Оценить:
 Рейтинг: 0

Булат Окуджава: «…От бабушки Елизаветы к прабабушке Элисабет»

Год написания книги
2020
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 >>
На страницу:
6 из 8
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Сообщение Молотова на февральско-мартовском пленуме о контрреволюционной деятельности Шалвы Окуджава было лишено оснований и потому являлось провокацией. В Тифлисе мои братья Володя, Миша, Вася и сестра Оля были репрессированы. Арест Шалвы свидетельствует о том, что Сталин решил физически уничтожить семью Окуджава…

И ещё – из книги, посвящённой истории Уралвагонзавода, воспоминания С. И. Яновского:

Шалва Степанович Окуджава остался в моей памяти образцовым партийным руководителем. Спокойный, уравновешенный, он никогда не повышал голоса, хотя на заседаниях парткома обычно страсти накалялись очень сильно. В его отношениях с людьми чувствовалось какое-то особое обаяние[23 - Цит. по: Кузьмина Г. М., Костромин В. М. Указ. соч. С. 78.].

Ашхен пока продолжает боготворить Сталина, как боготворил его до самой смерти и её муж. Поэтому вызывают сомнения вот эти слова Дмитрия Быкова:

Трудно, впрочем, допустить, что в 1938 году Окуджава так уж верил в непогрешимость «кремлёвского усача». Думаю, его отношение к Берии определил арест матери, а отделять Сталина от Берии он вряд ли был склонен даже в отрочестве. Всё-таки слышал разговоры, бывал в Грузии… Вероятнее всего, его окончательное прозрение относится к середине сороковых, но невозможно сомневаться, что «красным мальчиком» он перестал быть именно с тех пор, как взяли Ашхен. Отсюда – и часто упоминаемое пьянство, и девки, и даже воровство: гори всё огнём!

Не знаю, определил ли арест матери отношение Булата к Берия, – тоже сомневаюсь, ведь в их семье оно всегда было негативным (и это дальше подтверждает сам Быков), и вряд ли он мог услышать об этой личности что-то хорошее из уст своих родителей. Но откуда известно, что отделять Сталина от Берии он вряд ли был склонен даже в отрочестве, совершенно непонятно. Всё-таки слышал разговоры, бывал в Грузии? Так ведь его отец там тоже бывал и даже работал на ответственных постах. И никакие разговоры, да что там разговоры – споры до хрипоты с братьями и сёстрами не смогли изменить его восторженного отношения к Сталину, хотя его братья давно знакомы были с Кобой и хорошо знали ему цену. И уж тем более Булат не перестал быть «красным мальчиком» после ареста матери, нет! Скорее, он был готов поверить, что его родители действительно шпионы и предатели, чем разувериться в Сталине, и он об этом не раз говорил журналистам. И совсем уж странно увязывать с верой в Сталина приведённые в цитате часто упоминаемое пьянство и тем более девок. По-моему, здесь больше возраст, гормоны и окружение виноваты.

Далее – о том, куда обращалась мама в поисках защиты мужа. Дмитрий Быков пишет:

А в конце 1938 года, когда Булату было уже четырнадцать, забрезжила надежда: убрали Ежова. Приказ о его снятии и назначении Берии был обнародован 8 декабря 1938 года. Ашхен почти сразу добилась приёма у нового наркома.

Марат Гизатулин в очерке «Времени не будет помириться» придерживается другой версии: он полагает, что Ашхен была у Берии ещё в 1937 году, съездив для этого в Тбилиси. Тогда Берия был ещё первым секретарём Заккрайкома, секретарём ЦК Грузии, – до его перевода в Москву оставался год, – и Ашхен в 1980 году рассказывала грузинскому исследователю Гизо Зарнадзе, что попала к нему на приём именно тогда. Возникает, однако, вопрос – почему она искала у Берии заступничества от НКВД? Чем мог партийный руководитель Закавказья помочь в деле о вредительстве на Уралвагонзаводе? Можно было апеллировать к давнему знакомству, но отношения семьи Окуджава с Берией были не особенно приязненными уже в двадцатые годы.

Начнём с конца. В качестве одного из аргументов несостоятельности моей версии здесь говорится о давних неприязненных отношениях между семьёй Окуджава и Лаврентием Берия. Но тогда не работает и версия самого Быкова, ведь по ней Ашхен тоже пошла на приём не к кому-то другому, а именно к Берия. Однако главное не это, главное, что она сама рассказывает, что была на приёме именно в 1937 году именно в Тбилиси. А не доверять её словам оснований у нас нет. Почему она искала у руководителя Закавказья заступничества от НКВД? Да хотя бы потому, что до того, как стать руководителем Закавказья, Берия был руководителем НКВД, пусть и не всесоюзного. Тем более, что о его всесилии и близости к Сталину и тогда уже многие знали. Не следует забывать, что Шалва Окуджава был не просто секретарём парткома завода, а парторгом ЦК.

И даже это не главное. С чего бы она вдруг должна была озаботиться защитой мужа только почти через два года после его ареста?

Но Дмитрий Быков предпочитает верить роману «Упразднённый театр», отбросив то, что говорит сама его реальная героиня. А верить стоит обоим источникам, ведь обе эти версии вовсе не исключают друг друга. Быкова, видимо, смутило то, что Ашхен Степановна из Москвы будто бы специально ездила в Тбилиси, чтобы встретиться с Берия. На самом деле она в Москве-то, приехав из Тагила, пробыла не очень долго. Сунулась было в горком, где её все хорошо знали, но там её быстренько исключили из партии (как она сама говорит; но, скорее, это было подтверждением свердловского исключения). Потом в кулуарах секретарь одного из райкомов, хорошо к ней относившийся, шепнул ей, чтобы она хватала детей и как можно скорее из Москвы бежала[24 - Из беседы с Гизо Зарнадзе: «После пленума зашла к секретарю горкома… и спросила: „Как мне теперь здесь жить с маленькими детьми?“ Он был приличным человеком и сказал: „Возьмите детей и спасайтесь“. Очень скоро его тоже расстреляли».]. Так что она не «съездила в Тбилиси», а уехала туда из Москвы достаточно надолго!

Вот она опять сама говорит всё тому же Гизо Зарнадзе:

В Тбилиси я вернулась в 1937 году. Отца уже не было в живых. У нас была маленькая комната на Грибоедовской, я с Витей вместе спала, Булат и бабушка отдельно.

Мою сестру и зятя тоже стали кусать: почему прячете у себя сыновей троцкистов.

Так что тогда, при встрече с Лаврентием Берия в 1937 году, она не только про Шалву ему говорила, но и просила не преследовать её детей и сестру. Он обещал. Но можно ли было верить его обещаниям? Ясно было, что задерживаться в Тбилиси опасно.

И Ашхен снова собирается в Москву. Может быть, о ней там уже забыли? Там у них хоть жильё было – две комнаты в коммунальной квартире на Арбате. К тому же лето заканчивалось, Булату надо было идти в школу.

Но сначала Ашхен съездила на Урал – последний раз в жизни. Там она подала апелляцию на своё исключение из партии. И 27 августа 1937 года бюро Свердловского обкома партии, рассмотрев апелляцию, утвердило решение Нижнетагильского горкома ВКП (б) об её исключении[25 - Протокол №13 заседания Свердловского обкома ВКП (б) от 27.08.37.]. А почти через год, 3 июля 1938 года, аналогичное решение приняла и комиссия партийного контроля при ЦК ВКП (б).

Вернулись в Москву. 1 сентября 1937 года Булат пошёл в новую, только что построенную школу №69 в Дурновском переулке. Таких типовых школ тогда построили много по Москве, но до наших дней ни одного здания не сохранилось – они были очень некачественные. Учеников собрали из разных других школ, тех, кто жил поближе. Поэтому Булату повезло – не он один был новичком в классе, все были новичками, все были на равном положении. И троцкистом его никто не обзывал.

Ашхен опять искала хоть какую-нибудь работу, – но тщетно. Лишь в октябре кое-как удалось ей устроиться кассиршей в промартели «Швейремонт».

И потекла тихая невесёлая жизнь. Денег не хватало, помогали живущая в Москве сестра Шалвы Маня и близкая подруга Ашхен Иза. А больше с ними никто и не общался.

Через год вновь затеплилась надежда. Дело в том, что 9 декабря сняли с работы народного комиссара внутренних дел Н. И. Ежова. В газетах, правда, писали, что «тов. Ежов Н. И. освобождён, согласно его просьбе, от обязанностей наркома внутренних дел с оставлением его народным комиссаром водного транспорта», но всем было понятно, что его именно сняли и что недолго ему оставаться народным комиссаром водного транспорта. Придёт новый нарком и начнёт, как это у нас принято, разоблачать ошибки и преступления старого, а значит, могут пересмотреть многие дела.

Тут ещё выяснилось, что преемником Ежова назначили старого знакомого. Лаврентий сделал головокружительную карьеру – из Тбилиси его перевели в Москву, теперь он стал наркомом внутренних дел всего Советского Союза. Ашхен обрадовалась: теперь уж он, наверное, раздобрится, забудет старые обиды. Ведь от него теперь зависит судьба любого человека в стране, – неужели он не проявит великодушия? Да и кому, как не Лаврентию, знать, что Шалва никакой не шпион и не троцкист.

Долго она добивалась встречи с ним – теперь Лаврентий стал совсем недоступным, – но всё-таки добилась. Обстоятельства этой встречи нам неведомы, поэтому предоставим слово её сыну, которому она рассказывала об этом:

Он усадил её в мягкое кресло. Сам уселся напротив. Она ещё подумала, что хорошо бы без пошлых шуточек, но он и не думал шутить. «Вайме, вайме, – сказал он тихо, – что натворил этот мерзавец!..» – «Ну, хорошо, что это выяснилось, – сказала она строго, – ты ведь не можешь сомневаться, что Шалико…» – «Как ты похудела! – воскликнул он. – Вайме, вайме!..» – Потом сказал очень по-деловому: «Ашхен, дорогая, навалилось столько всего… оказывается, такой завал всяких преступлений! Так трудно это всё освоить, исправить… – внезапно повысил голос, – но мы разберёмся, клянусь мамой! Не я буду, если не разберёмся!.. – и схватил её за руку. – А Шалико я займусь завтра же, ты слышишь?..»

Ашхен, счастливая, с Лубянки летела домой как на крыльях… По пути забежала поделиться радостью с лучшей подругой Изой. Заговорились, размечтались, и домой она попала совсем поздно. Мария Вартановна тоже охала и всплёскивала руками: «Какая радость! Какая радость!»

Кстати, то, что она и в Москве ходила на приём к только что назначенному главным всесоюзным чекистом Берия, подтверждается не только романом «Упразднённый театр». Ближайший друг Булата Окуджава по Калуге Николай Панченко рассказывал со слов Булата, что Берия тогда успокоил мать, заверив, что быстро во всём разберётся, – не волнуйся, мол, поезжай домой, не успеешь доехать, как всё разрешится, всё станет на свои места. И дальше Булат рассказал Николаю, что маму арестовали сразу после приёма у Берия, в ту же ночь. Всего в Москве после возвращения из Тбилиси они прожили меньше двух лет.

Холодной зимней ночью в дверь постучали.

Вот как это запомнилось Ашхен Степановне:

Был февраль 1939 года. В том году была холодная зима. Ворвались в два часа ночи. Булат сразу же проснулся. Он себя считал большим мальчиком. Пугали нас, не били, но сказали стоять не двигаясь. Это было одной из форм мучения. <…>

В ссылку повезли вагоном, в котором были всевозможные люди – и политические, и воры, и проститутки. В день давали кусок хлеба и немного горячей воды. В туалет водили милиционеры. Довезли до Карагандинского лагеря. Одно время были в тюрьме, потом вели пешком пятьдесят километров. Привели в какой-то очень большой хлебный склад. С утра до позднего вечера заставляли работать. Спали на нарах. Кроме работы в хлебопекарне, нас заставляли строить и бараки. Я предпочла работать на стройке[26 - Из беседы с Гизо Зарнадзе.].

Что это было за место, рассказывает журналист Динара Бисимбаева:

Семьдесят лет назад здесь была степь. Голая, холодная и безлюдная степь. Сорок градусов жары летом, столько же, но со знаком минус – зимой. В зловещем 1937-м на основании приказа НКВД здесь появилось Акмолинское спецотделение КарЛАГа, АЛЖИР – Акмолинский лагерь жён изменников родины[27 - http://ru.delfi.lt/news/live/article.php?id=19485521: 21.09.10.].

Ашхен свой срок отбывала в отделении этого лагеря под названием «Батык». Экономическое образование ей очень пригодилось – в конце концов её определили экономистом в совхоз.

В своих воспоминаниях подруга по несчастью, бывшая до ареста первым серетарём одного из райкомов партии Москвы, Ксения Чудинова, упоминанает об Ашхен:

В «Батыке» я встретилась и подружилась с Зиной Салганик, женой расстрелянного секретаря Фрунзенского райкома партии Москвы Захара Федосеева. С Зиной Салганик и Соней Зильберберг, старой большевичкой, мы сплотили небольшую группу москвичек-партработников. Ашхен Степановну Налбандян я хорошо знала ещё по Москве, она работала в Московском комитете партии[28 - Здесь и далее: Чудинова К. П. Памяти невернувшихся товарищей // Иметь силу помнить: Рассказы тех, кто прошёл ад репрессий / Сост. Л. М. Гурвич. М.: Моск. рабочий, 1991. С. 27, 34—35.].

Рассказывая об этом аресте, Дмитрий Быков пишет, что для Булата «это снова означало переезд, потому что теперь ему было четырнадцать, и до него могли добраться. Это и было главной причиной его отъезда из Москвы, а не то, что бабушке стало с ним трудно и понадобилась помощь тёти Сильвии».

Ну, во-первых, после ареста Ашхен никакого переезда Булата не последовало. Они прожили в Москве с бабушкой ещё почти два года, и Булату уже было не четырнадцать, а шестнадцать лет. А во-вторых, причём здесь вообще четырнадцатилетие, если с 1935 года в СССР уголовному преследованию вплоть до расстрела подвергались дети с двенадцатилетнего возраста? Так что объяснение Дмитрием Львовичем причины отъезда не выглядит убедительным.

А вот в пользу того, что бабушке действительно стало тяжело справляться с внуком, и потому его отправили в Тбилиси, свидетельствует, кроме слов самого Булата Шалвовича, хотя бы ещё тот факт, что Сильвия, приехав в Москву почти на целый месяц, прежде чем увезти Булата, вместе с бабушкой пыталась на него как-то воздействовать.

В конце концов, по окончании учебного года решено было отправить Булата в Тбилиси, к тёте Сильве, – хотя бы от дурной компании его надо было оторвать. И тётя действительно спасла его, внесла покой в его рассудок и душу. Она рассказала племяннику «по секрету», что его родители вовсе не арестованы, а посланы за границу с особым заданием и что для конспирации пришлось объявить их врагами народа.

11

Сиро с мужем и дочерью после всех этих ужасных событий тут же, конечно, уехали из Нижнего Тагила. Но прежде Сиро успели исключить из комсомола, сразу после исключения из партии её старшей сестры. Вернулись в Тбилиси. Несколько лет прожили там, и трёхлетняя Анаида, которую настоящим именем, по доброй семейной традиции, никто, конечно, не звал, а звали Аидой и до сих пор так зовут, уже начала лопотать по-грузински.

Но её дальнейшему изучению грузинского языка помешало неожиданное событие. В 1939 году из Москвы в Тбилиси вдруг приехал бывший муж Сиро Миша Цветков. Умолял её вернуться, плакал, говорил, что бросил пить. И сердце Сиро дрогнуло, – ведь она его любила. Да и Сильва ей нашёптывала, она всегда очень благоволила к Мише. В общем, Сиро оставила Жору Саркисова, теперь уже навсегда, и вместе с Мишей и Аидой вернулась в Москву. У Миши была комната в коммуналке на Масловке, потом им дали квартиру в профессорском доме на Ленинградском проспекте, напротив аэровокзала.

Первое время Миша действительно держался, не пил. Аиду он удочерил, относился к ней как к родному ребёнку, и она на всю жизнь сохранила к нему самые тёплые чувства.

Миша работал в Военно-воздушной инженерной академии имени Жуковского. Он не только изобретал, но и сам был лётчиком. С началом войны всю академию перевели в Свердловск, а семьи отправили в эвакуацию в Уфу. Миша часто летал на фронт, изобрёл какой-то особенный прицел. И начальник академии спросил его, чего он хотел бы. Миша попросил перевести его семью в Свердловск, – он очень скучал без Сиро. Его просьбу удовлетворили.

В Свердловске было голодно. Сиро пошла работать в эвакогоспиталь. Разгружала эшелоны с ранеными бойцами. Их, тяжёлых, закованных в гипс, как правило, приходилось носить на спине в любой мороз. Обеды не ела, несла домой – дома оставались дочь и свекровь. А ещё вышивала и обвязывала тончайшие шифоновые платочки, которые начальство возило на базу, чтобы получить более качественные продукты для госпиталя.

В 1951 году Сиро с дочерью после долгой разлуки с родственниками съездили в Тбилиси и в Ереван. В Тбилиси встретились с Рафиком, который на самом деле Борис, а в Ереване с мамиными сёстрами Сильвой и Гоар. Аида вновь познакомилась с Юрой Поповым, сыном Николая Ивановича, с которым они виделись в последний раз ещё когда «на горшок ходили», в Тбилиси. Теперь Юра был бравый выпускник суворовского училища. И именно тогда какая-то искорка пробежала между ними, но не погасла, а разгорелась, соединила их судьбы и горит до сих пор.

А у Юры после суворовского было Ленинградское военно-морское училище, которое он окончил в 1957 году. Однако военно-морская жизнь Юрия закончилась, к счастью, уже через три года – в 1960 году он попал под хрущёвское сокращение Вооружённых сил и все последующие годы проработал инженером в судостроительной отрасли. Сегодня Юрий Николаевич Попов и Аида Михайловна живут возле метро «Войковская», пестуют правнуков и учат чему-то главному внуков. Впрочем, не учат – показывают своим примером. Загадка природы: они остаются такими же красивыми, как и много лет назад.

А тогда в Москве всё было невесело. После войны Миша выпивал всё чаще и становился агрессивнее. Дело доходило до белой горячки – ночью ходил по подъездам, ловил шпионов…

Сиро стала подрабатывать шитьём. Как-то даже сшила для своих подруг потрясающие платья из американских кальсон и рубашек из тончайшей шерсти, полученных Советским Союзом по лендлизу. Волшебным образом перекрашенное мужское нижнее бельё превращалось в руках Сиро в роскошные вечерние платья с вышивкой золотом. До сих пор её правнуки носят какие-то жилеточки, любовно созданные её золотыми руками. Сёстры своим рукоделием, видно, пошли в отца-мастерового, ведь и Ашхен тоже в ссылке славилась своей искусной вышивкой.
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 >>
На страницу:
6 из 8