Унесенные ветром. Том 2

Она потягивала вино и улыбалась Фрэнку, зная прекрасно, что румянец у нее на щеках ничуть не бледнее, чем у танцоров. Переместив свои юбки, чтобы дать ему сесть рядом, она вынула из саше платочек и теперь небрежно им обмахивалась: легкий аромат одеколона должен был достичь его носа. Она очень была довольна одеколоном, потому что больше ни одна женщина во всем доме не догадалась надушиться, и Фрэнк это заметил. В порыве храбрости он прошептал ей на ушко, что она свежа, румяна и благоуханна, как роза.

Если бы не эта его робость! Он напоминал ей старого, боязливого полевого кролика. Ему бы галантности и страсти братьев Тарлтон или пусть бы даже наглой напористости Ретта Батлера! Хотя нет: если бы он обладал этими свойствами, то, вероятней всего, у него хватило бы ума разглядеть отчаяние, скрываемое трепетом скромно опущенных ресниц. Впрочем, если он и заметил, это ничего не меняло: он плохо разбирался в женщинах и даже подозревать не мог, что она задумала. В этом смысле ей, конечно, повезло, но авторитета ему в ее глазах не прибавило.

Глава 36

Две недели спустя она вышла замуж за Фрэнка. Период ухаживания пролетел молниеносно, и она, краснея, призналась ему, что у нее дух захватывает от накала его страсти и она не в силах противостоять ему дольше.

Он не знал, что эти две недели она по ночам вышагивала у себя в комнате, скрипя зубами от его медлительности. Не помогали ни намеки, ни поощрения. Она молилась, как бы он не получил неожиданного письма от Сьюлен, и благодарила Бога, что сестра у нее совсем не мастер вести переписку: ей нравится получать письма, но противно писать их. Однако нельзя исключать никаких случайностей, они существуют всегда… И Скарлетт продолжала терзаться долгими ночными часами, шлепая из конца в конец холодной спальни и плотно завернувшись поверх ночной рубашки в старую шаль Эллен. Фрэнк не ведал о том, что она получила лаконичное письмо от Уилла с сообщением о новом визите Джонаса Уилкерсона в «Тару»; узнав, что Скарлетт уехала в Атланту, Джонас так разбушевался, что Уиллу с Эшли пришлось вытолкать его взашей. Своим посланием Уилл вбивал ей в голову мысль, которая и без того не оставляла ее ни на минуту: что последний срок уплаты дополнительного налога приближается с устрашающей быстротой. Она понимала, что драгоценные дни ускользают, и порой в приступе дикой ярости ей хотелось схватить песочные часы и держать их так, чтобы песчинки прекратили свой невидимый бег.

Однако свои подлинные чувства она скрывала так хорошо, а свою роль играла так искусно, что Фрэнк ни о чем не догадывался; он видел лишь то, что лежит на поверхности, и не более. Хорошенькая, милая вдова Чарлза Гамильтона, такая юная и беззащитная, принимает его каждый вечер в гостиной мисс Питтипэт и внимает ему, едва дыша от восхищения, а он рассказывает ей, какие у него виды на будущее лавки и сколько денег принесет ему лесопилка, когда он будет в состоянии купить ее. Ее сочувственный интерес к каждому его слову, ясно читаемый в широко раскрытых, светлых, сияющих глазах, проливался бальзамом на рану, нанесенную предполагаемым отступничеством Сьюлен. Он страдал; его самолюбие, робкое, мнительное самолюбие старого холостяка было глубоко уязвлено. Он не мог написать Сьюлен и укорить ее за неверность – сама мысль об этом повергала его в трепет. Но он мог облегчать душу в разговорах о ней со Скарлетт. Ни единым словом не предавая Сьюлен, она сумела внушить ему, что понимает, как дурно обошлась с ним ее сестра и что он заслуживает самого лучшего отношения со стороны женщины, которая оценит его по достоинству.

Какое чудо эта розовощекая крошка, миссис Гамильтон! Порой она меланхолически вздыхала, задумываясь о превратностях судьбы, но тут же и заливалась серебристым смехом, мелодичным, как звон колокольчиков, когда Фрэнк позволял себе немного пошутить, стремясь вызвать в ней оживление. Ее зеленое платье (Мамми теперь уж совсем его отчистила) превосходно обрисовывало стройную фигурку с тонюсенькой талией. А как чарующе притягателен был этот легкий аромат, что всегда витал вокруг ее платочка и безукоризненно уложенных волос! Просто стыд, что этой прелестной малышке приходится жить одинокой и беспомощной в окружении настолько грубом и опасном, что она даже не понимает всей его жестокости. И нет ни мужа, ни брата, а теперь и отца, чтобы оберегать ее. Фрэнк считал этот мир слишком грубым местом для одинокой женщины, и Скарлетт молчаливо, но всем сердцем старалась укрепить его в этой мысли.

Он заходил к ним каждый вечер, потому что атмосфера в доме Питти была приятной и успокаивающей. Открывая ему дверь, Мамми улыбалась ему особой улыбкой, зарезервированной для самых почетных гостей, Питти сервировала ему кофе с капелькой бренди и все порхала, порхала вокруг него, а Скарлетт с восторгом ловила каждое слово, что он изрекал. Иногда после обеда он брал с собой Скарлетт, когда выезжал по делам в своем кабриолете. Эти прогулки приносили ему радость несказанную, потому что она задавала массу глупейших вопросов, «так по-женски», говорил он себе, одобрительно на нее поглядывая. Он не мог удержаться от смеха, видя ее полное невежество в деловых отношениях, и она смеялась тоже и оправдывалась:

– Ну и что же, вы ведь не могли ожидать, чтобы женщина, да еще такая глупышка, как я, разбиралась в мужских делах.

До сих пор он жил старой девой, и вот впервые она заставила его почувствовать себя мужчиной, сильным, стойким, уверенным в себе мужчиной, которого Господь соорудил из более благородного материала, нежели остальных: он создан, чтобы оберегать глупеньких, беспомощных женщин.

Когда же они встали наконец перед алтарем и ее маленькая рука доверчиво легла ему на руку, опущенные долу ресницы отбрасывали густую тень на пунцовые щечки, он все еще не понимал, как это произошло. Только одно он знал – что впервые в жизни совершает нечто романтическое и необыкновенно волнующее. Он, Фрэнк Кеннеди, увлек это восхитительное создание и взял в свои крепкие руки. Это было главное чувство.

Ни друзья, ни родные не стояли рядом с ними во время бракосочетания. Свидетелями были незнакомцы, позванные с улицы. На этом настояла Скарлетт, и он согласился, правда против желания. Ему хотелось бы, чтобы в такой момент рядом были сестра и зять из Джонсборо. И прием в гостиной мисс Питти, с тостами в честь новобрачной, в кругу счастливых друзей его бы очень порадовал. Но Скарлетт и слышать не хотела даже о присутствии мисс Питти.

– Только мы двое, Фрэнк, – лепетала она, сжимая его руку. – Как будто мы сбежали. Мне всегда хотелось убежать и обвенчаться тайно. Пожалуйста, сердце мое, ради меня!

Такое интимное словечко, совсем еще новое для его слуха, вкупе со сверкающими озерами слез, готовыми перелиться через край из прозрачно-зеленых, умоляющих глаз, не могло не одержать победу. В конце концов, мужчина обязан идти на уступки, особенно на свадьбе, ведь женщины придают громадное значение всяким сентиментальным штучкам.

И, не успев опомниться, он стал женатым человеком.

Фрэнк выдал ей триста долларов, смущенный ее нежной настойчивостью и поначалу упираясь, так как это означало конец его надеждам приобрести лесопилку безотлагательно. Но не мог же он спокойно смотреть, как ее семью выселяют из родного дома! Впрочем, его разочарование быстро таяло в лучах ее счастья, а потом и вовсе исчезло, когда она своей любовью с лихвой «воздала» ему за щедрость. У Фрэнка раньше не бывало женщины, которая «воздавала бы ему с лихвой», и он пришел к убеждению, что деньги в конце концов потрачены не зря.

Скарлетт командировала Мамми в «Тару» без промедления и с тройной целью: отдать деньги Уиллу, объявить о ее браке и привезти Уэйда в Атланту. Через два дня Уилл прислал ей короткую записку, которую она всюду носила с собой, при каждом случае читая и перечитывая со все возрастающей радостью. Уилл сообщал, что налоги уплачены, а Джонасу Уилкерсону, когда он узнал об этом, было «здорово паршиво», но с новыми угрозами он пока не выступал. Заканчивалось письмо пожеланием ей счастья – лаконичной формулой без комментариев. Скарлетт стало ясно, что Уилл все понял – и что она сделала, и почему она это сделала, и он не винит ее, но и не хвалит. «А Эшли? Что должно прийти в голову Эшли? – метались в голове беспорядочные мысли. – Вот как он должен обо мне думать после всего того, что я наговорила ему там, в саду, и совсем недавно?»

Получила она письмо и от Сьюлен – безграмотное, написанное неразборчивыми каракулями, оскорбительное, закапанное слезами, полное яда и таких точных наблюдений относительно характера старшей сестры, что Скарлетт никогда не смогла бы ни забыть, ни простить ей этого. Но даже мерзкие слова Сьюлен не в силах были омрачить ее счастья: «Тара» спасена, «Таре» ничто не угрожает, по крайней мере в ближайшем будущем.

Но было почти непостижимо, как это может быть, что теперь Атланта, а не «Тара» станет ее постоянным домом. В отчаянном стремлении достать налоговые деньги она забыла обо всем на свете, мысли ее были только о «Таре», о судьбе, ожидавшей родное гнездо. Даже в момент заключения брака не мелькнула мысль, что ценой, которую она платит за спасение «Тары», будет вечное изгнание. Теперь, когда дело было сделано, к ней пришло полное осознание этого факта – пришло и накрыло тяжелой волной тоски по дому. Но что ж теперь барахтаться. Она заключила сделку и намерена соблюдать ее условия. И она была так благодарна Фрэнку за спасение «Тары», что даже почувствовала к нему горячую нежность и столь же горячую решимость не допустить, чтобы он когда-нибудь пожалел о своей женитьбе.

Дамы Атланты были сведущи в делах соседей, как в своих собственных – разве только чуточку меньше. Им всем было известно, что у Фрэнка Кеннеди уже несколько лет как установилось «взаимопонимание» со Сьюлен О’Хара. Да что там, он даже признавался застенчиво, что весной у них ожидается свадьба. Поэтому ничего удивительного, что сразу за объявлением о его тихой женитьбе на Скарлетт последовал настоящий вал слухов, сплетен, догадок и далекоидущих подозрений. Миссис Мерривезер, которая никогда не оставляла надолго свое любопытство неудовлетворенным, если могла как-то ему помочь, спросила Фрэнка открытым текстом, что бы это значило и с какой стати он женился не на той сестре, с какой был помолвлен. Она доложила миссис Элсинг, что в ответ на свои терзания получила лишь глупый взгляд и тупое молчание. Но со Скарлетт сама даже миссис Мерривезер – уж на что отважная душа – не осмеливалась даже близко подойти к этому предмету. Скарлетт казалась в те дни довольно славной и скромной, только по глазам было заметно, что ей хорошо и она собой довольна, а это, сами понимаете, действует на людей раздражающе. И еще было заметно, что она набросила на плечи кольчугу, всю в острых шипах. В общем, ни у кого не возникло желания ее задевать.

Она знала, что вся Атланта обсуждает и осуждает ее, но не волновалась по этому поводу. В самом деле, что такого безнравственного в том, чтобы выйти замуж. «Тара» в безопасности. А люди пусть говорят. У нее и без того много забот. Самое главное – как бы потактичнее внушить Фрэнку, что его лавка должна приносить больше дохода. После того как она натерпелась страха от Джонаса Уилкерсона, ей не будет покоя до тех пор, пока у них с Фрэнком не наберется приличная сумма про запас. Даже если не произойдет ничего непредвиденного, Фрэнку все равно необходимо зарабатывать больше, чтобы она могла скопить достаточно на налоги будущего года. Кроме того, у нее засело в голове, что там Фрэнк говорил насчет лесопилки. На этом Фрэнк мог бы сделать кучу денег. Любой бы смог, при нынешних-то ценах на древесину. И она безмолвно мучилась, потому что денег Фрэнка не хватило сразу на два дела – на налоги и покупку лесопилки. Нет, он должен, обязан каким-то образом выжать из лавки больше денег, и сделать это быстро, пока кто-нибудь более расторопный не выхватил ее у них из-под носа. Она понимала, что это – очень выгодная сделка.

Будь она мужчиной, она бы уже имела эту лесопилку: можно ведь заложить лавку, чтобы добрать денег. Но когда она осторожно намекнула на такую возможность Фрэнку, а было это через день после свадьбы, он только улыбнулся и велел ей не забивать свою хорошенькую головку деловыми материями. Для него явилось сюрпризом уж то, что она знала такое слово – «залог», и сначала он умилился и немало позабавился. Но снисходительное умиление прошло быстро и сменилось настоящим шоком, который ему пришлось испытать в первые же дни супружеской жизни. Однажды по оплошности он сказал ей, что «люди» (в отношении имен он всегда был крайне осмотрителен) – некие «люди» задолжали ему и до сих пор не отдают, а он, естественно, не желает на них давить: это же старые друзья и вполне респектабельные горожане. Фрэнк почти сразу пожалел, что упомянул об этом, потому что она тотчас стала донимать его вопросами и в последующие дни не отступалась. При этом у нее была совершенно неотразимая, по-детски прелестная мордашка, и она лепетала, что ей ужасно любопытно – ну, просто любопытно знать, кто именно ему должен и сколько. Фрэнк вел себя очень уклончиво – нервически покашливал, махал руками и назойливо повторял свою репризу насчет славной, хорошенькой головки.

И тут до него начало доходить, что вот эта самая «славная, хорошенькая головка», оказывается, очень сильна в цифрах и расчетах – настоящая «голова». Честно признаться, много сильнее, чем его собственная, и это почему-то его обеспокоило. Он был как громом поражен, обнаружив, что она может скоренько складывать в уме длинные колонки цифр, в то время как ему требовался карандаш и бумага, если чисел было больше трех. Дроби вообще не представляли для нее никаких трудностей. А он нюхом чуял: что-то не так, что-то неправильно устроено в женщине, понимающей дроби и бизнес. Он полагал, что раз уж ей выпало такое невезение – иметь отнюдь не женские способности, то ей следует хотя бы притвориться, что их нет. Теперь ему разонравилось обсуждать с ней свой бизнес, а ведь какое наслаждение доставляли ему эти разговоры до женитьбы! Тогда он считал, что все это за пределами ее умишка, и было приятно объяснять ей, что к чему. Теперь же он увидел, что она все прекрасно понимала, даже чересчур, и чисто по-мужски вознегодовал на женскую двуличность. Добавилось и еще одно обычное мужское огорчение: он утратил иллюзии, открыв, что женщина имеет мозги.

В начале семейной жизни Фрэнк узнал и про обман, к которому прибегла Скарлетт, чтобы выйти за него, но когда и от кого именно, осталось неизвестным. Может быть, свет правды забрезжил для него, когда Тони Фонтейн, раскованный и свободный, явно своей свободой дороживший, приехал в Атланту по делам. А может быть, об этом написала ему в более прямой форме сестра из Джонсборо – она буквально остолбенела при известии о его браке. Точно, что узнал он не от самой Сьюлен. Она ему не писала, а он, естественно, просто не смог бы написать ей и что-то объяснить. Да и что теперь толку в объяснениях, когда он женат? Фрэнк мучился в душе при мысли, что Сьюлен так и не узнает правды и всегда будет считать, что он бессовестно ее завлек и бросил. Наверное, все вокруг тоже так думают и осуждают его. Он оказался в самом нелепом положении. И нет способа обелить себя: мужчина не может ходить и рассказывать всем подряд, что потерял голову из-за женщины… и не может джентльмен предать гласности тот факт, что его супруга заманила его в ловушку с помощью лжи.

Скарлетт – его жена, а жена вправе полагаться на мужа – он ее не предаст. Кроме того, он не мог заставить себя поверить, что она вышла за него по холодному расчету, совсем не питая к нему нежности. Его мужское самолюбие не допускало, чтобы подобные мысли застревали в голове надолго. Гораздо приятнее было думать, что она вынуждена была пойти на обман, потому что влюбилась в него внезапно и неодолимо. Но это все-таки очень уж странно. Фрэнк понимал, что он невелика добыча для женщины вдвое его моложе, к тому же блистательной красавицы. Но Фрэнк был джентльмен и умел держать свои сомнения при себе. Скарлетт – его жена, нельзя же оскорблять ее неуместными и неловкими вопросами, которыми все равно ничего не поправишь.

Да Фрэнк не особенно и стремился исправлять положение дел: судя по всему, его брак должен быть счастливым. Скарлетт была самой обворожительной и волнующей из женщин, и он все в ней находил превосходным – кроме непобедимого упрямства. В первые же дни супружества Фрэнк усвоил, что жизнь может быть очень приятной, если дать Скарлетт поступать по-своему; но вот попробуй ей воспротивиться…

Получив полную волю, Скарлетт становилась весела и шаловлива, как ребенок, смеялась по всякому поводу и просто так, устраивала глупейшие, безобидные розыгрыши, садилась к нему на колени и теребила бороду до тех пор, пока он не поклянется, что чувствует себя на двадцать лет моложе. Она умела быть необыкновенно милой и заботливой: ставила у огня домашние туфли к его приходу, поднимала нежную суматоху из-за промокших ног и вечного насморка, помнила, что он любит куриные потроха и три ложечки сахару в кофе. Да, жить со Скарлетт было уютно и приятно – сплошное удовольствие, пока ей не перечишь.

Когда их супружеству исполнилось две недели, Фрэнк заразился гриппом, и доктор Мид уложил его в постель. В первый год войны Фрэнк два месяца провалялся в госпитале и с тех пор трясся от ужаса перед рецидивом, так что он даже рад был полежать в постели, попотеть под тремя одеялами и отпиваться горячими отварами из каких-то травок, которыми каждый час пичкали его Мамми и тетя Питти.

Болезнь затягивалась, и с каждым днем Фрэнк все сильнее тревожился за свою лавку. Пока он болел, за все дела отвечал приказчик. Ежевечерне он являлся к хозяину домой и докладывал о сделках за день, но Фрэнка это не удовлетворяло. Он весь издергался, и в конце концов Скарлетт положила ему на лоб свою прохладную ладошку и сказала:

– Ну, все, душа моя, ты меня рассердишь, если и дальше будешь так себя изводить. Я сейчас же иду в город и посмотрю, как у нас там обстоят дела. – И она удалилась, мило улыбаясь в ответ на его слабые протесты. Целых три недели своего нового замужества она сгорала от желания заглянуть в его бухгалтерские книги и точно уяснить себе, что у него там с деньгами. Какая удача, что он прикован к постели!

Лавка стояла вблизи Пяти Углов, сверкая новой крышей над закопченным кирпичом старых стен. Над тротуаром до самого угла улицы тянулись деревянные навесы, их стойки соединялись металлическими перекладинами, и к ним были привязаны лошади и мулы. Вид довольно жалкий: под холодной моросью животные стояли понурив головы, на спины им вместо попон были наброшены рваные одеяла. Внутри лавка была очень похожа на магазин Булларда в Джонсборо, с той лишь разницей, что вокруг ревущей, докрасна раскаленной печки не толклись бездельники, поигрывая ножами и сплевывая длинные струи табачной слюны в ящик с песком. Помещение было больше, но гораздо темнее: деревянные навесы почти не пропускали скудный зимний свет, и внутри было сумрачно, ничего не разглядишь. Струйки света просачивались только сквозь маленькие, засиженные мухами оконца в боковой стене под потолком. Пол был посыпан грязными опилками, да и везде было грязно и пыльно. В передней части лавки соблюдалось хоть какое-то подобие порядка. Высокие стеллажи поднимались в унылую полутьму, заваленные, заставленные товаром – рулонами яркой материи, посудой, кухонной утварью, разной галантерейной мелочью. Но в глубине, за перегородкой, царил хаос.

Здесь полов не было вообще, просто утрамбованная земля, и прямо на земле были сложены как попало приготовленные к продаже запасы. В слабом свете лампы Скарлетт увидела груды ящиков и мешков, плуги, седла, упряжь, простые сосновые гробы. Дальше стояла бывшая в употреблении мебель – от самой дешевенькой до полированной, красного и розового дерева. Богатая, хоть и потертая парча, набивка из конского волоса – вся эта былая роскошь смотрелась совсем неуместно в грязном сарае. На земляном полу стояли вперемешку фарфоровые ночные горшки, наборы кувшинов, вазы, а вдоль стен – емкие, глубокие ящики, что в них – не разобрать в потемках. Скарлетт поднимала поочередно над каждым лампу и обнаружила в одном семена, в другом – шурупы и гвозди, дальше – плотничий инструмент.

«Я бы подумала, что такая придирчивая старая дева, как Фрэнк, ведет свое хозяйство аккуратнее, – ворчала про себя Скарлетт, оттирая руки носовым платком. – Развел свинарник. Как можно содержать лавку в таком виде? Да если б он хоть пыль смахнул и выставил напоказ, что у него там в свалке, торговля сразу бы оживилась. Но раз у него товары в таком состоянии, то что же должно быть со счетами? Надо сейчас же просмотреть бухгалтерские книги», – решила Скарлетт и, подняв лампу, вышла в переднее помещение.

Вилли, приказчик, крайне неохотно выдал ей пухлый, захватанный гроссбух. Очевидно, несмотря на младые лета, он уже вполне разделял мнение своего хозяина, что женщина и бизнес – две вещи несовместные. Скарлетт резко оборвала его нытье и отправила обедать. Без него сразу стало легче – он действовал ей на нервы своим неодобрительным видом. Она угнездилась в плетеном кресле перед пышущей жаром печкой, поджала под себя одну ногу и развернула на коленях гроссбух. Наступило обеденное время, улицы опустели, ни одного заказчика, и лавка была в полном ее распоряжении.

Скарлетт медленно переворачивала страницы, прищурясь, вчитывалась в столбики имен и цифр, выведенных каллиграфическим почерком Фрэнка. Что ж, в общем-то как оно и ожидалось… Но она нахмурилась, увидев новое свидетельство отсутствия у Фрэнка деловой жилки. Как минимум пятьсот долларов числилось в долгах, причем некоторые были многомесячные и записаны напротив имен, хорошо ей известных. Среди знакомых – Мерривезеры и Элсинги. Из небрежных замечаний Фрэнка насчет денег, которые «люди» задолжали ему, Скарлетт заключила, что суммы эти невелики. Но такое!

«Если они не могут заплатить, то почему упорно покупают? – возмущалась она. – А если он знал, что они не могут заплатить, то почему продолжал продавать им товар? Впрочем, большинство из них могли бы заплатить, если бы он принял какие-то меры. Элсинги определенно могли, если уж сумели одеть Фанни в новое атласное платье и устроить такую расточительную свадьбу. Фрэнк чересчур мягкосердечный, и люди этим пользуются, берут над ним верх. Да если б он собрал хоть половину этих денег, то и лесопилку приобрел бы, и легко выделил бы мне на налоги».

Затем явилась новая мысль: «Подумать только, что Фрэнк попробует управлять лесопилкой! Божьи подштанники! Если он превратил эту лавку в благотворительное заведение, то нечего и ожидать, что он сделает деньги на лесопилке. И месяца не пройдет, как наложит арест на все имущество. Да о чем речь, даже я могла бы вести эту лавку лучше, чем он! И я сумела бы лучше его управиться с лесопилкой, пусть и не разбираюсь в этом бизнесе».

Это была поразительная мысль – что женщина может управляться с мужскими делами не хуже, а то и лучше мужчины; бунтарская, революционная мысль для Скарлетт, воспитанной в традиционном убеждении, что мужчина все знает и все умеет, а у женщины не слишком блестящие способности, и вообще ей лучше не показывать, что она что-то понимает. Разумеется, ей давно открылось, что далеко не всегда это верно, но приятная фикция мужского всемогущества все еще сидела в мозгу. Прежде она никогда не облекала в слова эту замечательную идею. Она сидела совершенно неподвижно, с тяжелой книгой на коленях, и думала, приоткрыв в изумлении рот, что все эти месяцы в «Таре» она выполняла мужскую работу, и выполняла хорошо. Она выросла, будучи уверена, что женщина – одна – не может ничего сделать, и, однако же, она управлялась с плантацией без мужчин, пока не появился ей в помощь Уилл. «Ой-ой-ой, кажется, я готова поверить, что женщины могут справиться со всем на свете без мужской помощи – только вот детей иметь… Но бог свидетель, ни одна женщина в здравом уме не станет иметь детей, если как-то сумеет избежать этой радости».

Вслед за потрясающим открытием – что она одарена теми же способностями, что и мужчины, в ней вспыхнула гордость и неистовое желание скорее это доказать. Ей захотелось делать деньги самолично, как мужчины их делают, причем для себя самой, чтобы ни у кого не просить и ни от кого не зависеть.

– Хотела бы я иметь достаточно денег, чтобы самой купить эту лесопилку, – произнесла она вслух и вздохнула. – У меня бы там работа закипела, точно. И я бы ни одной щепочке не дала уплыть в кредит.

Она опять вздохнула. Денег ей взять негде, а значит, какие вопросы. Просто Фрэнку надо будет собрать деньги с должников и приобрести лесопилку. Это верный путь к хорошему положению. Она уж найдет способ сделать из него бизнесмена, там он будет действовать по-деловому, не то что в этой лавке.

Она вырвала последний лист из гроссбуха и начала выписывать имена людей, которые не платили по нескольку месяцев. Как только доберется до дому, она обсудит это с Фрэнком. Она заставит его понять, что должникам придется выложить свои бумажки, даже если они с ним в давней дружбе и ему будет неудобно выжимать из них деньги. Его это наверняка расстроит: он робок и очень любит, когда друзья его хвалят и одобряют. Он так чувствителен, что ему легче потерять свои деньги, чем собрать их, проявив деловые качества.

И наверное, он скажет, что ни у кого нет денег, чтобы заплатить ему. Хорошо, может быть, это и верно. В бедности ничего нового для нее нет. Но ведь почти каждый сохранил что-то из столового серебра, какие-то драгоценности, маленькие поместья. Фрэнк мог бы взять это вместо наличных.

Можно себе представить, какое рыдалище устроит Фрэнк, когда она развернет перед ним эту тему. Забрать драгоценности и собственность у старых друзей! Она пожала плечами: «Ну и пусть рыдает себе на здоровье. Я тогда скажу: может быть, ему нравится жить в нищете ради дружбы, а мне вот нет. Фрэнк никогда ничего не добьется, если не проявит жесткость и практическую сметку. А он должен добиться! И он будет делать деньги, пусть даже мужчиной в семье придется стать мне! Ну и что: буду носить дома брюки».

Она вся погрузилась в работу – делала выписки сосредоточенно, наморщив лоб и высунув кончик языка. В этот момент дверь распахнулась, и в помещение ворвался холодный ветер с улицы. В сумрачной лавке появился высокий человек; ступал он легкой, неслышной походкой индейца, и, подняв глаза, Скарлетт увидела Ретта Батлера.

Он вернул себе прежний блеск – во всем новом, капюшон пальто небрежно откинут назад, на широкие плечи, цилиндр уже в руке. Он склонился в глубоком поклоне, глаза их встретились, он приложил руку к груди – к дорогой, тонкой, гофрированной сорочке. Он осклабился, на темном лице сверкнули поразительно белые зубы, а дерзкие глаза принялись ее пожирать.

– Дорогая моя миссис Кеннеди, – протянул он, приближаясь к ней. – Дражайшая моя миссис Кеннеди!

Он расхохотался – весело, от души. Она сначала просто изумилась – как будто призрак явился к ней в лавку, затем поспешно вытащила из-под себя ногу, выпрямила спину и одарила его ледяным взглядом:

– Что вы здесь делаете?

– Я заглянул к мисс Питтипэт, там узнал о вашем браке и, естественно, примчался сюда, принести вам свои поздравления.