Кангюй. Церемония

Отправим послов на церемонию – так станем союзниками. Придётся проливать кровь… свою кровь за чужие мечты. То очевидно. Вот только неочевидно, победит ли Кушан в задуманной смуте. А если не победит? А если Кушана не поддержат в Кангюе? Если саки-соседи и дахи старинных родов пойдут против Кушана? Сарматы с гордыней необъятной могут отложиться от Кангюя. Не напрасные ли будут наши траты? Проиграет Кушан – проиграем и мы. Но как если победит без нашей поддержки – опять проиграем мы, парны.

– Отец, брат Кушан – преданный друг. Не ты ли, отец, говорил мне: «Преданность – редчайшее чувство среди людей»? Отчаянной смелости муж Кушан. Лично видел характер. Не думаю, что брат Кушан был смелым только лишь в моём присутствии. А на родине, в Кангюе, он соправитель – ничтожество, никем не ценимое? Разве такое возможно? Трус не может стать храбрым в гостях, где-то далеко от родины. Уверен, моего друга обожают в Кангюе.

Соратники Кушана во многом числе готовы выступить. Как-то по секрету сообщил мне Кушан о вассалах-саках, сарматах и хорасмиях. Под ним уже пять тысяч всадников того охранного войска, что держит Кангюй всегда наготове. Кушан победит соперников. Победит не потому, что правил его отец и его дед, но победит собственным умом. Такого упрямого хитреца обязательно поддержат прочие роды ареаков и дахов.

Отец, прежний правитель Кангюя поддерживал нас. И потому парны тоже должны поддержать наследника. Я же сказывал тебе, как мы с ним, в твоё отсутствие, ряженными в торговцев Хваризама, посетили Антиохию, ту, что прежде звалась Александрией в Несайе. До самой… Дары в Парфиене с караваном дошли. – Воин, хваля товарища, преднамеренно выделяет имя «Дара».

– Дара. Дара-а-а… вернуть… – сладко тянет старик. Словно имя возлюбленной женщины выговаривает. Ладонь покидает лицо. – Вернуть Дару. Верну Дару. Поведай ещё раз про Дару. Наизусть знаю твой рассказ. О-о-о, как же приятно слышать про Дару. Пробирает до дрожи увиденное тобой.

Тот, кого просят, без промедления садится перед стариком, подбирает под себя ноги, поправляет акинак и меч, что висят на поясе. Золотые ножны стучат по доскам пола.

– Брат Кушан хорошо говорит на языке явану. Явану не могли отличить речь его от своей. Нас пускали через пограничные посты с доверием. Притом прочим, настоящим торговцам из каравана Хваризама явану чинили придирчивые допросы.

Сын снимает шлем, улыбается широко, ему очень приятно порадовать отца.

180 год до нашей эры. Поселение парнов. Ставка вождя. Граница Гиркании и Кангюй-Хваризама. Начало весны

– Не возьмёте меня?

Простой вопрос в словах продолжительно растянут, в настроении подан крайнего удивления. Девушка, в правильных чертах лица, роста непрестижно для замужества мужского, выставляет недовольно руки в бока. Большие голубые глаза наполняются гневом. Брови смыкаются на переносице. Девушка красивая. Но в чём та красота? В свежести семнадцати-восемнадцати лет? В пряных миндалевидных глазах? Густых ресницах? Красота девушки сокрыта в собственной уверенности.

– В опасное путешествие дев… с пышными причёсками… лазутчики не берут. Брата Митридата тоже не берём с собой, не из-за причёски, но по малолетству. Да будет тебе известно, путь наш лежит к лютым врагам парнов. Я, твой брат, в отсутствие отца отец тебе, сестра. Потому и запрещаю тебе покидать дом.

Кривая улыбка насмешки изменяет выражение лица негодующей на откровенно коварное.

– Фраат, ты не мне не отец. – Слова девушки под стать выражению лица. – Брат мой, ты младше меня аж на два года. Может быть, я мать тебе в отсутствие отца? Запирать себя не позволю.

– Маду, твоё имя означает «опьянение». – Брат девушки нисколько не обижается ни на колючие слова, ни на коварную гримасу. – Ты вечно пьяная сестра. От безграничного приволья, конечно же.

– Фраат, моё имя означает «праздничный напиток из мёда». – К девичьей насмешке вливается ироничное высокомерие. – А из нас двоих… пьяный… от гордыни, конечно же, только ты. Не тебе, младший по возрасту, ограничивать моё приволье.

– А у нас, у ареаков, есть имя Мада. Смыслом «радоваться».

Спорящие о приволье резко замолкают, поворачивают головы к тени, у деревянных столбов, к которым повязаны лошади с поклажей.

– Вашим же Маду… – девушка опускает руки с боков, становится очень серьёзной, – …в Бактрии намекают на великолепное вино. Самое-самое лучшее, вкусное, красно-бордовое, возбуждающее, весёлое, сладкое…

– Чтимый Кушан, если вы оба свяжете меня… – Заманчивое описание тенью имени Маду резко обрывается вкрадчивым полушёпотом с явным тоном угрозы.

– …то? – Фраат смеётся в лицо сестры. – Что ты нам сделаешь, связанной, когда уедем? Потрясёшь нам вслед кулаком?

– …Как развяжусь – пошлю гонца отцу. На десяти сменных лошадях. Гонец распишет отцу ваш умысел опасно-смертельный во всех подробностях.

Фраат перестаёт смеяться. Топает сапогом со злости.

– Вот же настырная. Кушан, моя сестра желает нашей смерти. – Фраат воздевает руки с мольбой. – Глупая девчонка погубит нас в путешествии. Уговори её остаться дома. Тебя, могущественного, она послушается.

– Мада, – «могущественная тень» выполняет пожелание. Девушка разворачивается к столбам, делает широкий шаг к тени, – люди в далёких краях захотят убить нас из-за твоих роскошных нарядов. Ты так сверкаешь золотом – в Парфиене нас задушат явану.

– Дорогой гость Кушан, раз дело стало только за моими нарядами, то я оденусь в мужчину. Без золота, в рубище поеду с вами. Лицо перепачкаю сажей. А хочешь, обреюсь наголо? Чесаться буду, как будто вши одолевают?

– О-о-о! Вши? – жалостливо тянет Фраат. – Кем же тогда ты будешь, сестра? Мы-то с Кушаном торговцы.

– Я тоже торговец из Хваризама. – Девушка чинно откашливается.

– Торговец из Хваризама? Но позволь спросить тебя, о достойнейший… – Тень вновь вступает в «любезную» беседу сестры и брата.

– …Говори, богатый из Кангюя. – Речь девушки уже и не отличить от неторопливого в степенности хорасмия.

– За каким товаром ты отправляешься в Несайю и Парфиену? – Тень говорит подозрительно-язвительно, в допросе вопрошая, как принято у строгой гарнизонной стражи на границах. – Чем будешь платить за тот товар?

– Досточтимый явану, выслушай меня! Иду я в торговом караване от Хваризама. Не лгу, правду тебе говорю – я не гёсан[32 - Go? (a) san (gossan, парфян.) – сказитель историй о героях, царях, певец, менестрель.]и я не катакагёсан[33 - Katakagusan (др.-иран. и парфян.) – мим или шут.]. Я скромный торговец. Пришёл я за мада, в смысле сирийским медху в амфорах. Ахура-Мазда пить медху мне запрещает. Но твой медху не для меня, но для торговли моей процветающей в Хваризаме. – Прищурив глаза, опытный делец отчитывается перед «офицером гарнизона». – Платить буду шкурками северного бобра, что мне Кангюй даровал на обмен. Мехов северных в моём тюке хватит на наряды и для десятка знатных явану. Ими же пошлину оплачу. Так как буду покупать у явану товар, то по законам твоим пошлина назначается только за проход границы. Требуешь ты четверть стоимости товара, но то поборы несправедливые, а справедливая пошлина – в шестую часть. Потому отдам тебе только положенную часть от стоимости и только товаром, не монетой, как говоришь ты. А нужны же мне стекло цветное из Египта, тёмно-пурпурный стиракс[34 - Стиракс – особо ценная душистая смола для составления благовоний, вывозившаяся из Италии и Сирии.] да особо редкостный медху именем Аурисиос, что называют нектаром богов с далёкого острова Хиос, того самого, на котором родился ваш великий гёсан Гомер. Вкусом тот самый драгоценный медху нарядный, весёлый, сладкий, возбуждающий…

Двое мужчин тихо смеются. На небе появляются первые утренние звёзды.

Спустя двадцать пять дней. Стоянка-гостиница торговцев. Сатрапия Несайя, империя Селевкидов. Окрестности города Антиохия Несайская (или Александрополь в Несайе)

– Будешь отцу описывать Дару? – Кушан искусно переливает вино из амфоры в сарматскую кружку. Журчащий бордово-рубиновый ручеёк благоухает выдержанным ароматом. «Виночерпий» передаёт обеими руками полный до краёв сосуд Фраату. Парн жестом благодарит, принимает кружку, важно молчит, к вину не притрагивается. Пустых сосудов для питья более не остаётся. Кушан чистит бронзовый котелок дахов для ритуальных конопляных бань, с трубочкой-носиком на длинной витой ручке. Очистив, осторожно, не допуская попадания мутного осадка, вливает вино.

Одетая в пыльные мужские одежды кочевников Хваризама, Маду, что сидит по правую руку от брата, погружена в задумчивость. Счастливая Маду где-то далеко и никого в том далеко не видит и не слышит. Кушан вкладывает в руки девушки котелок медно-золотого цвета, вложив, сжимает её пальцы.

– Такой, какой её увидел? Наверное, нет. – Фраат печально вздыхает и потягивает вино. – Не желаю слёз печали отца.

– Отец твой Фриапат, правителей парнов, по возвращении пригласит нас на совет старейшин. Спросит с нас прилюдно отчёт о странствиях. Надо бы заранее договориться – ведь рассказы наши с тобой не должны расходиться даже в подробностях.

Фраат молчит, обдумывая грядущее. Кушан достаёт суму, развязывает узелки верёвок, роется в содержимом и достаёт несколько серых камней, по виду – битая галька.

– Держи, отдашь старейшинам. – Гладкий камень цилиндрической формы, размером с четверть мужской ладони, направляется к Фраату, но ловко перехватывается его сестрой.

– Отдам я. А он пусть что-нибудь другое придумает. – Маду улыбается костру. У костра же и ищет расположения ласковым голосом: – Чтимый Кушан, говорил ты как-то в беседе с торговцами, что у сарматов женщины правят племенами?

Не дожидаясь от костра ответа на вопрос, Маду дополняет речь резко требованием:

– Брат Кушан, возьмёшь меня к сарматам?

– К сарматам? Мада, тебе не надо больше пить вина. Ты уже пьяный, мой брат. – Фраат смеётся и забирает у сестры полупустой котелок с вином. – Кушан не возьмёт тебя в Кангюй. Зачем ты ему нужен в Кангюе?

Маду не поддерживает веселье, переводит взгляд на Кушана. Кушан серьёзен. Зелёные глаза холодны. Обижать сестру Фраата не входит в его намерения.

– Ха-ха! Он молчит. Говорю тебе, брат Мада, Кушан связан, наверное, обязательством с семьёй из ареаков, дахов, сарматов, саков… – Но закончить перечисление племён Кангюя Фраату не удаётся.

– Брат Мада, буду я воевать, и очень скоро… – Маду округляет красивые глаза от удивления. – …Сразу по возвращении домой. Рубки поджидают меня жестокие. Те, кто пойдут за мной…

– …Не боюсь… – тихо вставляет «брат Мада».

– …Те, кто пойдут за мной, разделят со мной жребий богов, мне предназначенный. Хочу сказать тебе, брат Мада, ужас битвы дано пережить и не каждому твёрдому духом мужу. Дев сарматских, тобой помянутых, считаю за бравых мужей. Девы те обликом и повадками не похожи на дев. Каждодневный ужас бесконечного насилия переменяет людей. Не про страх за жизнь говорю. Ужас приходит не во время рубки. Во время бранной рубки не печально. Во время рубки – веселье праздника смерти.

Кошмар печали приходит много позже праздника смерти, во снах. О том мне часто говорил в детстве отец. Не понимал, о чём говорил он, но ровно до первого сна после первой брани. Брань неинтересная заварилась; а всего-то было – коротко потолкались на конях с пришлыми усунями. Оттеснили их без потерь. Усуни часто проверяют нас – ритуал у них такой заведён. Лично я тогда добыл трёх. Нет, не метко пущенной стрелой безопасно издалека, а в поединке ближнем, с седла тяжёлым копьём катафракта, глядя прямо в глаза врагу. После замирения пришлось отдать трупы, головы, скальпы лиц, рубахи, с кожи мёртвых пошитые, имущество поверженных. Предъявить первые свои трофеи не смогу. Потому поверь на слово мне, брат Мада.