Путь с войны

– Только и остается, что смотреть. Это охеренно – смотреть. Целыми днями смотришь, смотришь. Веселуха. А Кремль – нет, не видел. После всех этих дел не до Кремля.

Глухо стукнулись стаканами и выпили. Ырысту рассказывал о Польше, о Германии, больше – о людях, пытался изобразить войну, как можно веселее. Пути друзей разошлись в сорок втором, за это время много накопилось. Только судьба Тараса сложилась так, что остался он покалеченным.

– Ну и шо? – спрашивал Тарас. – Я тоже там в Белоруссии нормально так повоевал. Одно время партизанил малёха, потом опять в регулярную. Почему меня не убило? Ума не приложу.

– Не говори так.

– А как? Хошь я тебе в ладоши похлопаю? Аплодисменты! Обаятельной улыбки хошь? Улыбка у меня дюже гарная. Одно только радует – эту козлиху как поцелую! Она дрожит, сука!

– Зачем ты так то? – с укоризной сказал Ырысту. – Тоже натерпелась.

– Поди, знай! – Тарас ударил по столу жалким двупалым кулачком. – А я разумею, шо… Давай не будем об этом. – он взял было бутылку, но тут же отставил. – Сам наливай, руку менять не будем.

Из окна донесся мерный звон, мимо дома солидно прошла тощая корова с колокольцем на шее.

– Во, дывись, – Тарас показал на скотину. – Не сожрали немцы. Так и эта дура…

– Мы тему поменяли, – напомнил Ырысту и после паузы вкрадчиво заговорил. – Под Брянском воевал один летун. Истребитель. И хорошо воевал, сбивал уродов люфтваффе, как в тире. Героический летчик! Но! Дело в том, что у него ампутировали обе ноги – гангрена была. Так он приспособился. Протезы заказал, ему сделали. И так натренировался, что пришел после ранения в свою часть авиационную, никто и не заметил, что без ног. Такие протезы бывают, что запросто заменяют ноги там, или руки. Главное – голова. Ну надо, конечно, попотеть, потренироваться. И всё абгемахт.

– Брехня, – отрезал Хилюк, а у самого засветились в глазах интерес и ромбики надежды.

– В газете писали, – выложил Ырысту непробиваемый аргумент.

– Это что за протезы такие? Да нет! Брехня. Чушь. Журналисты – мастаки истории сочинять, сказки для поднятия боевого духа.

– Так ведь можно проверить. Ща напишем письмо, все узнаем. Есть бумага с пером? – и для окончательной убедительности Ырысту бросил козырную карту. – Сам знаешь, человек на войне способен на, блять, невозможное.

– То на войне, – с сомнением сказал Тарас. – На войне оно так. Способен на всё. Без войны ни к чему не способен. В том и беда! Меня возьми… – тут они увидели в окно, как мимо поваленного забора во двор медленно зашла женщина. – А, приперлась.

Тарас подвинулся на стуле, спрятав под столом пустой рукав, нижней губой он дотянулся до носа почти, увечье, странно, стало незаметно – сидит симпатичный мужик, нормальный, но с недовольной гримасой. Ырысту убрал молоток за сапог, пригладил волосы, повернулся к двери. На расстоянии, глядя из хаты, супруга Тараса казалась старой и строгой бабищей с многопудовым телосложением, а в комнату вошла молодая застенчивая девушка с привлекательными формами, статью царицы и простонародным круглым лицом, которое украшали милые ямочки на щеках.

– Здравствуйте, – тихо сказала она.

– Это мой друг. Однополчанин Ирис Бардин. Я рассказывал, – представил гостя Тарас. – А это жена. Кличут Аленой.

Ырысту встал и поклонился, пробормотав «очень приятно».

– А что вы холодное? Я разогрею сейчас, – смущенно сказала Алена.

– Ты лучше того, сходи к Литовченкам. Бутылку надо, – велел Тарас. – И в огороде сорви чего-нибудь.

– Хорошо, – покорно согласилась Алена, подошла к столу, подняла с пола молоток, в наклоне прошептала Тарасу – Тебя сводить?

– Иди, куда сказано! Швыдче!

Алена, выходя из хаты, успела махом заправить постель в маленькой комнате, привести в порядок миски и чашки, достать из закромов мешочек с сухарями, которые были немедленно предложены гостю со словами: «Без хлиба – не еда».

– Не знаю, дружище, не знаю, – сказал Ырысту. – Мне она понравилась. Эти все дела – забыть и растереть. Время такое херовое. Надо уметь простить. Многие жили при немцах.

– Шо это такое «при»?! При немцах! – ожесточился Тарас. – Так и говори: под немцами! Понимаешь, под? Во всех смыслах.

– Ты прям точно знаешь? Даже и так. Прости за цинизм, от нее не убудет.

– Я точно не знаю, но есть добрые люди – намекают.

– Забей! На этих добрых людей забей. Забыть и закрыть! Я, как друг твой, говорю. Не мое это собачье дело, но я об этом думал и… Моя там тоже непонятно как вела себя. Узнаю – отметелю. Но один раз. Как ты делаешь, это ежедневно, по капельке, тут с ума можно сойти, причем обоим. А вообще, тебе жить.

– Мне лучше бы было, – Тарас печально посмотрел Ырысту в глаза. Первый раз за весь вечер, чтобы так просто, так честно, в глаза. – Если бы точно знал. Но эти все слухи, косой шепоток за спиной. Невыносимо же! Она говорит – не было. А как проверить?

– Как проверить? Надо поверить, – вставил Ырысту, но Тарас словно не услышал.

– Как проверишь? Найти эту немецкую часть? У них поспрашать. И вот что: лучше бы она работала на фрицев, в комендатуре служила или еще где. Гестаповцам бы доносила на коммунистов, тут я без базара смирился бы. А, что с немцем легла… тяжело.

Ырысту дожевал сухарик, запил водой из полулитровой железной кружки и задорно сказал:

– К слову про Литовченко. Был я тут в плену. Да ты не округляй шары! Не у фрицев. Твои земляки-украинцы пригласили посидеть у них. В погребе.

Бардин рассказывал о своих приключениях, Тарас затаив дыхание слушал. Ырысту был рад отвлечь товарища от нехороших думок. Хилюк даже опечалился гибелью Ефима Лукича и предложил помянуть.

– Всем погибшим за свою землю, – Бардин поднял стакан.

– Сколь так лежит по лесам, по болотам неприкаянных душ? – грустно сказал Тарас. – А братские, прости Боже, могилы! И ни креста над могилкой, ни даже звезды. Неужто и того не заслужили? Политрук тогда говорил, что война не кончилась, пока все не похоронены. До последнего солдата.

– Это Суворов.

– Чего?

– Генералиссимус Суворов так говорил.

– Кавой, мля, Жувожлов?! – воскликнул Тарас изо рта у него выпала картофельная кашица. – Генералиссимусы, пижорашы, полковошсы, мать их! Они похоронят….– Тарас взял с подоконника самокрутку и закурил. – Ты пойди и спроси эти кости разбросанные, шо они хотят. Они тебе и скажут, что и не хороните, и оставьте! И пусть и видят, да только чтоб такое больше не повторилось!! Чтобы последняя война…

Вернулась Алена с бутылкой, о которой предупредила, что надо тару вернуть Литовченкам.

– Вернем, – хмуро сказал Тарас.

– С нами присядь, – предложил Ырысту.

Алена посмотрела на мужа и отказалась:

– Грядки пойду поливать, сушь стоит.

– Я помогу? – предложил Ырысту.

– Сидите, общайтесь.

В дверях Алена обернулась и встретила взгляд Ырысту полный сочувствия и переживания.

– В госпитале был один чудак, – вспомнил Тарас. – Данила Андреевич. Говорит, что война, убитые, раненных сколько, без рук, без ног, фашизм, нацизм и все подобное, нам важно, а на деле – мыши для опытов в стеклянной коробке. И ты думаешь, это самое главное, а на деле наружный лаборант поставит сороковую галочку в сто первой графе. А граф и строчек у него – два тыщи.