Авиньон и далее везде. Роман-путешествие о любви и спасении мира. Основан на реальных событиях. Публикуется в память об авторе

А чего они хотели? Чтобы все заорали как на стадионе?

Но бирюзовый не сдался. Он проговорил что-то в микрофон – уже слишком быстро, чтобы мне понять его французский – и вдруг снова просиял. И снова крикнул, еще веселее, чем прежде:

– Добрый вечер всем!

Черно-белые парни поддержали предводителя счастливым воплем. И публика, поняв, что от приветствия не отвертеться, взревела в ответ. Это хоровое приветствие прозвучало уже совсем иначе: так, словно весь этот мир, с которым поздоровался лучезарный парень в ореоле закатного авиньонского солнца, долго и хорошо репетировал. Как на стадионе.

Бирюзовый остался доволен: он ухмыльнулся и продолжил говорить. Голос у него был довольно приятный. Я навострила уши: на удивление, из его слов мне удавалось понимать значительно больше, чем из слов Филиппа или Люсьена. То ли у него было получше с дикцией, то ли французский начал ко мне возвращаться.

– Итак! – заявил бирюзовый. – Нас зовут Лезэко…

– … ЛЬЕ! – прогремели парни.

– И мы вам сегодня покажем коротенький…

– СПЕКТАКЛЬ!

– Представляю вам участников нашей команды. – Палец бирюзового стремительно пересчитал всех, кто выстроился позади. – Локо, Анти, Тома – (имена остальных я не запомнила) – и я… Кристина!

Представившись Кристиной, бирюзовый слегка согнулся в дурашливом поклоне. Публика прыснула. Шутник продолжил:

– Перед тем, как начать наш спектакль, я должен объяснить вам правила. Правило первое!

– ПЕРВОЕ! – поддержали парни. На их физиономиях сияло неподдельное счастье, не вполне соответствовавшее моменту.

– Друзья, если во время спектакля вам нравится то, что вы видите или слышите – вы аплодируете! Договорились?

Зрители мелко и часто закивали, как взвод китайских болванчиков.

– Отлично! Дальше! Если вам не нравится то, что вы видите или слышите – вы… – (Театральная пауза.) – Вы все равно аплодируете!

Бутербродная немка по соседству со мной приподняла рыжую бровь.

– Почему? – подхватил ее незаданный вопрос бирюзовый. – Да потому, что главное, чем мы с вами делимся во время спектакля – это энергия! А что в этом самое важное? Обмен! И если вот лично вы, – (бирюзовый ткнул пальцем в одного из зрителей) – нам ее возвращаете, то у нас все получается очень красиво! А если вы жадничаете, то энергия уходит воооон, – (тут он пощекотал пальцем небосвод) – туда! – И подытожил:

– Короче, если спектакль провалится, то только из-за вас.

И тут же подмигнул, как бы объясняя: это была шутка, приятель. Ничего у нас никуда не провалится.

– … Правило второе!

– ВТОРОЕ! – гаркнул задний фланг.

– Первые ряды – лучше присядьте, потому что спектакль длинный. Стоящие сзади будут четыре с половиной часа сверлить вам взглядом затылок! Вам не понравится! Прррравило третье! («ТРЕТЬЕ!» – рявкнуло черно-интернациональное эхо). Зону сцены мы сейчас отгородим веревкой. Прошу не переступать границу. И… начали!

Бирюзовый махнул кому-то рукой, и черный динамик выплеснул на площадку задорный девичий поп. Двое парней промчались перед публикой едва ли не вприсядку, раскидывая красный канат. Это было проделано очень энергично: зрители поотдергивали ноги так, словно перед ними бросили бикфордов шнур. А дальше началось какое-то непотребство: с кокетливыми улыбками, бесстыдно виляя задом, парни пустились во фривольный танец, похожий на выступление школьниц-чирлидеров. В этом амплуа, на удивление, они выглядели весьма органично. Примерно как Джон, исполняющий свой стриптиз в мини-юбке со стразами.

Публика страшно обрадовалась, но продолжалось это безобразие недолго. В разгар разгульного танца бирюзовый вдруг отрезвел, точно осознал, что происходит, как это все смотрится со стороны. Его лицо окаменело. Так выглядит человек, обнаруживший, что пришел на автобусную остановку без штанов.

– Нет-нет, – сурово сказал он. – Считайте, что этого не было.

На сцене словно разом заменили и задник, и актеров. Парни мгновенно приняли человеческий облик. Музыка зазвучала другая: бодрый хип-хоп. Ребята, по очереди выпрыгивая в центр площадки, начали демонстрировать трюки. Один, стоя на одной руке, вертел в воздухе ногами со скоростью пропеллера, другой крутился на голове, третий исполнял двойное сальто. У некоторых костей, казалось, не было вовсе: змеиная пластика. Все это и в самом деле напоминало брейкданс, с одной только разницей: в отличие от мрачноватых танцоров брейкданса, к которым привыкла я, каждый из этих парней сиял как медный таз.

Эти ребята создали вокруг себя магнитное поле: за пару первых минут шоу людей прибавилось вдвое, и зрители продолжали прибывать. Те, кому не досталось места на мостовой, гроздьями висли на парапетах собора Нотр-Дам-де-Дом. Спектакль состоял из маленьких скетчей на стыке театра, сложной акробатики и танца, и довольно быстро выяснилось главное: спортивные герои в брутальной черной форме не боялись ломать комедию. Они паясничали, корчили дурацкие рожи, обменивались шуточками (судя по взрывам хохота за моей спиной – удачными). Бирюзовый то и дело лупил своих подопечных надувной розовой битой – те, как кегли, валились на мостовую, но тут же вскакивали, гримасничали, выделывая очередные физкультурно-танцевальные коленца. Во всем этом действе было много иронии, но ни капли заискивания перед зрителем; это меня и подкупило. Парни как будто не стремились никого развлечь: в первую очередь развлекались сами, а заодно приглашали посмеяться зрителей, раз уж все они здесь оказались. Вот, как это выглядело.

С моим парализованным французским из текста я понимала процентов двадцать, но это не имело значения. Фокус, очевидно, был в том, что каждый из парней по-честному выворачивал карманы, отдавая зрителям все, что было за душой, радужными волнами нагоняя на толпу ту самую позитивную энергию. Не врал ни один – и в этом была магия. Площадка перед собором Нотр-Дам-дэ-Дом искрилась и потрескивала, окутанная общим электричеством; могу спорить, в тот момент ее было видно из космоса. Пронизывающие волны абсолютного счастья. Вдохновение. Азарт. Новорожденное единство всех на свете: черно-цветных парней и зрителей, воды и воздуха, платанов и трамвайчика. Христа и Будды. Слепых и зрячих, злых и добрых, прощенных и преданных.

Потом я думала (потом я вообще много думала – а что мне оставалось?): будь я чуть более отстраненной, чуть менее восприимчивой на тот момент, может, все сложилось бы иначе. Ничего бы не произошло во время этого комедийно-физкультурного шоу – по крайней мере, ничего из того, что за ночь меняет линию судьбы на ладони. Но что вышло то вышло. Сидя в эпицентре этого электрического поля, пронизываемая насквозь сияющими лучами радости, я вдруг ощутила странное, что-то непонятное в теле – в том месте, где обычно рождается вдох. В таких случаях пугаются, говорят «показалось». Но мне не показалось.

Это было так, будто нечто очень мощное – скорее свет, чем воздух, но, возможно, и то, и другое – откуда-то взялось внутри меня и по своей воле устремилось туда, к несерьезному охламону в бирюзовой футболочке. Меня даже чуть-чуть приподняло над мостовой: сантиметра на три, не больше.

Еще это было как американские горки: когда вниз и сразу вверх.

Помню несколько секунд нарастающего изумления —

и в этот момент его случайный взгляд.

Случайный взгляд, который, как край шарфа, влекомый ветром, несся по воздуху и вдруг зацепился за что-то. Тонкий шип цветка. Маленькую занозу на гладкой поверхности дерева. Торчащий в стене крюк.

– –

А со стороны, разумеется, ничего и не произошло. Шоу продолжалось.

– Наш спектакль, – напомнил публике бирюзовый (а разноцветные братья согласно затрясли головами), – он весь об энергии. Весь целиком. А почему? Потому что если энергии нет – то получается вот так! – С этими словами он указал пальцем на свою команду; в ответ парни скорчили горестные рожи – точь-в-точь маски скорби в греческом театре – и друг за другом переломились в пояснице, уронив головы к ногам; руки безвольно повисли.

– … А вот с энергией всё совсем по-другому!

Парни подпрыгнули, точно им всадили в спины по пуле с веселящим газом; каждый исполнил в воздухе пируэт. Снова замелькали розовые биты. Я разглядела наконец, что было написано на каждой из них: «L’energie positive», тот самый растаманский слоган, прославляющий силу позитивной энергии. Слоган мне понравился: он отвечал моему мировоззрению. Бывало в жизни всякое, но в итоге в том, что касалось позитивной энергии, я уже могла назвать себя профи. Генераторами могла бы торговать. Но то сейчас; начинала, конечно, не особо многообещающе, а годам к девятнадцати, если вспомнить, уже вообще не подавала надежд: фигуранта более унылого было еще поискать. Мисс готическая тоска. Принцесса кислых щей. Точь-в-точь тот скорбный персонаж, чья единственная беда, по мнению участников военно-танцевального бойзбенда, заключалась в отсутствии энергии. Без энергии так, с энергией эдак. Очень знакомо.

Но об этом позже, торопиться мне некуда.

Разноцветные ребята громогласно поблагодарили публику, трое пробежались с красными ведрами перед сидящими зрителями: собрали свой площадный гонорар («Но даже если у вас нет денег, друзья – пожалуйста, не уходите просто так! Улыбки, поцелуи, добрые слова – мы принимаем всё!»). Ведра грохотали. Дрожащими руками я высыпала все монеты, что у меня были, в одно из них. Я ощущала себя вымотанной, словно пропустила через себя миллионы вольт, словно, сама того не желая, приняла участие в каком-то ритуале, невидимом для других. Я смотрела на зрителей – те будто вышли из бани: румяные, растаявшие, с блаженными улыбками на лицах. Многие, судя по виду, еще не вполне вернулись в реальный мир – но все-таки они, как мне показалось, оставались в рамках нормы. Обошлось, так сказать, без измененных состояний сознания. В отличие от меня.

Во время спектакля я еще пару раз ловила на себе его взгляд: взгляд человека, который за что-то зацепился или запнулся, но не успел понять, за что. Так мне казалось, но все же я решила не давать волю фантазии. Давай-ка поближе к земле. Бирюзовый хулиган должен держать глазами аудиторию, он артист. Все по Джону, как по учебнику. Вас тут в первых рядах сто человек, говорила я себе, и еще сзади столько же. Что касается воздушно-световых потоков, то это простая эмпатия. Или тебе в голову прилетел метеорит.

Школьно-письменный ум – прекрасная и нужная вещь, его выдают в начальных классах вместе с линейкой. Без него вообще никак. Иначе бы мы потерялись в этом мире, растворились бы в цветных потоках, и, пожалуй, тогда бы эта земля, которую кто-то для нас задумал, просто перестала существовать. Если ошиблась, поправь.

– –

Я имею право быть сентиментальной; в моей жизни была степь. Вещи, которые сделали меня тем, что я есть, легко пересчитать по пальцам; одна из них – степь, экспедиция, со всеми ее камнями и черепками, костями и бронзой, терракотой, бирюзой, лопатами и кострами, палатками, ледяной водой из водокачки и всем остальным, из чего была сложена та незабвенная полевая жизнь. Сначала – Крым, Керчь, потом – объект «Вестник» под Анапой. И городище, и некрополь Гермонассы.

Опять: случайность. В археологическую экспедицию я попала в девятом классе, это было что-то вроде школьно-образовательного летнего лагеря. Школьно-исправительного, так тогда шутили. Вроде бы, детский отдых на море, но режим как в колонии. Все было очень сурово: лагерь посреди степи, до ближайшего поселка час пешком. Подъем в пять утра (дежурные встают в четыре), умыться водой из умывальника – такой ледяной, что сводит зубы, завтрак в полевой столовке, продуваемой всеми ветрами: чай, печенье и клейкая овсянка в жестяной миске. Зябко, кутаешься в две кофты. Багровое солнце поднимается из-за холма. Небо красное, облака бегут быстро. Есть тоже надо быстро, иначе разберут хорошие лопаты; достанется кривая или тупая. Кое-кто прятал лопаты с вечера у палатки. Еще важно не забыть: что-то на плечи, что-то на голову, крем от ожогов. Воду с собой нельзя: в таком пекле, как будет днем, все тут же выходит через поры потом. Заработаешь обезвоживание. И давай быстрей.

Хватаешь тачку и бежишь, сбивая ноги, по кривой тропе на раскоп. Дорога – минут двадцать. Земля твердая как камень, по ногам хлещут жесткие мокрые стебли. Пахнет всеми травами мира, воздух жидкий, холодный: тянешь его сквозь зубы. В одном месте – ручей, скользкий брод. Колесо тачки обязательно налетит на камень и застрянет. Сзади подгоняют. Ноги всегда в синяках.

Девочки обычно стояли на отсыпке, а мальчики накапывали штыковой лопатой землю и вывозили полные тачки в отвал. Механизм простой: мальчик нарезает землю ломтями, разрубает их на мелкие кусочки, а ты забираешь часть на лопату и смотришь: каждый комок – слепок чьей-то жизни. Керамика, кости, зернышки. Могла быть бусина, гвоздь, осколок булавки. Застежка плаща. Если повезет – находили и целые предметы: терракотовые фигурки, масленки, небольшие тарелочки. Находки сдавали в музей; никому даже в голову не приходило что-то присвоить. Увозили на память только кусочки керамики, бесполезные для науки. Те, что старшие разрешили.

К обеду становилось душно настолько, что мутилось сознание. Крымская жара на раскопе наваливалась сверху, давила толщей. Мы уставали, к концу дня еле передвигали ноги. Не обходилось без солнечных ударов, ушибов, укусов мошки и сколопендр. Темп был серьезный, никто не прохлаждался. Одна из шуток: