Путь с войны

«Я никому не хочу ставить ногу на грудь…». Что это?! Подожди-подожди, что-то с этим связано. Не хочу ставить ногу… Тут Бардин почувствовал неясную шершавую тревогу. Дискомфорт. Что-то такое… Ах ты, бляха-муха! Надо вспомнить, но не получается, ускользает нечто очень важное. Не ставить ногу, простить…

Домой добрался через полтора часа. С коробкой в руках, подошел к двери подъезда. Долго искал ключ от домофона. Когда вошел, оказалось, что лифт не работает. Новый же дом! Полгода, как сдан! Пешком по лестнице забрался на шестой этаж, сердце вибрировало так, что шевелился лацкан пиджака. А тут еще и лифт загудел – обидно, нет, чтоб на пять минут пораньше.

Зайдя в квартиру, Бардин почуял неприятный кислый запах. Откуда? Ах, да. Собственный перегар еще не выветрился. Плюхнулся на маленький стульчик возле двери и долго снимал свои дорогущие туфли, а освободив ноги, минуты три блаженно шевелил пальцами ног. После этого тщательно протер обувь специальной тряпочкой.

Скользя по ламинату удобными тапками, Ырысту прошел сначала на кухню, где выпил водички, заглянул в гостиную, где на журнальный столик бросил телефон, в гардеробной переоделся, прошел в спальню, кинул на кровать второй телефон, сам прилег рядом и стал смотреть на потолок, там висел временный светильник, который нужно было заменить на люстру.

Из-за стенки слышался зубодробительный звук дрели. Ырысту потянулся к тумбочке, среди бесполезных статуэток и безделушек нашел пульт, включил телевизор. Истеричные вопли о том, какие падлы эти американцы (и поляки тоже), несколько заглушили соседский ремонт. Лысенький дедок на экране с видом первооткрывателя сотый раз пересказывал статью Юргена Хабермаса девяносто третьего года. Дошло до него через двадцать лет! Ырысту пощелкал пультом, полистал каналы, остановился на музыкальном. Курить захотелось. Побил по карманам спортивного костюма – нет сигарет, в пиджаке остались. Да и к лучшему, а то баба моя хоть сама дымит, как паровоз, не любит когда в спальне запах курева. Надо в сервис звонить, чтоб приехали люстру повесить.

Найдя в гугле контакты разных рукастых мужей на час, Бардин сделал заказ, но обещали приехать только вечером. А вечером уже жена вернется, сюрприза не получится. Блин, что я сам какую-то лампу не прихреначу?! В свое время все умел! И розетки ставил, и проводку делал, даже менял арматуру в бачке унитаза.

На кровать запрыгнул крупный белый кот. «Феликс, гад, опять своей волосни натрясешь». Кот с невероятным чванством повел головой и требовательно дернул усами. Жрать хочешь? Ну, пошли.

На кухне насыпал коту сухого корма в эксклюзивную, в престижном месте купленную миску. В начале девяностых годов дядя Эркин плевался, когда видел рекламу кошачьего корма: ну кто, кто будет покупать это самое для кошака!!? Бред! А гляди ж ты, привыкли. Все понемногу приспособились к цивилизации. Да и Эркин-аха сомневался, кочевряжился, а потом отложил свой соболиный промысел, забросил капканы и карабины, стал за неплохие деньги водить туристов горными тропами в трудноступные места к смеющимся водопадам, возвышенно-грустным озерам с чистейшей водой, слитой с каемкой небес. А дедушка Чинат приезжал на джипе к аляповатому якобы алтарю, надевал чеклен и лисью шапку и изображал для приезжих экзотику, распевая на алтайском похабные песни, выдавая это за шаманский обряд.

Жри-жри, Феликс, а мы примемся за светильник. Табуреточку берем. А, стоп! Вышел на лестничную клетку, открыл заслонку, на счетчике щелкнул тумблером, обесточил квартиру. Пол на площадке усыпан крупнозернистым сором, это из соседской квартиры, где временно засел визгливый ремонт.

В спальне встал на табуретку, оторвал старый плафон, в потолке остался крючок и два провода. Теперь распаковал новую люстру. Красота! Золоченый круг и квадрат в основе, восемь свечей, отделка из слоновой кости – стильно, дорого. Есть обод, к которому пойдет соединение, только он в таком футляре, тут надо откручивать. Ё-моё! Тут много, что надо откручивать. Ножиком попробовал – не подлезть. Нужна тонкая крестовая отвертка. Откуда у современного человека дома отвертка? Раньше, когда не богато жили, было полно всякого инструмента, а теперь – только смартфон. Или пусть обученные люди из сервисной службы приедут, повесят? Нет. Раз уж взялся, надо добить.

Ырысту пошел к соседям. Ремонт делают – наверняка, и отвертка найдется. После третьего звонка дверь, заляпанная белой краской, нехотя отворилась, на пороге стоял статный мужчина, и – честное слово – офицерская военная форма ему бы подошла больше, чем спецовка.

– Я сосед, – сказал Ырысту, показывая на свою дверь.

– Ясно, – кивнул рабочий. – От лица нашей доблестной бригады, а также от лица хозяев приношу свои извинения за доставленные неудобства. При этом должным образом необходимо отметить, что шум производится исключительно в дневное время и никогда после одиннадцати, что является именно правонарушением, неизменно карающимся по закону.

– Нет, я не про это, – как можно дружелюбнее сказал Ырысту. – Нельзя ли у вас одолжить крестовую отвертку минут на двадцать, мне там надо…

– Это невозможно, – отчеканил мужчина. – Такие действия ничем не предусмотрены, а я не наделен соответствующими полномочиями. На противоположной стороне проспекта, на одиннадцать часов, если отсюда смотреть, с торца дома имеется охотничий магазин. В нем продаются также инструменты, в том числе отвертки.

«Вот, козел!», – удивленно подумал Бардин, когда за рабочим закрылась дверь.

Делать нечего, придется идти в магазин. Хорошо, что лифт заработал. Взял портмоне, оба телефона, вышел из квартиры, как и был в спортивном костюме. Выйдя из подъезда, оглядел свою машину, стоящую здесь же (за парковочное место Ырысту платил консьержке), поставил кроссовок на переднее колесо, надавил. Зачем непонятно. Вышла из подъезда бабка в винтажном френче, похожим на маршальский мундир. Много на свете консьержек, подлежащих удару ножом, подумал Ырысту.

Вышел на проспект, направился к пешеходному переходу мимо христианского храма, на крыльце которого сидел зеленоглазый монашек, озабоченно рассматривающий наручные часы. По «зебре» перейдя дорогу, быстро нашел магазин «Барс». На вывеске под названием изображена снайперская винтовка.

Внутри магазина было тесно и пусто, на прилавках под стеклом разложены ножи всех типов, на стене висели надутые резиновые лодки и камуфляжные костюмы. Пахло порохом.

Из подсобки появился пожилой коренастый продавец, одетый в защитную форму, с бейджиком на груди. Похожий на седого медвежонка.

– Ты ли это, Стефан Кириллов?! – изумился Ырысту.

– А то кто же? – усмехнулся Кириллов.

– Откуда?

– Так с войны.

Ырысту радостно приобнял Кириллова, но от того пахло потом и гарью, так что Бардин быстро отстранился.

– И ты работаешь здесь? Это твой магазинчик?

– Что ты, – улыбнулся Кириллов, встав за прилавок. – Продавцом временным. Я товарища подменяю.

– А вообще, по жизни? Чем занимаешься? С чего живешь?

– Да так… – неохотно произнес Стефан Кириллов. – Ни чем особенным не занимаюсь. Туда-сюда… Брат помогает. Брат у меня влиятельный. Да, влиятельный брат, – Кириллов указал в окно на церковь через дорогу. – Аккурат послезавтра поминать его будем. Я бы тебя позвал, но тебе нельзя. Сам понимаешь.

Бардин не понимал, совсем не понимал, но в том, что у Кириллова жизнь не сложилась, что ему только брат и помогает (а почему тогда помин на послезавтра?), в том, что Ырысту по своему статусу оказался выше, он находил изрядное удовлетворение. И ему сразу захотелось обозначить свой вес, свой материальный достаток.

– А я, знаешь, крупной фирмой руковожу. Могу поспособствовать трудоустройству и вообще. Только я визитку не взял с собой. Видишь в чем пришел? Версачевский костюм дома, не буду же по магазинам. Но ты звони. А то, что это такое временный продавец? И разве старообрядцам можно торговать?

Тут Бардин без всякой нужды взглянул на телефон, продемонстрировав ненароком Кириллову последнюю модель айфона.

– Мне так-то отвертку надо. Люстру повесить хочу. А ты не сработаешь, Стефан Кириллов? Я заплачу.

– Люстру? – грустно спросил Кириллов. – Эту? – он достал коробку из-под прилавка.

– Она, – кивнул Ырысту. – Стильная вещь. Арт-деко. У-очень дорогая.

– Маленькие лампочки, да накрываются матовыми плафонами. Тускло, – непринужденно забраковал покупку Кириллов.

– Тускло, не тускло, зато красивая, престижная – зачем-то начал оправдываться Бардин. – Не хуже, как у людей.

– И зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, – непонятно произнес Кириллов.

– У меня и так светло.

– У тебя светло, а в тебе? В тебе? Свет в тебе не тьма?

– Во мне?.. Во мне, наверное, не светло, – признался Ырысту.

Вдруг зазвучала музыка. Медленный ритм, перебор гитарных струн. А Кириллов непонятным образом оказался возле Бардина и, взяв того за запястье, размеренно заговорил:

– Да. Когда-то вещи служили людям. Кому-то деньги были лишь средством. Кто-то достигал карьерных высот, чтоб послужить своему народу. – Стефан Кириллов слегка покачивался всем телом, и вслед за ним покачивался Ырысту. – Да! Положение и достаток получить, невзирая на унизительные затраты. Да! Для чего они: достоинство и честь? Погребены под мелкими желаниями, ничтожными устремлениями. Быть не хуже других! Чтоб всё как у людей! Заноза зависти растворяется в гной. Так вперед! И в этой стычке за престиж получаешь призы никчемными гаджетами, ненужными шмотками, лишней тебе ерундой, и вот – поросячее благодушие. Венец самодовольства, угодил своему хозяину – паразитической твари стяжательства, которой посвящена твоя единственная и когда-то драгоценная жизнь. Ты думаешь, что свободен? Но кольчуга стереотипов прижимает слабые крылья. Ты идешь, но твой ли это путь? С таким сопровождением, когда конвоиры – деньги и общественное мнение – выдали тебе стандартную робу, поставили на колени, и забыл с удовольствием, кто ты есть и зачем. Твой ли путь – дорога, где каждый поворот перекрыт заторами страха? И видеть тягостно, когда человек надевает ошейник алчности, наручники небрежения, горделиво отрыгивая, с сытой обрюзгшей мордой на брюхе! в грязи! Чавкает у забора! И даже догадывается, хоть глушит догадки остервенело, что там за оградой – неведомые земли, над которыми проносится мужественный ветер свободы. Но по эту сторону забора, здесь каждый вцепился в свой хомут. И на каждом ярме каленая надпись: «Быть не хуже других, чтоб все как у людей». Что ж… Обрастай вещами, пусть плодится моль и рождается ржавчина. Но на этом пути ты и сам стал товаром, и здесь речи не будет о каком-то наваре. Дёшево, невыгодно продаешься. Захочешь вырваться из порочного круга, верни свое призвание, для чего ты рожден. Перестань захламлять свою жизнь. Я не говорю: «Будь нищим». Я не говорю: «Будь бедным». Просто ничего лишнего. Ничего лишнего! Не будь эгоистом, полюби себя. Истинного себя. Тогда научишься любить людей. С любовью не нужен страх – поводырь. Тогда сможешь отделить от света тьму. И тогда ты станешь свободен, а стало быть, счастлив.

У Бардина кружилась голова. Музыка становилась все жестче, яростнее. Стефан Кириллов вернулся за прилавок, поправил ряд охотничьих ножей и сказал с сожалением:

– А снайпер ты был высшего класса.

Ырысту проснулся, потер закрытые глаза, царапал их кривой рассвет. Короткие ночи в июне. Фантастический сон-утопия, что он значит? Все это зря? То есть то, за что воевали, его нет? Не будет, рухнет, пропьется, прожрется, продастся. Страна Советов, развиваясь по плану, дойдет до абсурда и превратится в свою противоположность – безжалостная отвязанная диалектика. Значит, забыть. Постараться забыть. Солюдие дельцов и потребителей не достойно венка победителя. А коль так, то выкинуть из памяти! Войны в заливе не было, не было ее разрушительных штормов, забыть и жить, жить. А случались ли войны, которые не были напрасными? Кроме, конечно, троянской, когда Елену Прекрасную со скрипом, мытарствами, но все-таки вернули мужичку.

Но может потребительское общество не так уж плохо? Ведь сотни и сотни лет, тысячи поколений мечтали о том, чтобы перестать в поте лица и в кровавых мозолях добывать кусок хлеба. И если прогресс в скором времени избавит нас от такой напасти, как изнурительный физический труд, то это прекрасно. Семьдесят веков сохой пахали, можно отдохнуть. Пусть не все народы будут почивать на лаврах, а только развитые, образованные, но это уже роскошный шаг вперед.

А поиск жизненного предназначения оставим замороченным романтикам. Самопожертвование, тупой героизм сохраняем как архаичные идолы для сумасшедших сектантов. Следовать своим Путем (в высшем даосском смысле) – задача не для большинства, основная масса желает лишь насытиться. Созерцание и аскетизм – для избранных, метафизические измышления – для них же. Так что, извини, Стефан Кириллов! Брату Варфоломею передай от меня поклон, сам не могу, ибо язычник.

Ырысту сел, потянулся. Мир до краев наполнен утренней птичьей симфонией. Клекот, щебет, пересвист. Солист чирикал прямо над человеком.

Вдруг… именно, что вдруг, Бардин ощутил холодок тревожных иголок. В палитре мирного леса явилась краска опасности. Ырысту почувствовал, что ноги напряглись, глаза стали зоркими, как в бою. Призывно заныло плечо, требуя приклада винтовки. Бардин понял: за ним наблюдают. Лицо в лицо. Впереди скрывается некто. Некто недружелюбный.