Путь с войны

Игорь. Зря ты, батя. Мы гордимся тобой. Так, малой?

Левка. Гордимся.

Игорь. И ты всегда правильно жил. Ты жил мечтой. И к ней стремился. Пусть ты не стал известным писателем. Ты стал писателем. Просто. Без всякой известности, как тебе кажется. Но ты не прав. Скажи, малой!

Левка. Не прав. Твои пьесы не знают ТАМ. Но их знают ЗДЕСЬ. А здесь читателей и зрителей куда как больше!

Водохлебов. Лева, теперь хоть сознайся! На том свете у меня патрон потерялся. Ты упер?

Левка (смеясь) А вот это, в самом деле – пустяки.

(Игорь и Лев замолкли)

Водохлебов. Мы встретимся? Мы еще встретимся?!

Комиссар Мегрэ. Вы и не расстаетесь.

Водохлебов. Жюль?! Вы? Почему здесь?! Вы же вымышленный персонаж.

Комиссар Мегрэ. А вы?

Водохлебов. Я настоящий – под яблонькой. Реальный человек Ефим Лукич Непейвода, бывший человек. В биологическом смысле – бывший, ныне – умерший. Так что со мной понятно, но вы! Здесь!

Комиссар Мегрэ. Все здесь. Умершие и предрожеднные, вымышленные и предсказанные. Вы знаете, как проливаются чернила на тетрадь. Пятно на первом листе протекает на второй. На третьем листе пятно, на последнем. Бесконечный тест Роршаха с различными чернильными фигурами.

Водохлебов. Страх как мудрено. Мне, чтоб понять, нужно время.

Комиссар Мегрэ. Время? Вам от этой иллюзии нужно отвыкать.

***

Ырысту сидел на своем знакомом чурбачке, врытом в землю возле яблони, смотрел на дверь, ведущую в погреб, где он недавно сидел в заключении, а теперь туда унесли тело Ефима Лукича и нескольких других. Дико жалко Лукича, несмотря на то, что знакомы они были всего ничего, но как-то запал в сердце добродушный, неуклюжий подполковник. Жизнь показала свою жестокую изнанку, Ырысту во время боя буквально на минуты почувствовал, что воевать ему нравится, больше того – он это умеет, но тут же перелом произошел. И почему-то стояли в глазах шерстяные носки, которые Лукич по доброте душевной был готов отдать тому, кто мерзнет.

Почему? Почему тогда, еще в городе, не взбурлил воздух, не громыхнул шаманский бубен, не приоткрылось будущее? Ведь зная об опасности, грозящей подполковнику, Ырысту сделал бы все, чтобы оставить его в душном кабинете, где в ящике стола под папкой с документами лежит карманное зеркальце, зеркальце для усов.

Жребий подвел. Не стоило идти сдавать бандитов, тем более что пан полковник и садист Сырый не попались, а смысл виделся именно в этом. Тому, что в селении не оказалось Ракицкого, Ырысту был только рад, и он помнил его рассказ-вопрос о том, куда деваться украинцу с его сомнениями, когда то Австрия, то Польша, то Союз. Отчасти понимал бандеровца, учитывая высылку родственников из родных благословенных мест. Но сомнения сомнениями, а войнушка-то зачем? К чему гибнуть молодым ребятам и таким пушистым старикам, как Ефим Лукич. Чего вам не хватает? Кто-то не дает говорить на родном языке? Так дают – базарь, сколь хочешь. Религия? Так разрешили, это тот случай, когда не было бы счастья, да несчастье помогло – во время войны открылись церкви, мечети и синагоги. Понятно, что вынужденная мера, надо думать не десятки и не сотни советских граждан ушли на сторону немцев по соображениям совести, так как свобода убеждений в СССР не чести. Они теперь считаются предателями, с этим не поспоришь, но, если на себя примерить: ты – христианин, твой храм превратили в хлев, а потом пришли чужеземцы, они снова открыли церковь. Не будешь ли ты им благодарен? Вера, не выше ли гражданства? Кто между религией и присягой выберет присягу – мразь конченная. Не перед людьми – перед Небом. Другое дело, что немцы лгали, открывали церкви-мечети в своих интересах. Но если по недомыслию им доверился, ты предатель или ты заблудился? А если это были не немцы, если это были бывшие русские офицеры? Те, которые «Русская армия», двадцать лет всего-то назад отступившая из Крыма в Турцию. А может у тебя в той армии батя служил и погиб от буденновской сабли? Долго, долго еще будет русским аукаться гражданская война, хвосты которой догорели в Отечественную. Народ молодой, природной мудрости не вобравший, копья ломать будут лет сто еще над тем, кто был прав, а кто виноват. Русским свойственно пожирать себе подобных, что глупо и подло, как не крути. Да разве только русским?! Это черта человечества в целом. А теперь, после войны, ослепительный шанс всем все простить, всех несогласных понять. Всегда несогласные будут, строем можно ходить, строем мыслить нельзя. Невозможно повлиять на три вещи: на погоду, собственные сны и мысли другого человека. Поэтому – простить. Не сразу, конечно, а лет через двадцать собрать ветеранов войны – всех, наших, немецких, финских, румынских, французов, поляков – собрать и устроить гуляние на Красной площади. А потом: «Забыли?» – «Забыли». Погибших не вернешь, а жить-то надо. Надо жить, как бы не было это противно. Павшие воины и мертвые мирные жители этого бы хотели, они для того и погибли, чтобы закончилась вселенская злоба, жестокость и смерть раньше срока, чтобы ни одного Ефима Лукича больше не убили. Да нет! Не будет такого никогда! Зверства фашистов не выбросит память. Это надолго. И хрен с ним! Но со своими-то возможно помириться. И конечно, первым делом нужно вернуть ссыльных домой, вон, Войтек Ярузельский вернулся на родину… Ага, Войтек! А про себя забыл?! Ничего, что в розыске?

Мягко плюхнулся на землю баул. Ырысту узнал свой мешок. Андрей Блинов стоит за спиной с озабоченным видом.

– Знаешь, Ырысту Танышевич. Валить тебе надо.

– Э-э?..

– Без «э». Скоро сюда подтянутся войска. Командование. Ты в розыске как дезертир, а мне совсем не улыбается отдавать тебя под трибунал. Так что… Спрячься на время, но так, чтоб я знал.

– Я бы к другу.

– Пойдет. На карандаш, адрес черкни. Если понабиться по нашему делу, найду. Не найду до… скажем, октября, выбирайся к себе. Ну, а если попадешься…

– Постараюсь не попасться.

Вот же! Вот! Капитан Блинов, СМЕРШ, а отпустил. Человечность выше всякого долга! Даже в органах такой парень! Это очень здорово. Нет, теперь точно все будет хорошо, ух, заживем! Долгая счастливая жизнь, и никак иначе.

Ырысту прошел мимо соседнего дома. Дверь была открыта. В кресле пана полковника сидел толстый бандеровец, привязанный за руки к подлокотникам, за его спиной стоял хмурый красноармеец, а рядом – доктор, который разложил по столу рядок пилочек и скальпелей, а медицинскими щипчиками тянулся к ногтям пленника. Меня не пытали, подумал Ырысту. Он побежал, подгоняемый воплем бандита. Оптимистическое настроение испарилось восвояси.

***

Сергей Гаврилов вел мерседес, Загорский сидел рядом с видом гурмана в предвкушении блюда, Сметана, Вилена, Борис, как обычно, сзади.

– Знаете, Ростислав Васильевич, я ведь бывал в этих краях, – говорил Гаврилов. – Еще до войны, в тридцать девятом. Мы с Исайкой тогда первый раз разлучились, когда в армию призвали. Его законопатили в Монголию, а меня почему-то оставили. Просили там военкома, чтоб вдвоем, но – нет.

– Есть на этот счет указание, – сказал всезнающий Сметана. – Чтобы родственников в одну часть не определять. А то они вдруг сговорятся про что-нибудь.

– Да? Мы не знали, – Серега собрал лоб в гармошку. – Дело прошлое, как говорится. Я служил на Украине… У меня здесь и кореша есть, если не поубивали… В один кон поднимают нас вечером по тревоге, командир читает приказ, а сам злится почему-то, это видно. Приказ, и погнали! Как вы говорите: врываемся! Въезжаем в деревню, в первый попавшийся дом дверь ногой открываешь, «встать!» кричишь. Можно в воздух стрелять для страха. Так, говорю, полчаса на сборы и выходи строиться! В следующую избу также: давай, собирайся, выходи. Брать только ручную кладь! И пинками, пинками. Так соберем всю деревню, и стариков, и детей, всех. А ну! Грузись! В кузов их загоняешь, потом грузовики на станцию едут, а мы в следующую деревню. И опять: Подъем! Полчаса на сборы! По машинам!! – Гаврилов помолчал немного и невесело сказал, обращаясь только к Загорскому. – Вот тогда… тогда я первый раз почувствовал себя человеком.

– В двадцать лет он стал человеком. Еще недоволен! – возмутился Николай Прокопьевич. – Некоторые в сорок два.

– Как будем Бардина в столицу доставлять? – прервал Загорский этот сомнительный разговор. Кощунство развели, а как же «Человек проходит, как хозяин…»? Да, есть много вопросов к необъятной Родине, но эти вопросы вслух задавать непринято. А так, конечно! Два часа покупать полбуханки – это плохо, не иметь ботинок – унизительно, боязнь высказываний – омерзительно, обсуждение интимной жизни супругов на партийном собрании – бред и вздор. С пионерских линеек впитываешь, что нет никого, кто сам по себе, ты есть никто, и звать тебя никак. Но имеем, что имеем, сами хотели стать винтиками – стали, и зачем тогда искать возможность хоть немного побыть человеком с большой буквы? При всех нелепицах и перегибах наша система победила в войне, а значит все сделано верно. Свернули с социализма – правильно, страна построила новейшую конструкцию, которой еще не было нигде, ошибки неизбежны. А то, что в системе элита – люди в погонах… так извиняйте, наша удача.

– Надо сначала на предмет искомого снимка прокачать, – сказал Борис. – Мне так кажется.

– Снимок передадим коллегам, – усмехнулся Загорский. – А вот фигуранта не хочется.

– Проблемы, я так кумекаю, могут поэтому быть, – сказал Сметана. – На кой связываться, Ростислав Васильевич?

– Все для дела, для работы.

– Проверить бы его способности, – предложила Вилена. – Может все, что о предвидениях говорили это мистификация. Знаете, передышка в боях, хочется развлечься, а на фоне всей круговерти, легко поверить в сверхъестественное.

– Проверим, – зло улыбнулся Загорский. – А для начала объясним азиатскому хрену, что убегать от нас нехорошо. Николай Прокопьевич, как вы умеете… Нет! Я сам. Настучу по печени, по почкам, а Вилена сыграет добрячку. Должен повестись.

– Надо будет формальную постановлюху о конвоировании, – сказал Гаврилов.

– С управлением связаться, пусть следак объебок нарисует, – подал идею Сметана.

– Засветимся, – сказал Борис. – Сразу «соседи» узнают. Они тоже наверняка заинтересованы в шамане. Я слышал, у них целый специальный отдел есть по таким делам.

– Да-да, – подтвердил Сметана. – Глеб Иванович Бокий занимался. Но его того, кокнули в тридцать седьмом.

– Давайте сначала обыщем, – сказала Вилена. – Там разберемся.

Автомобиль въехал в городок, по мощеной на европейский манер улочке домчался до нужного здания. Загорский в сопровождении Сметаны и Гаврилова вошел в помещение. Здесь их встретил портрет с траурной лентой в углу, на котором улыбался одними глазами толстый человек с великолепными буро-седыми усами. Сергей и Николай Прокопьевич, остановившись, обнажили головы, а Ростислав спросил у дежурного, где сидит начальство, и в нетерпении побежал на второй этаж, прыгая через две-три ступеньки.

Исполняющий обязанности начальника – рослый капитан с забинтованной рукой на перевязи – с почтением прочитал все, что написано в ксиве Загорского, даже слова по окружности гербовой печати, и спросил со старомодной церемонностью, чем может служить визитеру. Ростислав нервно сказал, кто именно его интересует, на что капитан обозначил свою неосведомленность в связи со своим недавним, буквально позавчерашним, вступлением в должность. А все задержанные во время ликвидации бандеровской банды находятся в распоряжении СМЕРШа, как и материалы по делу. Капитан сообщил, что его не посвятили в детали произошедшего, с досадой посетовал на то, что личный состав настолько опечален гибелью подполковника Непейвода (видели портрет внизу? Конечно, видели), что ни оперативной работы, ни организационно-штатных мероприятий с сотрудниками провести затруднительно. Загорский проорал пару бранных терминов, почерпнутых из воровского жаргона, тогда и.о. начальника вспомнил, что есть у него прямой номер Павла Белькевича из контрразведки, который, несомненно, в курсе событий. Загорский взялся за трубку телефона, у черного аппарата блестело на столе маленькое зеркальце.

В это время Вилена стояла возле машины, курила американскую сигариллу и говорила унылому уставшему Борису:

–… разочарование, вот. Шеф наш не соответствует времени. Нет в нем настоящей ненависти, только азарт и оперативный зуд, как он называет. Нет горячего сердца. Загорский – игрок. Ловушки, комбинации. Догонять-догонять, преследовать, чем дольше и дальше, тем лучше. Вокруг земли оббежать, но найти. Такой человек, игрок и трудоголик. Так что мне только переводится. Звание сохраняется, а должность – дело наживное. Нельзя, Боря, не правильно это работать уголовников, когда кругом полно врагов, предателей.