крепким задом.

Согнул ноги, немного напрягся и заволок в кузов светловолосую девочку в сером сарафане. Бросил ее на настил, распластал, шлепнул ребенку на лицо свою чешуйчатую клешню, впечатал в пол затылком.

В безликой толпе коротко взвыла страшная женщина, не остановилась.

– Вы что? Ей же лет десять, – проговорил Юдин.

– Самое то! – рыкнул Кот. – Дырочка узенькая.

Девочка крючила острые коленки, из рук ее выпала тонкая тетрадка и раскрылась. Ырысту увидел разноцветные рисунки, детские рисунки – солнышко, кораблик…

Герой, сидящий напротив, разлепил веки правого глаза, плавно провел рукой по груди, животу, стал теребить в паху. Кот, не торопясь, поднимал девчушкин подол. Синяя заколка с прядью волос легла в засохшую грязь на сапогах одного из бойцов, который шумно дышал, широко открывая масляный рот.

– Ребята, так нельзя – простонал лейтенант Юдин. – Пожалуйста.

– Ты нам тута не командир, – хихикнул курносый, залезая обратно в кузов. – Случайный, попутный, так что… Кот, а Кот! Босяцкий жест тебе. Как оно, Кот?

– Нормально.

Ырысту стало гадко и муторно, словно падали наелся. Прекратить это, а как? Не поймут. Трофейный ствол в кармане – аргумент ни о чем. Главное, – сука! Блядь!! Там у нее и правда, узенько. Он знал, от этого было еще противней.

Гонимые немцы шаркают, не поднимая глаз. Стадо! Стадо! Высшая раса, народ воинов и господ – овцы!

А лейтенант блажит свое «пожалуйста».

Ырысту побеждал-не побеждал свою песчаную оторопь. Дребезжал мотор грузовика, в унисон покряхтывал солдат с открытой пастью. Кот расстегивал, оттягивал… придушенная девочка, кажется, лишилась чувств. Курносый, суетясь, растоптал рисунок в тетради.

Похожий на хорька поднес часы Юдина к уху, послушал, напялил себе на руку. На правую, на левой уже были. На каждой руке часы.

– Ша, бродяги! – крикнул хорек. – Слышь, Кот! Или кто ты там, завязывайте.

И была в его голосе такая сокрушительная воля, что Кот оторвался от девочки, обернулся, а курносый вдруг сел на место, сгорбился в позе «Я не при чем».

– Ты это… – начал было Кот, но под густым концентрированным взором хорька, похожим больше на взгляд мертвеца, берущего с собой каждого встреченного, замешкался.

– Выкинь ее. Нехай чапает, – приказал хорек, прибивая белым глазом насильника.

Кот, как на шарнирах качаясь, поднялся.

Похожий на хорька сгладил:

– Приедем в Варшаву, я тебе бабу отдам. Шикарную бабу, не мокрощелку. Все путем, братан!

Кот матерно выругался, схватил неподвижное тельце и бросил его в гущу беженцев. Толпа всколыхнулась, всхлипнула, вышла из берегов. Конвойный прикладом выровнял строй.

– В расчете, лейтенант, – сказал хорек.

– Младший лейтенант, – слабым голосом поправил Юдин.

Бардин поднялся, перешагивая через ноги попутчиков, через грязные сапоги подошел к Юдину.

Прошептал ему еле слышно:

– Попробуй, и правда, послушником.

Юдин не удивился. Ему не показались слова неуместными. После того, что случилось, во время, когда боевые товарищи оказались иными, чем представлялось. Солдаты, бывшие солдаты, ожесточенные до бесчувственности, озверевшие до бесчеловечности, которым издевательство, злоба и месть были верными спутниками по дороге с войны, их остановила молитва лейтенанта, взлетевшая взрывной волной на небеса. Или нет, не молитва? Жадность хорька прекратила насилие. Неужели победители такие? Юдин не знал, он призван недавно, окончил училище только в апреле. Если бы раньше, стал бы таким же. И как смотреть матери и сестре? Лучше повесится на первой осине. Или молится.

– Темное дело – монастыри, – вымолвил Юдин и погрузился в раздумья.

Ырысту через борт перегнулся и слез, локтем вперед рассек колонну, обогнул беременные липы, пробежал небольшой липкий пустырь и вошел в престарелый, горелый лесок, где вскоре был задержан польским патрулем.

***

Борис ходил по тесной комнате в полной темноте. Он ее изучил, пересекал в слепую, от окна до двери пять шагов вдоль стола. Так он давал отдых глазам. Последние часы Борис изучал материалы на Бардина полученные из Барнаула и Томска. Новые данные ничего не добавляли к психологическому портрету фигуранта. Все осталось таким же, как пояснил солдат Моисеев перед расстрелом – Бардин посетит знаковые памятные места, навестит боевых товарищей, чтобы окончательно уйти из цивилизованного мира. Таким образом, доминанта – прощание. Константа – родные края, сибирская глушь, где он намерен укрыться. Вектор определен.

Борис включил настольную лампу, нарисовал на листке жирную стрелку, забросил карандаш за ухо. Вектор ясен, плюс сентиментальные флуктуации. Зная биографию Бардина за последние годы, определить точку его пребывания не составляет труда. Точка. Через точку можно провести прямую. Прямая тоже состоит из точек. Прямая и точка дают возможность выстроить плоскость. Пространство трехмерно, по крайней мере мы его так видим. А время? Время воспринимается как совокупность временных отрезков, как прямая. Прямая состоящая из точек. Наблюдатель, находящийся на прямой видит только ее часть, только те точки, которые являются воспоминанием о прошлом. Но можно предположить, что другой наблюдатель, в силу неких способностей, либо применяющий некий прибор, способен увидеть иную, большую часть прямой, временные отрезки, составляющие воспоминания о будущем. Невероятно? Но Бардин умеет предвидеть. Как объяснить? Тогда…тогда не совсем прямая, вернее прямая на искривленной плоскости – дуга. Дуга времени, на которой человек – абсолютнейшее большинство – наблюдатель находится всегда в полуградусе от изгиба. Еще нагляднее: это тропа через холм, где человек всегда чуть-чуть не дошел до вершины. Он видит лишь сзади, назад, но дорога идет через холм. Она продолжается. И если сделать проекцию на плоскость, то дуга распрямляется на таком чертеже, получается прямая. Если предположить, что редкий, иначе устроенный мозг способен делать проекцию на плоскость…

Есть гипотеза, что новорожденные дети воспринимают пространство не трехмерно. Это быстро проходит, организм приспосабливается. А если не приспосабливается? Если у кого-то способности сохраняются? Маугли. Детеныш воспитанный волками. Допустим, он потом возвращается в социум. Но волчьи привычки сохраняются, звериное чутье его не покидает, и, даже живя среди людей, Маугли имеет обоняние животного. Тогда возможно, что разум простой, приземленный («приземленный» здесь не имеет негативной коннотации, а означает «близкий земле», с рождения находящийся в природной естественности), такой разум способен усилием воли или спорадически выпрямлять временную дугу, разворачивать на плоскости и видеть время в развернутом виде. Видеть и прошлое в полном объеме (к чему большинство не способно, только гипнозом иногда добываются забытые воспоминания), и вспоминать будущее.

Раздался стук в дверь – формальный. В комнату вошла Вилена. Даже поздним вечером она одета в идеально сидящую форму, волосок к волоску причесана.

– Чем занят, Боря?

– Перманентной мозговой атакой, – ответил Борис. Неуверенно взял девушку за локоть, предлагая ей повернуться к стене, где на гвозде повис вздувшийся от документов планшет.

– Вилена, я думаю так, вот посмотри. Ремешок сумки зацеплен, загибается. Допустим от загиба, сюда на семь часов, – Борис ткнул тонкий прозрачный палец в стену на пять сантиметров ниже гвоздя. – Здесь у нас наблюдатель. Он видит эту часть ремня, после загиба не видит. Гипотетически это время.

Борис потянул за ремешок, который, проскальзывая по гвоздю, перемещался к пальцу – условному наблюдателю.