Унесенные ветром. Том 2

– О, Ретт, вы можете поддержать меня, как никто, только будьте милым!

– Вот это я люблю больше всего на свете – быть… милым.

– Ретт, ради нашей старой дружбы, прошу, мне нужна опора, я пришла за помощью.

– Наконец-то леди с мозолистыми руками приступила к своей истинной миссии. Я уж испугался, что вы взяли себе роль благодетельницы, навещающей узников, страждущих в темницах. Это совсем не ваша роль. Так чего же вы хотите? Денег?

Грубая прямота вопроса развеяла надежду подобраться к сути дела путем околичностей и сантиментов.

– Не будьте гадким, Ретт, – попросила она жалобно. – Да, мне нужны деньги. Я хочу, чтобы вы ссудили мне триста долларов.

– Вот она, правда. Разговоры о любви, а мысли о деньгах. Как это по-женски! И вы остро нуждаетесь в деньгах?

– О да… То есть не так чтобы ужасно, но я бы могла употребить их с пользой.

– Три сотни долларов. Куча денег. Зачем они вам?

– Заплатить налоги на «Тару».

– Итак, вы хотите занять некую сумму. Раз вы подходите к этому по-деловому, я тоже поступлю как деловой человек. Что вы даете мне в коллатераль?[4 - Дополнительное обеспечение (лат.).]

– Что… во что?

– Коллатераль. Гарантия моих инвестиций. Я ведь не хочу потерять свои деньги.

Голос его стал обманчиво мягким, почти шелковистым, но она не обратила внимания. Может, все выйдет чудненько в конце концов.

– Вот эти серьги.

– Я не интересуюсь серьгами.

– Я выдам вам закладную на «Тару».

– И что прикажете мне делать с фермой?

– Ну-у, вы могли бы… могли бы… Это хорошая плантация. И вы ничего не теряете. Я расплачусь с вами из будущего урожая хлопка.

– Я не столь уверен. – Он потянулся сидя и засунул руки в карманы. – Времена нынче трудные, и с деньгами туго.

– Ой, Ретт, вы меня дразните! У вас-то миллионы, всем известно.

Он проинспектировал ее всю, и в глазах заплясали злые угольки.

– Значит, дела у вас идут прекрасно и острой нужды в деньгах вы не испытываете. Что ж, рад слышать. Приятно знать, что у старых друзей все в порядке.

– Ох, Ретт, бога ради… – запричитала она в отчаянии, в один миг утратив и мужество, и самообладание.

– Тоном ниже, прошу. Вы не хотите, надеюсь, чтобы вас услышали янки. Интересно, вам говорили когда-нибудь, что у вас глаза как у кошки? У кошки в темноте?

– Ретт, перестаньте! Я вам все расскажу. Мне очень нужны деньги, позарез. Я… солгала, сказав, что у нас все хорошо. У нас все плохо, хуже некуда. Отец, он… не в себе. Он находится в этом странном состоянии с тех пор, как умерла мама, и от него мне помощи никакой. Он совсем как ребенок. У нас нет ни единого полевого работника, хлопком заниматься некому, зато кормить есть кого. Нас тринадцать человек. И налоги! Они стали такие высокие! Ретт, я расскажу все, до конца. Больше года мы живем на грани голода, если не за гранью. О, вы не знаете, что это такое! Вам не понять. Мы ни разу не наедались досыта, и этот постоянный ужас – просыпаться от голода и голодными ложиться спать. Теплой одежды нет вообще, дети вечно с простудой…

– Где же вы взяли это прелестное платье?

– Сшили из маминых гардин, – ответила Скарлетт, настолько отчаявшись, что уже не могла солгать хотя бы про этот позор. – Я выдержала бы и холод и голод, но сейчас… Сейчас саквояжники повысили нам налоги. И деньги требуется выплатить немедленно! А у меня нет денег, одна только золотая монета в пять долларов. Я должна достать деньги на налоги! Разве не ясно? Если я не уплачу, я потеряю «Тару». Мы потеряем. А нам нельзя ее терять! Я не могу допустить, чтобы ее не стало у нас!

– Почему же вы сразу не рассказали мне об этом? Зачем вам понадобилось мое восприимчивое сердце, такое слабое, когда дело касается прекрасных дам? Нет, Скарлетт, вот плакать не надо. Вы уже испробовали на мне все свои штучки, кроме слез, и я не думаю, что смогу вынести еще и это. Мои чувства и без того исполосованы в клочья: вообразите, какое разочарование я испытал, обнаружив, что вам нужны мои деньги, а вовсе не мое чарующее «я».

Вдруг Скарлетт вспомнила, что он довольно часто, насмехаясь над людьми, а заодно и над самим собой, говорил о себе голую правду. А если и сейчас?.. Она метнула в него быстрым взглядом. Что, его чувства действительно задеты? Она действительно дорога ему? Был ли он готов переступить черту и сделать ей предложение, но остановился, увидев ее руки? Или опять все свелось бы к тому непристойному предложению, которое он делал раньше? Если она на самом деле небезразлична ему, то, может быть, она сумеет еще его умилостивить. Однако в черных глазах, буравивших ее, никакой любви не замечалось. Он тихонько посмеивался.

– Мне не подходит ваше дополнительное обеспечение. Я не плантатор. Что еще вы имеете предложить?

Да, придется все-таки на это пойти. Теперь даже на это! Она сделала глубокий вдох и встретилась с ним глазами – открыто и прямо, безо всякого кокетства, без игры, бросаясь очертя голову в схватку, которой боялась больше всего.

– У меня есть… только я сама.

– Ну и?..

Она вся вытянулась струной, упрямый подбородок сделался квадратным, глаза превратились в изумруды.

– Помните ту ночь, на крыльце у тети Питти, во время осады? Вы сказали… сказали, что хотите меня.

Небрежно откинувшись на спинку стула, он смотрел в ее напряженное лицо. Его собственное лицо было темно и непроницаемо. Что-то мелькнуло в глазах, какая-то искра, но он промолчал.

– Вы говорили… что ни одной женщины не желали так сильно, как меня. Если вы все еще хотите меня, вы можете меня получить. Ретт, я сделаю все, что скажете, только, ради бога, умоляю, выпишите мне чек. Мое слово верное. Клянусь. Я не пойду на попятный. Могу обещать в письменном виде, если угодно.

Он смотрел на нее как-то странно, по-прежнему непостижимый, а она торопилась договорить и не могла понять, то ли это его забавляет, то ли отталкивает. Или он побежден? Хоть бы он что-нибудь сказал, ну хоть что-нибудь! Она почувствовала, что к щекам приливает жар.

– Деньги мне нужны срочно, Ретт. Нас выгонят на улицу, а этот чертов надсмотрщик, папин бывший, станет владельцем! А…

– Минуточку. Что заставляет вас думать, что я все еще желаю вас? Что наводит вас на мысль, что вы можете стоить триста долларов? Большинство женщин не запрашивают так много.

Она покраснела до корней волос. Унижение было полным.

– И зачем вам это? Почему бы не отдать ферму и не поселиться в городе, у мисс Питтипэт. Ведь половина этого дома принадлежит вам.

– Господи боже! – воскликнула она. – Вы что – глупец? Я не могу упустить «Тару». Это же дом, мой родной дом! Нет, я не могу отдать «Тару». И буду держать ее до последнего вздоха!

– Ирландцы – упрямейший народ, – сказал он, усаживаясь ровно и вынимая руки из карманов. – Вы придаете громадное значение пустым ценностям. Например, своему клочку земли. А земля, она и есть земля, что тот кусок, что этот, какая разница! Хорошо, а сейчас позвольте мне уточнить. Вы являетесь ко мне с деловым предложением: я даю вам триста долларов, вы становитесь моей любовницей.

– Да.

Теперь, когда мерзкое слово было произнесено, ей отчего-то стало легче, и вновь пробудилась надежда. Он сказал: «Я даю вам». Вот только этот дьявольский блеск у него в глазах, словно он отлично развлекается.

– И однако же, когда я имел бесстыдство сделать вам подобное предложение, вы отказали мне от дома. Вы сопроводили свой отказ множеством очень сильных выражений, называли меня весьма нелестными именами и заметили мимоходом, что не желаете иметь целый выводок сорванцов в награду. Нет, моя дорогая, я не намерен растравлять рану. Я только удивляюсь причудливым поворотам вашего ума. Вы поступаете так не ради собственного удовольствия, но единственно для того, чтобы не пустить нужду на порог. Это доказывает верность моей точки зрения, что всякая добродетель – просто вопрос цены.

– О, как вас занесло, Ретт! Что ж, хотите меня оскорблять – вперед, но только дайте мне денег.

Ей уже дышалось свободнее. Будучи тем, кто он есть, Ретт, естественно, захочет помучить ее и посильнее уязвить, чтобы расквитаться за прошлые обиды и за сегодняшнюю попытку провести его. Ладно, она это снесет. Она снесет что угодно. «Тара» стоит того. На краткий миг для нее настало лето: жаркий день, в высокой синеве небес плывут сказочные дворцы из белых облаков, сама она лежит в полудреме на мягком клевере лужайки, окутанная ароматом цветов и деловитым гудением пчел. День близится к закату, вокруг тишина, и где-то далеко слышен скрип повозок, везущих домой работников с распаханных спиралями красных полей. Это стоит всего и даже больше.