Шотландский ветер Лермонтова

– А зачем? У мото есть номер, этого достаточно, все остальное – в компьютерной системе Шотландии, – удивленный вопросом Чижа, ответил Скотт.

А вот на то, чтобы объяснить механикам, что же случилось и как вел себя «Харлей» по дороге из порта Ньюкасла в Эдинбург, времени потребовалось куда больше. Механики «Триумфа» с победными улыбками слушали мои рассказы про ужасный скрежет в недрах моего двухколесного «старичка». Впрочем, надо отдать шотландцам должное: никаких унизительных шуточек в адрес прямого конкурента от них мы не услышали. Иронично, но большинство вопросов были связаны не с самим байком, а с его фирменной раскраской в стиле моего бренда «Total Flame». Название тут же загуглили, и пару минут спустя все наперебой стали уверять, что являются большими любителями сигар.

– Намек понял, – не стал юлить я и выдал довольным механикам подарки.

Они, и без того отзывчивые сверх меры, теперь и вовсе расцвели.

– Все будет сделано в лучшем виде! – заверил один из мастеров, рыжебородый великан в голубом джинсовом комбинезоне с логотипом «Триумфа» – крылатым гербом Великобритании – на нагрудном кармане. – Качество гарантируем!

Я кивнул: о механиках «Триумфа» мне доводилось прежде слышать много и только хорошее.

Покинув сервис «Триумфа», мы припарковались у ближайшего кафе, чтобы выпить кофе и немного отдохнуть после утомительной дороги.

– Что ж, первый день наглядно демонстрирует нам относительность расстояния и времени, – сказал я, пока мы ждали официанта с нашим заказом. – Казалось, все успеем без проблем, а тут – поломка, и эта пробка на кольце…

– Ну, а в Фингаск-то мы на ужин хотя бы успеваем? – спросил Вадим.

– Ну, если ты дашь мне координаты, я забью их в навигатор и посмотрю, сколько туда ехать, – усмехнулся я.

– А у меня нет координат, Макс.

– Как – нет?

– Ну вот так. Только «легенда» в «Вотсапе», от Жени, как проехать.

Удивительно, но я даже не разозлился. Напротив, испытал некоторое умиление. Возможно, потому что возник лишний повод воспользоваться разрисованной мною картой. Я разложил ее на столе и взялся читать «легенду», присланную Женей.

Конечно же, без подвоха не обошлось.

Чем больше я «проникался» маршрутом, тем изумленней становился мой взгляд. Когда удивление мое достигло предела, и каждый выдох завершался тихим «еб твою мать», Чиж заподозрил неладное и осторожно спросил:

– Все нормально, Макс?

– В целом да, – медленно, тщательно подбирая слова ответил я. – Но, дружище…

Опыт предыдущих поездок твердо убедил меня, что в самых трудных ситуациях надо оставаться максимально деликатным – ведь, если не сдерживаться, обиды у напарника будут копиться и, рано или поздно, но обязательно в самый неподходящий момент, вернутся мне сторицей.

– У меня для тебя одна… не очень хорошая новость: замок Фингаск находится примерно в ста километрах к северу от столицы! То есть мы будем у них часа через три-четыре, не раньше, и то – если выедем прямо сейчас.

– И что же делать? – спросил Чиж.

Я тихо скрипнул зубами и сказал:

– Ну, прежде всего позвони Жене и предупреди, чтобы ужинали без нас. А мы приедем на поздний чай… по крайней мере, очень постараемся.

Чиж медленно кивнул, а потом хлопнул себя по ноге и воскликнул:

– Блин, я был уверен, что это рядом с Эдинбургом!

– Ничего. Главное, разобрались.

На самом деле, это было мое упущение – полностью довериться напарнику, даже не удосужившись посмотреть на карте, где же находится таинственный замок Фингаск. Начало путешествия выдалось, пожалуй, даже чересчур бодрым, но я относился к подобному философски: дорога есть дорога, она сама пишет свою историю, а мы, путники, всего лишь реагируем на нее. Шотландия так щедро платила нам своей энергетикой и красотой, что я готов был стерпеть эти легкие неудобства… по крайней мере, пока.

«Тем более – на новом красавце-«Бонневиле»…»

* * *

1837

Когда Лермонтов открыл им дверь, Уварова испугала смертельная бледность его лица и синюшные мешки под глазами. Казалось, корнет не спал несколько дней и столько же ничего не ел.

– Мишель… – обеспокоенно пробормотал Монго. – Тебе хуже? Ты как будто еле стоишь!

Лермонтов вымученно улыбнулся друзьям и, прислонившись плечом к стене, сказал:

– Я вторые сутки не могу уснуть. Мысль… не идет из головы… – Он шумно сглотнул. – Будто не хватает слов, едва ли не впервые в жизни. Будто он… будто он забрал все подходящие с собой, чтобы никто за него не смог больше ничего ответить…

– Быть может, все оттого, что ты не спал? – осторожно предположил Петр Алексеевич.

– Быть может… – эхом отозвался Лермонтов. – А, может, наоборот, все проспал напрочь…

Мишель вяло махнул рукой:

– Входите… что я за хозяин, если держу гостей у порога…

Воздух в квартире Лермонтова был спертый: видно, корнет давно не открывал окон из страха перед промозглым февральским ветром. При этом в комнате царил практически идеальный порядок, и это смутило Уварова даже более, чем если бы он обнаружил здесь хаос, наведенный в бешенстве и бессильной злобе. Чтобы крушить все вокруг, требовались определенные силы, которых поэт, судя по всему, лишился. Лермонтов болел с конца прошлого года, был измотан и без того, но вести о ранении и последующей смерти Пушкина окончательно добили корнета.

«Все, что мог, он выплеснул в те 56 строк, которые ныне гуляют по всему Петербургу, – подумал Уваров, глядя, как Лермонтов опускается на кровать и, вытягиваясь во весь рост, ненадолго закрывает глаза. – Как бы не вышло чего… уж больно много в тех словах огня и обиды, что все получилось именно так…»

– Но вот пришел наш общий друг, – кашлянув в кулак, вдруг сказал Лермонтов, – и меня прорвало. Он, представляешь ли, начал мне доказывать, что, де, Александр Сергеевич сам повинен в своей смерти, что взыграла в нем африканская кровь… и что, де, Жорж уже никак не мог поступить иначе, ведь чести его было нанесено непоправимое оскорбление…

– Это кто же тот умник, что вздумал тебе рассказывать подобное? – с неуверенной улыбкой спросил Монго.

– Дражайший твой брат Николай, вот кто! – воскликнул Мишель и снова зашелся кашлем.

Лицо его от этого раскраснелось, и хоть на короткий миг Лермонтов снова начал походить на живого, однако ж с кашлем румянец быстро отступил, и кожа поэта вновь обрела смертельную бледность, сопоставимую с белоснежностью простыней, на которых бедняга лежал.

– Подать тебе воды? – спросил Уваров, кивая в сторону стола, где стояли кувшин, несколько кружек и тарелка с надкусанным яблоком.

– Не надо, Петр… – махнул рукой Мишель.

– Чего он тут забыл? – хмурясь, вопросил Монго. – Какого черта…

– Он сам, наверное, пожалел в итоге, – хмыкнул Лермонтов. – Но, дьявол, как же сильно он разозлил меня с порога!.. А я ведь думал, что впускаю друга, Монго…

– Я тоже с ним имел беседу, – со вздохом произнес Столыпин. – И знаю, что он мнит Дантеса благородным человеком, который всего лишь защищался от нападок острослова Пушкина… но у меня и в мыслях не было, что Коля с этими суждениями отправится прямиком к тебе. Глупей подобного поступка мне и представить трудно, если откровенно говорить! Когда он был у тебя, Мишель?

– Сегодня утром, сразу после Николая Федоровича, – ответил Мишель.