9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)

– Видимо, это мое вечное проклятье – выглядеть милой, даже когда я в полный ноль и несу черт знает что.

– И такое часто случается?

– Ну бывает, не думаю, для тебя это откровение.

– Интересно было бы посмотреть.

– О нет, это совершенно лишнее.

– Ну ладно. Может как-нибудь все-таки получится. А почему надо было так рано убегать?

– Муж возвращался на утреннем поезде из деловой поездки. Вряд ли он бы отнесся с пониманием, если бы меня не было дома, – я попытался разобрать чувство, с которым она произнесла эту фразу, будь то злость, или сожаление, или стыд. Но ничего, абсолютно ничего не значащая интонация, это была лишь очередная фраза из наших долгих диалогов ни о чем.

– И где же он сейчас?

– Дома, отсыпается. Но мне было бы скучно, поэтому я решила прогуляться.

– И позвонила мне.

– Ну да, я помню же, что с тобой интересно гулять.

– Что же, спасибо.

– Ты точно не обиделся?

– Да нет же, говорю. Все нормально.

– Ну хорошо тогда.

– Жаль, только…

– Что?

– Ну я помню мы были пьяные и уставшие в край, и думается, секс никаких особо памятных воспоминаний не оставил, а так если бы осталась с утра, был бы шанс реабилитироваться.

– Ах да, секс с похмелья обычно очень хорош. Это правда.

– Ну вот.

– А может я позвонила, потому что решила дать тебе еще одну попытку, – подразнивая произнесла Т. со своей приподнятой бровью.

– Да? Интересно. Может и я тогда дам тебе еще одну попытку – я ответил тем же тоном.

– Ах вот так?

– Да вот так!

– Ну что же, я всегда полагала, что надо стараться пользоваться предоставляемыми шансами!

И мы снова оказались у меня. С того дня наши взаимоотношения вышли на новый уровень. Пользуясь современной терминологией, мы эволюционировали от «товарищей по бухлу» до «друзей с привилегиями». Как-то естественно и непринужденно, словно это было нечто само собой разумеющееся. В наших сообщениях появилось больше доверительности и недвусмысленных намеков. Мы стали все чаще видеться у меня: где-то раз или два в неделю, в зависимости от разных факторов, хотя, конечно же, только одного. Т. появлялась после работы вечером, всегда радостная, приветливо улыбающаяся, тепло меня обнимала, и мы отправлялись ко мне; после бутылки вина на двоих и нескольких часов вместе, я провожал ее на остановку общественного транспорта или усаживал в такси. Моменты прощания всегда походили один на другой – мы долго стояли в объятиях друг друга, после чего, она заходила в открытые двери вагона или садилась на заднее сиденье желтой машины и сразу же доставала свой телефон. Я смотрел как она уезжает, после чего неторопливо делал круг по кварталу, чтобы дать постели немного проветриться от запаха ее тела, все так же неспособный собрать все воедино и понять, что к чему. Все продолжало куда-то катиться. Куда именно было все так же непонятно. Но, по крайней мере, было движение, а оно куда лучше прозябания и застоя. Как бы шаблонно это не звучало.

Но это было после, во время свиданий все было иначе. Оставаясь наедине, мы словно отрезали весь окружающий мир. Он оставался где-то безразлично далеко, доносясь до нас лишь в виде монотонного гула машин или еле-еле уловимых вибраций идущего на глубине вагона метро. Эта добровольная изоляция была единственным, что могло казаться неестественным. Мы были словно дети, которые сооружают себе крепость из подушек, и сидят там с фонариком, воображая себя какими-нибудь последними выжившими в мире после ядерной войны. Или что-то не такое пессимистичное, не знаю наверняка, что они там воображают сейчас. Наша же крепость тоже была из подушек. Но, следуя главному отличию взрослых от детей, мы ничего не фантазировали, то была непозволительная роскошь, да и на это после тяжелого трудового дня уже ни остается ни сил, ни времени. Взрослые могут позволить себе только одну вольность: перестать думать. Просто оставить все на потом, чуть позже все оно вернется, но как же хорошо выделять отдельные моменты и просто оставаться в них, без забот, без условностей, без вчера и без завтра. Когда времени не существует в принципе, как понятия. По окончании, когда я оставался наедине с собой, ход часов восстанавливал свое могущество, и мне приходилось всеми силами стараться не начинать думать, оно все равно было ни к чему, даже если и проскакивало, и поток размышлений начинал пытаться соединить воедино все, я старался сразу себя осекать: ведь она как кошка – если приходит, то просто надо быть благодарным, и погладить ее, получая удовольствие от довольного мурчания. Не стоит рассчитывать на большее, чем минутная ласка и довольная мордочка, и уж точно не стоит размышлять, что именно заставило ее прилечь рядом – все равно не угадаешь, да и какая разница?

С ней же наедине смотреть куда-то вдаль, на далекий горизонт событий совершенно не хотелось – можно было только наслаждаться текущим моментом: просто наблюдать за ней, и все остальное просто само по себе становилось нисколько не важным – как она закрывает глаза от наслаждения, как она голая, накрывшись одеялом, попивает красное вино и задорно вспоминает дурацкие истории из своей юности, как пританцовывает, пока я стою у окна с сигаретой, весело прыгает на кровати от безудержной радости, как она внимательно листает ленту и пересказывает мне о каких-то событиях у своих друзей или просто демонстрирует смешные картинки. Казалось, это чудное время, практически буддийской безмятежности, если, конечно, не брать в расчет похоть, длилось бесконечно долго, хотя я бы с радостью прибавлял еще столько же. Но это только казалось. Стрелки часов лишены всякого воображения и возможности созерцать, это вне их компетенции. Поэтому они не то чтобы жестоко, нет, это вовсе не присуще их природе, а просто ровно так как они могут, сухо и бескомпромиссно, показывали итоговую продолжительность свиданий: ровно три часа. Три с половиной, если повезет. После чего она начинала собираться: одевалась, расчесывалась, восстанавливала слой тонального крема, который был стерт начисто в течение вечера, и исчезала, иногда, оставляя в качестве хрустальной туфельки свою расческу. Как самодостаточная кошка она выбиралась сама по себе, давала почесать себя за ушком, но спать всегда возвращалась на свое место.

Мы не ограничивались встречами в моей спальне. По понятным причинам она не могла каждый раз оказываться у меня, о таком я и не смел мечтать. Порой, когда время было ограничено, она уличала часок, чтобы мы просто прогулялись за руку по стареньким районам города. Я, пользуясь ее статусом приезжей, рассказывал ей какие-нибудь интересные факты об улочках и особнячках, она с интересом слушала, и, по правде говоря, ничего не запоминала, частенько прерывала мои разглагольствования, требуя поцелуя. Мы покупали кофе, чтобы согреться, или пропускали по стаканчику в каких-нибудь тихих заведениях.

Мы так же не забывали и о культурных мероприятиях, благо, хоть и косвенно, именно одно из них и свело меня с ней. Т. частенько шерстила, что происходило в городе и вытаскивала меня на что-то интересное. Если повезет мы были вдвоем, если нет – то со всей нашей компашкой. Ее мужа я больше не видел, он никогда не был частью компании, она всегда гуляла без него, поэтому меня устраивало любое развитие событий. Пару минут наедине мы всегда могли найти, даже если вокруг была дюжина наших знакомых.

Наши общие сборища тоже практически не претерпели изменений, хотя теперь мы появлялись на них вместе немногим реже, нежели прежде. Все-таки, если выдавалась возможность, мы старались проводить вечера наедине. Но общественная жизнь никуда не делась. И, на первый взгляд, совершенно не поменялась, но это если не знать, куда смотреть. А смотреть надо было на десять сантиметров ниже плоскости стола. Именно на этой высоте Т. находила своей ладонью мою и мы могли простоять так рядом весь вечер, оказавшись как бы случайно на соседних местах. А если же требовалось чуть больше интимности она звала меня на танцпол, там используя тот же самый трюк, мы могли кружиться, оставаясь хоть и вне времени, но все в том же пространстве, которое зачастую было совершенно крошечным, но чем меньше был пятачок для маневра – тем ближе она была. На худой конец, всегда можно было «случайно» оказаться в одной кабинке туалета.

Новый год мы провели порознь. Она уехала с мужем в теплые края, я же остался в городе. Встретил двенадцать часов на квартире у друга в небольшой компании общих знакомых, после чего плотно поужинав мы без особого энтузиазма разбрелись по домам. Я ограничился текстовым поздравлением, через пару минут она ответила тем же. Спустя неделю она вернулась, и мы продолжили ровно с того момента, где остановились.

На самом деле все это казалось вполне естественным развитием событий, если концентрироваться только на текущем моменте. А как бы моменты не были прекрасны, даже пусть и на регулярной основе, сложно ими довольствоваться и смаковать продолжительное время. Если тебе дают один умопомрачительный десерт, скажем, каждый четверг – сложно быть сытым и довольным всю оставшуюся неделю, даже предаваясь мыслям как было неописуемо вкусно. А ведь действительно было. Вполне естественно, когда голод вновь воцаряется в брюхе, начинаешь думать почему так мало и что сделать, чтобы достать еще.

Как только очевидные вопросы, вызванные частичной неудовлетворенностью, проникают в голову, их уже не так-то просто изгнать. Очевидность – вообще довольно коварная тварь. Она прячется за туманом грез, сначала совершенно незаметно. Затем, словно игривая кошка, с течением времени начинает исподтишка цеплять своей когтистой лапой. По началу совсем безобидно, но чем дальше, тем чаще, пакостнее и больнее. Не замечать ее уже не получается, приходится целенаправленно игнорировать, на что день за днем требуется все больше и больше усилий. Но очевидность в любом случае рано или поздно возьмет верх. И то, что в начале кажется лишь бесплотной тенью, погрешностью где-то на периферии взгляда, к финалу воцаряется прямо перед лицом огромным плотным занавесом. Тяжелым, пыльным и показательно черным. В итоге только что и остается остановиться, поскольку игнорировать и упрямо идти вперед уже невозможно, и стараться убедить себя, что ничего путного дальше все равно не будет, так что можно спокойно усесться перед ним, рассматривая, то что было сзади или все еще есть справа и слева или же все-таки попытаться его отодвинуть и посмотреть, что за этим занавесом может быть скрыто.

Я не сдержал условия нашего с Т. договора: просто наслаждаться радостными моментами и не задавать вопросов. И, пожалуй, самый первый, не и разряда скользивших по закоулкам сознания фантомов, а именно четко сформулированный с интонацией раздраженности и нетерпения, и возможно даже произнесенный вслух, вопрос: «Какого черта?» я задал сам себе.

Это скорее было всего лишь естественным выводом на общую картинку, что я составил в голове, из тех частичек паззла, которые так неосторожно оставляла Т. прямо передо мной.

Не знаю, кого следует в большей степени винить в этом. Да и нужно ли это, если мы сами отпустили все катиться. За все время ни я, ни она не сказали что-то наподобие: «Воу-воу, полегче, не забывайся». Возможно, и надо было бы, но все как-то шло своим ходом. Частенько мы забывались до такой степени, что даже строили совместные планы. Например, посетить музыкальный фестиваль за городом только вдвоем. Или же обдумывали, что было неплохо, показать мне ее родные края. Т. уверяла, что я влюблюсь в них с первого взгляда. Не знаю, что это было: глупая фантазия или намеренное игнорирование обстоятельств, но мне нравилось что-то придумывать с ней про будущее. Можно было подумать, что мы самая настоящая пара влюбленных. И никто даже и не пытался контролировать подобную вольность фантазии, по крайней мере, видимой озабоченности не показывал. Поэтому мы сами того не замечая открывались друг другу, все глубже проникая в мысли и поступки. Процесс прекрасный, но не в ограничивающих нас рамках. Хотя Т. по большей части было наплевать на них.

Может дело было в присущей ей искренней беззаботности, может в излишних дозах алкоголя, а может она не воспринимала меня как того, перед кем есть необходимость казаться лучшей версией себя. Каждый из нас в начале многообещающего знакомства старается быть кем-то лучше, проверяя почву, что можно, что нельзя, проявляя осторожность и демонстрируя симпатичную сторону своей личности. Всю грязь лучше оставлять на потом, когда уже будет понятнее, насколько тебя готовы вытерпеть. Но Т. вываливала все сразу, а решение, что именно с этим делать полностью отдавала на мое усмотрение. Мне была уготована роль не то, чтобы роль священника, перед которым необходимо исповедоваться ради очищения совести, ей это и не требовалось, и не психотерапевта, чтобы выговориться и может самому для себя найти примирения со своими демонами, она была с ними вполне себе дружна. Скорее я был случайным попутчиком в дальнем перелете, человека, которого больше уже никогда не увидишь, поэтому не обязательно быть кем-то иным, можно просто, пропустив до этого несколько малюсеньких бутылочек из дьюти-фри, рассказать о себе ровно так, как оно есть – без обиняков, не срезая углы, начистоту. Не знаю, как именно я заслужил такую честь, может потому, что выбрал ровно тот же сорт пива? Это все-таки сильно сближает.

Почему она вообще стала мне что-то рассказывать и делиться? Ведь это противоречило необъявленным, но и так понятным условиям для существования подобного союза. Не задавать вопросов, не спрашивать лишнего, не ревновать, а просто наслаждаться обществом человека, который выбрал именно тебя, чтобы разделить свое время и тепло.

Видимо, я и правда был «понимающим», как она выразилась. К собеседнику сразу проникаешься, если ему удается схватывать мысль, если ему не приходится разжевывать, пытаясь донести ровно то, что ты хочешь сказать, он понимает чувства, и если уж что-то и комментирует, то только, то, что ты хочешь услышать. Или даже не хочешь, но прекрасно понимаешь, что так оно и есть. Человек ведь всегда воспринимает историю другого только через призму собственного опыта и переживаний, по-другому он не может в принципе. И если находятся двое, у которых углы преломления равны, хотя бы примерно, то это уже дорогого стоит. Вполне может считаться началом долгого и приятного союза.

Думаю, или, по крайней мере, мне хочется думать, что Т. чувствовала ровно то же, что и я. Может у нее был даже свой собственный счетчик «прекрасных, но бессмысленных моментов начала влюбленности». Если так, то интересно было бы узнать сколько насчитала она.

Очевидно, что она, как и я, искренне наслаждалась нашими моментами наедине. Ценность времени только тогда высока, когда все вовлеченные человека осознают исключительность происходящего. Что она все понимала, можно было спокойно читать по ее лицу – улыбка от взбудоражено-нетерпеливой в начале вечера проходила трехчасовой путь до грустно-прощальной к концу. Во время свиданий она была совершенно спокойной и расслабленной, хмуря лоб только, чтобы проверить телефон и ответить на сообщения. После чего возвращалась в мои объятия. Я видел эту ее сосредоточенность, в виде морщинок на лбу, подсвеченных холодных светом экрана телефона, но никак на это не реагировал. Лучше, когда девушка в постели с тобой, иногда отвечает на сообщения кого-то еще, чем наоборот.

Я не озвучивал ничего, чтобы могло ее отстранить или обидеть. Просто слушал ее рассказы, иногда задавал вопросы. Т. без проблем отвечала, честно выкладывала как все обстоит, по ее мнению. Как тем вечером на скамейке с Егермейстером, она продолжала свои рассказы, все вперемешку. Без какой-то определенных эмоций, будь то сожаления, грусти или злости, просто голые факты. Я не мог удержаться, чтобы не спросить о ее избраннике. Ведь ее мужа я видел два раза в жизни, другом он мне явно не приходился, своего собственного мнения о нем не было, ни хорошего, ни плохого. Просто некий человек где-то там, к которому она поздно вечером возвращается. Т. частенько рассказывала о нем, просто в порядке все остального, как очередную историю. Он был связан с миром кино, работал оператором на съемках широко известных фильмов. Они крутились в кинотеатрах, пользовались успехом, но шедеврами мирового кинематографа не стали, да и никогда на это не претендовали. Просто качественный продукт для широких масс. Зато, если не уходить сразу после того, как включается свет, можно было прочитать в титрах его фамилию. Ну и фамилию Т. соответственно. Ей это по началу очень сильно льстило, она старалась не пропускать ни одной премьеры. Но так было только в начале отношений. Вскоре он перестала ходить в кинотеатры, разве что, если там должен был быть организован добротный фуршет. Он на это нисколько не обижался, поскольку воспринимал мир кино без лишнего флера и подобострастия, просто как к работе, и о мировом признании со своей камерой никогда не грезил. Самой же Т. действительно по нраву был совсем иной кинематограф, который мог зачаровать или хотя заставить задуматься, но она с уважением относилась к успехам мужа. Тем более что он приносил в семью неплохие деньги. Как бонус, его постоянно окружало множество актрис на рабочих площадках, но ни в каких интрижках никогда он замечен не был, даже если приложить фантазию, коей у Т. было не занимать. Поэтому в браке было все спокойно. Иногда они выбирались вместе куда-нибудь, но в остальном, обычными вечерами, когда были дома то смотрели в разные стороны, Т. смотрела свои фильмы, ее муж просматривал и редактировал свои.

О своем родном городке Т. всегда вспоминала с большой теплотой. Я позже посмотрел фотографии его пейзажей в интернете – выглядело как самое неприветливое место на Земле: с пронизывающими ветрами, полуспившимся населением и покосившимися зданиями, каждое из которых напоминало либо тюрьму, либо огромный гараж. Но в ее рассказах, там практически всегда было теплое весеннее солнышко и если и присутствовала грязь, то сквозь нее непременно пробивались молодые побеги полевых цветов. В детстве на лето ее отправляли на юг к бабушке с дедушкой. Первый научил ее неплохо рыбачить, вторая же учила вальсировать и выбирать наряды для выхода в свет. Она их очень любила, но она всегда с нетерпением ждала возвращения домой, в свои северные края. В свою семью, к своим родителям. Но это в детстве, в отрочестве семейная жизнь несколько видоизменилась. Отец, военнослужащий, работал на забытом Богом и государством стратегическом объекте. И был единственным, кто воспринимал свою должность и положение, хоть с какой долей гордости и ответственности. Все военные орудия и электроника уже на тот момент безнадежно устарели и вот-вот должны были быть списаны, но он с упорством проводил осмотры и требовал от подчиненных неукоснительного поддержания порядка и дисциплины. Весь личный состав, как только он на секунду отвернется, был занят тем, что воровал солярку и последние незаржавевшие детали допотопных ракет. На службу ее отец ходил исправно, а вот дома появлялся с перерывами, частенько предпочитая своему дому другие дома и других жен. Вроде у Т. даже есть сводный брат, однако, она его никогда не видела вживую. Ее мать же, работавшая учительницей начальных классов, свыклась с подобным расписанием законного мужа и за неимением вариантов, отвечала на данную ситуацию лишь стальным безразличием. Естественным выходом было бы перемещения фокуса любви на единственную дочь, или хотя бы на своих учеников, однако же, любви изначально было немного у нее самой, поэтому ни о какой компенсации для кого бы то ни было речи не шло. Просто выполнение базовых материнских функций, не более. Дому с такой, не самой приветливой атмосферой, подросшая Т. стала предпочитать компанию друзей. Там на бетонных лестницах и за старыми гаражами и происходили самые запоминающиеся моменты, начиная от содранных коленок на велосипеде и отважными вылазками за соседскими яблоками в самом нежном возрасте до закидыванием неизвестными таблетками из материнской аптечки и первыми влюблённостями, будучи постарше. Дружная компания была неразлучна практически с самых первых классов начальной школы. Они вместе росли, бунтовали, самовыражались, пели песни под гитару и познавали все радости взрослой жизни. Часть из ее друзей сторчалась или отбывает срок в тех же северных краях, но несколько, у которых окружающие пейзажи престали вызывать что-либо кроме уныния, все-таки уличили момент, чтобы перебраться в крупный мегаполис, вместе с Т. Разумеется, дружба во взрослый период уже не была настолько крепкой и неразлучной, как во времена беззаботной юности, все-таки работа, дети и обязательства вносят коррективы. Однако же, связи они старались не терять. С их же помощью Т. иногда могла раздобыть что-нибудь из запрещенных веществ, коими она делилась и со мной. Под чем-то, кстати, абстрагироваться вдвоем от окружающего жужжащего мира было еще проще. Не то, чтобы она была большой поклонницей измененного сознания, просто иногда, как неплохое средство от скуки.

И вот только о танцах она все также говорила сухо и с неохотой. Да, она прекрасно знает, что умеет хорошо, никаких страшных травм, чтобы вынужденно прекратить занятия не случалось, была пара многообещающих проектов, но ничего не случилось и больше пытаться не собирается. Ибо незачем. Ровно в такой формулировке.

Вот примерно такой информацией я и обладал, когда все, катившееся до этого так ладно, налетело на первый камень. Это случилось, как обычно все и случается, начавшись с пустяка.

Зима, стартовавшая с приличным опозданием, закончилась по штатному расписанию. Заметно потеплело, снег практически полностью сошел, оставаясь лишь в стороне отдельными своенравными грязными кучками. Деревья нерешительно показали первые зеленеющие набухшие почки, а в вечернем воздухе стали устойчиво слышаться нотки костров. Чтобы как-то отметить наступление нового сезона и вылезти уже наконец из набивших оскомину баров и забегаловок, мы всей честной компанией решили отправиться в Парк аттракционов. Решение было неожиданным и довольно сильно отличалось от всего предлагаемого в наших кругах ранее, все настолько опешили от такого варианта развития событий, что никто и не подумал возразить.

В тот день мы даже собрались как-то неестественно рано, в час по полудню. Что удивительно, все, изъявившие желание, пришли и еще удивительнее – никто не опоздал. Я отметил, что этих людей я никогда и не видел до этого при свете дня. Нас было в тот день пятеро: я, Т., наш друг— культурный обозреватель, маленькая тихая блондинка и еще один товарищ, который мы прозвали «мышь», потому что он всегда появлялся и уходил, никого не предупредив. И вот эти составом, глупо посматривая друг на друга, мы осознали некую непродуманность нашей затеи. Что нам вообще там делать? Будет ли хоть немного весело? Не будем ли мы себя чувствовать тупо среди резвящихся детишек и их родителей? И даже если все пойдет хорошо, мы ведь не привыкли к открытым и ярким эндорфинам, только к темным, возникающим посредством алкоголя, едкой иронии и высокомерному нигилизму. Но мы уже были на месте, притащились ведь на самую окраину города, где этот парк и располагался. Немного помявшись, единодушно было принято решение зайти в кафе перед тем, как попасть в самую гущу задора и радости, к которым все относились не то, чтобы отрицательно, но с некоторой опаской.

Т. была в короткой зеленой атласной курточке, потертых джинсах и огромных черных солнцезащитных очках, которые казались чрезмерной мерой по отношению к только-только набирающему обороты весеннему солнцу. Вся ее поза выражала открытое недовольство и непонимание ситуации. Как только появилась идея с кафе, она первой зашагала по направлению к его дверям своими решительными размашистыми шажками.

Мы впятером заняли один из столиков, взяли по бокалу пива и принялись в изучать в телефоне карту парка. Потому что никто из нас не удосужился изучить, что вообще там есть. Просто в разгар очередной посиделки на днях кто-то ляпнул: «Может в Парк аттракционов?», и все остальные кивнули – «Ок». Т. не снимала свои очки, всем своим видом она давала понять, что она презирает нас всех, раз мы всерьез рассматриваем варианты куда идти и что делать, и еще больше презирала себя, за то, что приехала черти куда и вынуждена сидеть рядом. Мы прикинули примерный маршрут и взяли еще по бокалу, чтобы войти внутрь подготовленными.